Черкасов, будто мысли прочитав, хохотнул:
– А ведь и мы когда-то тут парились и шуршали, верно, тезка?
Подойдя к сержанту, Черкасов обнял дружка, похлопал по спине. Отлепившись, приложил руку к непокрытой голове, выпятил живот на генеральский манер и проорал в сторону строя:
– Здравствуйте, товарищи духи!
Строй ответил молчанием.
Черкасов удивленно глянул на сержанта:
– Не понял… Они у тебя что, Колян, службы не знают? – Черкасов опять приложил руку к голове и, сдвинув брови, прорычал: – Здравствуйте, товарищи духи!
– Здра желаем, тарищ дед! – наконец сообразили духи.
Тищенко с Черкасовым довольно заржали. Чувствуя себя полноправным, послужившим свое черпаком, Нечаев снисходительно усмехнулся.
Воздух расплавленным стеклом плескался над плацем.
– Жара опять, – глянув на небо цвета застиранных армейских трусов, протянул Тищенко. – А тут ебись с ними! Тебя куда ведут-то?
– Коровам хвосты крутить!
– Гы-гы-гы… Смотри не поотрывай! Слухай, я тебе к обеду зашлю кого-нибудь. На полчасика припашешь, если надо будет. А ты на обратку организуй молочка, ладно? Я банку дам. Тихо там! – рявкнул в сторону духов Тищенко. – Кто пиздит в строю? Заскучали? Щас повеселимся! Ну, давай, Сань, – сержант протянул руку, – а то вишь, козлодои застоялись. На спортплощадку погоню.
– Давай, Колян, напряги душков, как нас в свое время! Пирожки домашние повытряхивай из них. – Черкасов весело оскалился. – Насчет молока – замазано!
Попрощавшись за руку и с Нечаевым, Тищенко повернулся к уже взопревшему строю:
– Рановато шо-то мы потеем. Не побегали даже, а уже смотри-ка! А ну-ка, нале! Во!
Шмум-бум – развернулась сотня сапог.
– Правое плечо вперед – бегом! Марш! Побежали, побежали, кони!
Под гулкий дробный топот Нечаев с Черкасовым сошли с плаца и направились к зеленой столовой, возвышающейся на холме, точно эллинский храм. Черкасов вновь шел впереди, картинно держа руки за спиной. Слегка обернув голову, обратился к Нечаеву:
– Вот, тезка, скажи мне – Колян ведь натуральный хохол, аж из Винницы! А я его земой зову. Почему так?
Нечаев пожал плечами:
– Ты и меня земой зовешь. Звал то есть. Сейчас тезкой вот.
– Ты и зема мне, и тезка. Просто тезка круче намного, понял? Ты откуда, кстати?
Нечаев замешкался:
– С Орла я. Город такой.
– У меня по географии пять было. А вот у тебя по русскому, видать, одни колы. Кто ж так говорит – «с Орла!»
«Все говорят», – подумал Нечаев.
Миновали главный плац. Развод закончился с полчаса назад – плац пустовал, лишь в офицерской курилке, прячась под навесом от солнца, толклись литеры и капитохи – штабные офицеры. Им спешить некогда.
Под их взглядами Нечаев почувствовал себя неловко, сжался весь, ноги почему-то начали заплетаться. С ужасом представил, как, гремя автоматом, растягивается на пыльном асфальте… Демин со свету бы сжил…
Нечаев повел плечами. Подмышки, горячие и мокрые, противно слипались.
– О, вылупились! Охуели от бумажек своих… Живого губаря ведут! Пиздец как интересно! – вполголоса весело выругался Черкасов.
Словно расслышав, офицеры как по команде отвернулись и принялись что-то обсуждать.
Нечаев поддернул грязноватый брезентовый ремень автомата. Вдруг захотелось цвыркнуть длинным плевком в сторону штабных, едва удержал себя.
