раньше такого никогда не случалось. Наконец я не выдержал и подал голос. Лена обернулась – «а, вот ты где», села напротив, повесила сумочку на спинку стула, положила телефон на стол. Сказала: «Я ненадолго». И только потом: «Привет». Что будет дальше, я уже знал. Спасибо зеркальным нейронам и последним достижениям когнитивной науки.
Она уходит. Она долго думала и наконец решилась. И дело, конечно же, не во мне. Дело – в ней. Как в плохом кино, честное слово. Кто, интересно, пишет сценарии жизни? Вот бы отыскать его и набить ему… В смысле – избавить от штампов.
– Понятно. Я его знаю?
Лена вспыхнула:
– Дурак ты, Сергеев. Нет, правда. Ты что же думаешь, в этом все дело?
– Значит, не в этом? А в чем тогда?
Лена отвела взгляд, замолчала. Неужели она всерьез рассчитывала отделаться от меня вот этим: банальными, стершимися от бесконечного употребления фразами?
– Лен, скажи, тебе чего-то не хватает, да? Не знаю там – денег, любви, секса…
– Тебя, – Лена не дала мне договорить, – мне не хватает тебя, Сергеев. Понимаешь? С этим своим романом ты стал совершенно не от мира сего. И… и…
Лена опять замолчала. Красивая и неприступная. И какая-то совсем уже чужая.
– Что – «и»? Договаривай, раз начала.
– Невидимкой, – сказала Лена, и я вздрогнул, – я не хочу больше быть для тебя невидимкой. Я когда шла сюда, решила – заметишь, что у меня новая стрижка, значит, не все еще потеряно.
– Я заметил.
– Что ты заметил, Артем?
– Стрижку твою. Новую. Мне нравится.
– Вот про это я и говорю, Сергеев: я не стриглась. Лена усмехнулась, наблюдая за моей реакцией. Но почти сразу опять стала серьезной, посмотрела на меня в упор.
– И да, если хочешь знать, деньги тоже не помешали бы. Этим летом мы так и не выбрались на море. И прошлым тоже.
Я попытался взять ее за руку. Но то ли мои пальцы беспрепятственно прошли сквозь ее ладонь, то ли Лена тотчас убрала руку.
– Послушай, мне осталось каких-то полгода. И все будет. И слава. И деньги. И море твое, какое захочешь, – Мальта, Испания, Кипр…
– Ты все это уже говорил, Артем. И не раз. Прости.
Мой мир поднялся из-за стола, взял сумочку и телефон. И вышел из кафе, грациозно покачивая бедрами.
Вот я и растворился весь без остатка, точно сахар в горчащем пережаренном кофе. Истончился. Растаял. Исчез.
Только если я и вправду не от мира сего, что же тогда я могу доказать этому миру?
Я расплатился, вышел из кафе, остановился у пешеходного перехода. Дождался, когда кто-нибудь из прохожих окажется рядом, – с недавних пор это единственный способ перейти через дорогу, меня самого водители не замечают.
Ну и пусть себе катится ко всем чертям. На море. К хахалю с нормальной работой. Пусть проживет свою серую, благополучную жизнь. С ипотекой, двумя детьми, с располневшим опостылевшим мужем…
На остановке я сел в троллейбус, устроился у окна. Кондуктор посмотрел на меня и равнодушно отвернулся. При желании во всем можно найти свои плюсы – я давно уже езжу бесплатно на транспорте. Хожу без билета на выставки. И в кино.
Только неужели я и вправду ее отпущу? Вот так вот возьму и позволю уйти? Но что же мне теперь остается? Я же чувствовал, знал, к чему все идет. Просто… Как она могла вообще? Попрекать меня деньгами? И морем этим своим несчастным? Мне казалось, что кто-кто, а Лена совсем не такая…
Троллейбус остановился, открылись двери. Я посмотрел за окно и вдруг сорвался с места, выбежал из салона. Деньги, говоришь? Море? Ну хорошо, будет тебе море. Я толкнул дверь и вошел в здание банка. Не от мира сего, значит? Ну-ну.
Стоявшая на входе сотрудница, в белой блузке и с зеленым шейным платком, повернулась в сторону открывшейся двери, посмотрела мимо меня. А затем и вовсе ушла – помогать одному из клиентов с оплатой через терминал. Я же прошел в самый дальний угол операционного зала и принялся ждать. Мне понадобилось всего десять минут, чтобы, пристроившись за спиной одного из клерков, незаметно проникнуть во внутреннее помещение банка. Здесь кипела своя жизнь, и никто из находящихся тут людей не обратил на меня никакого внимания. Из разговоров вокруг я понял, что идет подготовка к инкассации. И очень скоро из хранилища вынесли несколько толстых денежных брикетов, упакованных в полиэтилен.
Я не собирался наглеть – одного такого свертка мне было достаточно. Более чем. И Лене нос утереть с ее морем. И себе еще что-то оставить. Я спокойно подошел к столу, на котором лежали деньги. На всякий случай остановился, взглянул на охранника, – тот смотрел сквозь меня и никак не реагировал. И на глазах у сотрудницы – той самой, что я встретил на входе, – взял в руки пачку денег…
В тот же миг раздался истошный женский вопль, началась кутерьма, люди обалдело пялились на меня, кто-то попытался ухватить меня за рукав, сработала сигнализация.
