Ночью, когда Ирма заснула прямо на ворсистом ковре, подложив себе под голову не пойми откуда взявшегося плюшевого кота с мордой размером с приличный глобус, Сергею очень хотелось ее сфотографировать. В свете ёлочных огней, оставив на Сергее весь свой макияж, да еще и с этим котом, она выглядела безмятежным и славным ребенком, который задремал в самый разгар интересной игры. Но Ирма запретила Сергею себя фотографировать, при этом холодно игнорируя все его «почему». И Сергей не мог ее ослушаться, тем более вот так – исподволь, не дав ей возможности возразить. Ни единой ее фотографии, ни единой…
…У Сергея катастрофически болел зуб. Он отменил все встречи с клиентами и заперся в квартире, которую снимал у крупной и властной женщины с ангельским именем Серафима. На третий день своего затворничества Сергей наконец позволил себе напиться и признаться в том, что его нестерпимо тянет вернуться в Истомино и встретиться с Ирмой. Он не боялся ни возможного столкновения с ее мужем, ни проблем с ее матерью, чью тайну ради Ирмы он нарушил бы безо всякого сожаления и укола совести. Но одно дело приехать к незнакомому человеку и намекнуть, что мать, возможно, готовится его убить, и совсем другое – приехать к женщине после того, как он мерзко, гадко и трусливо поступил тогда…
…Сергей ужасно продрог на съемках в загородной усадьбе, и горячий кофе в термосе закончился почти сразу – и не понятно, а был ли он вообще. Сергей забежал домой, чтобы переодеться перед встречей с Ирмой. Они не виделись несколько дней, и он очень устал от ожидания, измаялся весь, и при воспоминании о ней ему приходилось глубоко и часто дышать, чтобы унять волнение и саднящий страх того, что она о нем могла попросту забыть.
Он хотел быстро проскользнуть в свою комнату, но пока разувался, услышал разговор матери и отца за закрытой дверью кухни. И разговор этот почему-то показался ему неприятным и одновременно важным.
– А я ему рассказала все как есть, и утаивать ничего не стала, – жестко и довольно громко говорила мама.
– Зачем же ты так сына подставляешь? А вдруг он его покалечит? – тихо, но как никогда уверенно спросил отец.
– Ничего он Сереже не сделает. А вот то, что мой сын репутацию себе портит, таскаясь с этой звездой, ничего хорошего не сулит. Еще и рога наставляет уважаемому человеку. А он, между прочим, обещал денег дать на его новую выставку, – горячилась мать.
– И что? Даст? – язвительный тон отца в адрес матери… Это что-то новенькое.
– Даст, конечно. Так он мне благодарен был за информацию, что договор на спонсорство подмахнул, не глядя на сумму. Только профинансирует не от своего имени, а от фонда его партнеров. Представь, если бы он спонсировал выставку любовника своей жены! Это же несмешной анекдот. Позорище…
Позорище… Позорище… Это слово шипело, и извивалось, и жалило Сергея в глаза, в горло и стягивало грудь так, что он не мог дышать. Он даже не пытался представить, каково сейчас там Ирме, потому что тогда он бы попросту умер. Сергей не знал, можно ли позвонить или написать Ирме, и уже глубокой ночью набрал ее и отключился после первого гудка. И только к обеду следующего дня она прислала Сергею короткое голосовое сообщение, где абсолютно ровно и бесцветно сообщила, что с ней все в порядке и что она сама позвонит ему, как только разберется в ситуации.
Он ждал, изводя себя невозможностью хоть что- то предпринять, и уже не пытался сделать перед матерью невозмутимый вид «ничего не знаю». Но мать словно бы ничего не замечала и лишь накануне его побега, о котором не подозревала, бросила ему короткое: «Перебесишься». Значит, знала о том, что он знает.
Сергей ждал… А потом, словно сорвавшись с цепи, стал с маниакальной настойчивостью набирать номер Ирмы. Она не отвечала. Он снова и снова звонил – до тех пор, пока в один из звонков равнодушный женский голос не сообщил ему, что «номера не существует».
Он бездумно купил билет на самолет в Испанию. Почему в Испанию? Да он и сам не знал. Просто ему жизненно важно было очутиться на солнце, уехать прочь из этого мокрого и мерзлого мрака. Вырваться. Исчезнуть. Чтобы мать не смогла его найти. Позорище…
А он в самом деле и был позорищем, просто понял это уже позже, когда, отогревшись на солнце, снова обрел умение думать. И это осознание стало гораздо хуже страшного морока, в котором он находился до своего побега…
Он путешествовал, фотографировал, зарабатывал довольно приличные деньги и тратил их безо всякого счета и сожаления. Постепенно мир стал приобретать очертания и краски. Одно время он даже стал вполне настоящим и почти год жил с девушкой в одной прелестной маленькой деревушке на Майорке. Но не срослось: Сергей ее не любил, а она не умела готовить. Случайно от дальних знакомых он узнал, что его родители продали квартиру и переехали в Берлин. Сергей был рад.
В какой-то момент он понял, что не хочет больше фотографировать. Фотографии стали казаться мертвыми отголосками мгновений, в которых он лишь наблюдатель, а не участник. И чтобы не погрязнуть в этом гнетущем состоянии, Сергей – неожиданно для себя – поступил на заочные курсы по психологии, постепенно втянулся, и первые клиенты пришли словно сами собой, безо всяких усилий.