Обогнули столовую и скрылись с офицерских глаз. У хозблока, вяло помахивая хвостом, стояла пегая кобыла Марья, впряженная в цистерну на двух автомобильных колесах. Вокруг морды тучей кружили мухи. Марья фыркала и встряхивала ушами. Два бойца в растянутых майках выливали из ведер в цистерну отходы. Жирный повар-киргиз, стоя в дверях, наблюдал за работой. Завидев проходящую мимо пару, троица разинула рты и замерла. Из распахнутых окон поварской высунулось еще несколько физиономий.
– Че, бля, в цирке, что ли? – озлившись, крикнул в их сторону Черкасов. – Давно не видели? Щас подойду!..
Окна опустели. Повар заругался на бойцов по-чурекски. Ведра с удвоенной быстротой загремели о цистерну. Напустив на себя озабоченный вид, киргиз скрылся в хозблоке.
– Так-то лучше, – проворчал под нос Черкасов. – Арбайтен унд орднунг.
За столовой уходила широкая, в две колеи, тропа на подсобку. Вновь поравнялись и пошли рядом, Нечаев лишь перекинул автомат на другое плечо.
– Боишься, отниму? – со смешком спросил Черкасов.
Нечаев махнул рукой:
– Плечо устало.
Высокие метелки травы по обочинам торчали недвижимо. Припекало. Из-под ног вырывались и оседали на сапогах облачка пыли. Черкасов снял гимнастерку, перекинул через руку. На выпуклом плече его Нечаев увидел наколку – оскаленного барса.
– Нравится? – приподнял плечо Черкасов. – Хочешь такую? Гриня из второй роты за блок «Явы» забацает, только так!
– Да не, не надо… Мамка просила не делать, когда в армию уходил. А то, говорит, как уголовный будешь. У нас полсела – кто сидит, кто вышел тока…
Оглянувшись по сторонам, ефрейтор расстегнул две верхних пуговицы и сунул пилотку за ремень. Взмокшие белобрысые волосы прилипли ко лбу.
Черкасов на ходу нагнулся и вытянул стебелек колосянки. Сунул сочный кончик в уголок рта.
– Это с каких же пор славный город Орел селом у нас стал? Разжаловали, что ли? Как меня из сержантов! – Черкасов хохотнул.
Нечаев растерянно провел ладонью по лбу.
– Да ладно, зема, какие проблемы. Ты думаешь, поверил я, что ты городской? – Черкасов метнул травинку в кусты. – У тебя, ты не обижайся только, слово «колхоз» на лбу написано.
Нечаев машинально потер лоб. Черкасов заржал, согнувшись, хлопнул себя по коленям. Отсмеявшись, потер заблестевшие глаза:
– Ну ты и артист, тезка!.. Ну, блин, ты даешь! Ладно, пойдем, не дуйся. Чего ты, в натуре, как баба, обидчивый такой?!
Ефрейтор сник, будто его окатили помоями из Марьиной цистерны.
«Скорей бы уж дойти», – вдруг подумал Нечаев, бредя в соседней колее и разглядывая синюю голову барса. Плечо шевелилось, и барс, казалось, шире распахивал пасть, грозно глядя на конвоира.
Едва слышно пахнуло навозом. Тропинка взбиралась на холм.
– Ну и почему же? – спросил вдруг Нечаев.
– А? – не понял Черкасов.
– Почему я и Тищенко – земы тебе? Ты же вроде с Ленинграда сам?
Черкасов шутливо замахнулся ладонью.
– Из Питера я! Тезка, бить буду! Учись правильно говорить, чернозем. Да не обижайся, – заметив, что Нечаев замедлил шаг, примирительно поднял руки Черкасов. – Я же так… А земы почему? Земы мне все хорошие люди с планеты Земля. Всего и делов. Усек?
Нечаев кивнул.
Кустарник закончился, они очутились на лысой верхушке холма.