Что случилось потом, помню урывками. Помню, как на автомате сунул деньги в карман куртки. Как долго метался по каким-то коридорам в поисках выхода. И как, наконец выбежав из банка на улицу, наткнулся на подъехавшую патрульную машину. Помню окрик, два негромких хлопка, и как в груди стало горячо и тесно. Голова закружилась, небо стало большим и бездонным. Далекое теплое море плеснулось в глазах, и мир раскололся пополам, капитулировал, признал очевидное: я все-таки есть.
Я – существую.
Хрономераза
Меня зовут Константин Грановский. Мне 31/76 лет. Я служащий третьей категории.
Мой психотерапевт рекомендует именно так начинать каждую запись. Но я часто ленюсь это делать. Да и зачем мне ежедневно записывать свой возраст и фамилию с именем? У меня ведь не склероз – откуда ему взяться в тридцатилетнем головном мозге? Я всего лишь не могу позволить себе ходить к психотерапевту чаще двух раз в неделю. Как, впрочем, и подавляющее большинство людей. А потому вынужден использовать самоуничтожающийся дневник для ежедневного промывания памяти. Записал, сохранил и забыл навсегда – через полчаса запись будет автоматически удалена, и я никогда не смогу ее перечитать.
Какая все-таки ирония – мы живем теперь чуть ли не бесконечно, а эта дневниковая запись сама собой уничтожится через тридцать минут с момента последнего сохранения на сервере.
Сохраняю.
Хотя нет, стоп, самое главное забыл: у нас в отделе новая сотрудница – Ольга Хомич. На вид – лет двадцать пять. Интересная.
Ну вот теперь точно сохраняю.
Меня зовут Константин Грановский. Мне 31/76 лет.
Сегодня в обеденный перерыв удалось наконец пересечься с новой сотрудницей – выпить кофе и поболтать. Минц в последние два дня совсем слетел с катушек, финансовый отчет за прошлый месяц пришлось переделывать целых шесть раз. Беспрецедентно. Иногда я смотрю на морщинистую физиономию начальника, на его мясистый, в крупных порах нос и волосатые стариковские уши и на секунду забываю, что он тоже несмертный. Наивно надеюсь, что его хватит удар. Прямо сейчас, в этот самый момент – в момент очередного разноса своего первого заместителя. Меня то есть. Но потом наваждение исчезает, и мне становится неловко. Почти стыдно. Ведь ему 56/101 год. Страшно даже представить, каково это – просыпаться и смотреть на себя 56-летнего в зеркало. Десятилетиями. Нет, правда – десятилетиями!
А Ольга… Я оказался прав, она начала принимать хрономеразу в 25 лет. Ее перевели к нам из одного из филиалов Корпорации. У нее вторая категория и завораживающие глаза цвета бутылочного стекла, опущенного в лазоревое южное море. И улыбка, от которой не оторваться.
Обеденный перерыв закончился, Ольга поблагодарила за кофе и вернулась к работе, а я так и провел остаток дня в каком-то расслабленно-отстраненном состоянии. И даже новая выволочка Минца не смогла привести меня в чувство.
Сохраняю.
Сегодня вечером позвонила Лера, и мы поругались. Лера сказала, что хочет в клуб. Ну хочет и хочет, я-то здесь при чем? Я сказал, что у меня нет настроения. Даже не знаю, чего она вдруг завелась. Мало, что ли, парней вокруг? У нас открытые отношения, мы с самого начала об этом условились, да у меня по-другому и не бывает – либо открытые, либо никаких.
Перед сном я немного попрограммировал, вот уже месяц я разрабатывал новый компьютерный вирус. Недавно вышла новая операционка, и я, как и тысячи добровольцев, пытался пробить брешь в ее защите. За что компанией-разработчиком было обещано вознаграждение. Не бог весть какое, но на десяток сеансов психотерапевта хватит. С прошлой версией операционной системы мне, кстати, удалось сорвать банк.
Вообще, программированием я увлекся уже после того, как стал несмертным. Одно время я даже подумывал сменить работу. Однако карьерную лестницу в софтверных компаниях никто не отменял. И устроиться программистом можно было только на первую категорию. Поэтому, поразмыслив, я остался в Корпорации.
Сохраняю.
Меня зовут Константин Грановский. Мне 31/76 лет.
Не понимаю, зачем писать, что мне далеко за 70, если я выгляжу на 31. И не выгляжу, нет, мне и есть 31. Хрономеразу вывели на рынок вовремя, ничего не скажешь. Страшно представить, что было бы, если бы хрономеры открыли лет на двадцать позже. Был бы сейчас таким же, как Минц. Если бы вообще был.
Сегодня утром по дороге на работу позвонила Лера. Долго извинялась. Не люблю виноватых. Не люблю, когда я должен принимать извинения. Вообще не люблю, когда я что-то кому-нибудь должен.
Увидимся ли мы сегодня? Я прислушался к себе – а почему бы, собственно, нет?
На обеденном перерыве я опять встретил Ольгу Хомич, ее вовсю обхаживал мой начальник. Но не это привлекло мое внимание. Во время разговора с Минцем Ольга откинула назад свои длинные каштановые волосы, и я увидел, как на секунду оголилось ее левое ухо: метки на мочке не было. На ее ухе отсутствовала темно-синяя татуировка, которую носило большинство женщин, – Ольга не была стерилизована. При этом она ни словом не обмолвилась о муже. А вот это уже необычно. Очень необычно. Особенно в обществе, где чайлд-фри – официальная политика государства. Все-таки нестерилизованные женщины, как правило, состоят в браках – только в этом случае они могут участвовать в лотерее Д.