Так же неожиданно он решил вернуться. И все эти решения приходили так просто и легко, что никаких доводов против он не нашел… А может, и не искал…
…Сергей давил на педаль газа и горячечными глазами смотрел на огни едущего впереди автомобиля как на единственный ориентир на пустынном ночном шоссе. А под колесами машины Сергея ледяная жижа разбрызгивалась и летела в разные стороны черным фейерверком, словно уродливое детище пиротехника-неудачника.
Сергей свернул на уже знакомую узкую дорогу, подъехал к красному шлагбауму и загудел. Шлагбаум бесшумно поднялся, Сергей въехал в Истомино и двинулся к дому Ирминой мамы, но не тем путем, что раньше, а в объезд, давая себе дополнительное время. Но все мысли, что бились в голове, он уже несколько дней подряд перебирал, как разорившийся богач перебирает жалкие остатки медяков. Во-первых, Ирмы может не оказаться в доме ее мамы. Во-вторых, Тамара Львовна его узнает, и придется объясняться, а как это сделать, Сергей не придумал. В-третьих, Ирма даже не захочет с ним говорить. И будет права… Ну, и еще там в-четвертых и в-пятых, но они не имели большого значения.
Он уже видел впереди забор того дома, оставалось всего ничего…
Склизкая тошнота подкатила к горлу, и стало невозможно сопротивляться. Сергей развернулся и, с трудом преодолевая муть, выехал из поселка, добрался до шоссе и остановился.
Вышел, прислонился к грязному боку машины, закурил и, выдыхая, запрокинул голову, и на лицо ему упали несколько крупных, невесомых снежинок. Они не таяли, они красовались и давали возможность себя рассмотреть, прежде чем станут водой. Прежде чем станут водой…
Сергей зло отщелкнул сигарету. Да гори оно все синем пламенем!
– Тоже мне, учить меня еще вздумали! – остервенело крикнул Сергей, обращаясь сам не зная к кому. Надоело!
И это «Надоело» Сергей повторял и повторял, как заклинание, пока не уперся в злосчастный шлагбаум, и со всей дури надавил на сигнал.
Взъерошенный охранник, по-прежнему щеголявший в тельняшке наизнанку, выскочил из будки, тыркнул кулаком в кнопку и, тараща глаза, плюнул вслед Сергею:
– Совсем охренел, идиота кусок!
Сергей притормозил, опустил стекло, впустив в салон морозный воздух и легкий хоровод снега, и весело крикнул:
– Да, мужик, наконец-то я реально охренел!
…Калитка почему-то оказалась не заперта. Надо будет сказать ей, чтобы закрывала. Сергей взлетел на крыльцо и отчаянно громко заколотил в дверь, словно у него оставалась всего пара минут жизни, и надо успеть… надо успеть.
И дверь распахнулась, и Ирма, нежная и домашняя, с убранными в небрежный хвост черничными волосами, укутанная в старомодную пуховую шаль, увидев его, сначала отпрянула и ахнула. А затем шагнула к нему, протянула руку и потрогала его щеку, как незрячий ощупывает, чтобы узнать.
– Сережа, – Ирма улыбнулась легко и радостно и отступила от двери, приглашая его в дом.
Сергей не знал, что сказать, и поэтому прохрипел то, что казалось единственно значимым, что надо было решить в первую очередь:
– Ирма… Я… Мне надо… Прости меня, я не имел права сбегать тогда и…
Но Ирма не дала ему договорить. Она засмеялась и поволокла его за руку в комнату – так, будто его приход не был неожиданностью.
А в комнате тысячами огней сияла ёлка, держащая на своей макушке небеса, и бравые офицеры вместе со смущенными красотками, бурыми медведями и серыми зайцами вели свой неспешный танец. И пахло хвоей и апельсинами, и от печки растекалось по всей комнате тепло…
Ирма скинула с плеч пуховый платок и как-то очень по-детски жалостливо сказала:
– Я скучала по тебе…
И, чтобы все стало просто и понятно, добавила:
– Мы с ним расстались… Тогда еще… И… Я не ждала тебя. Но я скучала.
Сергей притянул Ирму к себе, вдохнул ее запах и забормотал ей что-то очень значительное и ласковое. Он трогал ее пальцы, скользил рукой по ее шее, запутавшись в вороте ее свитера. Ирма не помогала ему, а запутывала еще сильнее, и он никак не мог наконец поцеловать ее, а когда наконец это случилось, все вокруг перестало существовать и иметь хоть какой-то смысл… …Накинув на себя то, что попалось под руку, все еще разгоряченные и разомлевшие, они выскочили на крыльцо, и дивно заснеженная улица ослепила их, а снегопад, долгожданный и еще пока совсем юный, продолжал наводить порядок в уставшем от слякотной безнадежности мире. – И пошел настоящий снег… – еле слышно прошептал Сергей. – А почему ты вдруг решил ко мне приехать? – тихо спросила Ирма и зарылась носом в его свитер.
Сергей прикрыл ее полами куртки и обнял покрепче. А ведь верно – об этом-то он и не сказал. Не успел. И от этого «не успел» ему снова стало жарко и томительно.