Тропа, стекая в низинку, расползалась и терялась среди выгоревшей желтой травы. С минуту, переводя дух, солдаты разглядывали рассыпанные по низинке убогие строения – подсобное хозяйство. Низкий, с горбатой крышей коровник, загон для свиней и деревянный курятник. Поодаль, у пыльных теплиц, скособочился домик хозобслуги. За теплицами тянулся бетонный забор части с линиями ржавой «колючки» поверху.
– Спину жжет, – Черкасов взглянул, морщась, на солнце и накинул китель на плечи.
Пыля сапогами, начали спускаться с холма. Из домика их заметили: скрипнула дверь, на крохотное крылечко вышел дочерна загорелый солдатик.
– Э-э! Чумаход! Гостей встречай! – закричал Черкасов, покрутив в воздухе обеими руками. – Хорош коров ебать!
Солдатик испуганно юркнул обратно.
– Ефрейтор Нечаев! – Черкасов вытянул руку в направлении домика. – Приказываю открыть огонь на поражение! За неуважение к высокой делегации! Расстрелять эту халупу к ебене матери! За Родину, за Сталина! Тра-та-та-та-та! – вытянув указательные пальцы обеих рук и сложив их наподобие автомата, Черкасов побежал вниз, взбивая клубы пыли. Нечаев припустил следом.
На крылечке вновь показался чумазый солдатик, на этот раз с эмалевой кружкой в руках. С опаской протянул ее подбежавшему Черкасову. Заглянув в кружку, тот сделал несколько глотков и, вытирая губы ладонью, передал ее Нечаеву.
Молоко, желтоватое и густое, отдавало горчинкой. Нечаев допил и, возвращая кружку солдатику, поинтересовался:
– Это «утренник» у тебя?
– Не-е… – протянул подсобник. – Вечерней дойки. А може, и «утренник» туды влили. Не я – Остапчук на коровах…
– А ты на чем? – насмешливо спросил Черкасов.
– Я на курах, – охотно пояснил чумаход. – А Гуськов на свинарнике и кобыле. Тока он в столовке ща, на отходах.
– Ха! Я погляжу, ты лучше всех устроился! – подмигнул ему Черкасов. – Смотри сам. Друзья твои, как их там… Один на дембель на корове поедет, другой – одной ногой на кобыле, второй – на свинье. Как в цирке. А ты – другое дело. Белая кость. Гордость «люфтваффе»! Ас-истребитель! На самой лучшей курице-несушке домой полетишь. И яйцами по штабу и губе отбомбиться не забудь.
– Так они ж не летают! – удивился подсобник.
Черкасов загоготал. Обернулся к Нечаеву:
– Зема, бля буду! Этот похлеще тебя, вам вместе выступать надо. Два сапога пара! Чего ты в карауле делаешь – только страдаешь зря. Иди к ним на подсобку, не пожалеешь.
Черкасов присел на узкую лавочку под навесом. Закинул ногу на ногу и привалился спиной к стене. Зажмурился и, не открывая глаз, позвал:
– Иди, тезка, присаживайся. В теньке-то получше…
Нечаев посмотрел на подсобника:
– Передай Остапчуку своему, чтоб за коровами лучше следил. Они у него подорожников наелись, молоко и горчит. А чтоб две дойки в один бидон сливать… Он вообще дурак, что ли?
– Не, а може, и не сливал. Я не знаю, я ж на курах… – жалобно, по-собачьи, взглянул на него солдатик.
Ефрейтор махнул рукой, снял с плеча автомат и подошел к лавочке. Присел рядом с Черкасовым, потерся лопатками о шершавое дерево стены. Скудная тень навеса не спасала от тяжкого дыхания жары. Нечаев ослабил ремень и сдвинул подсумок на спину.
Казалось, Черкасов так и уснул с запрокинутой головой. Но стоило Нечаеву устроиться поудобнее, губарь со вздохом произнес: