оторым компрессор цепляли к машине, потащили его к склону. Лишенная большей части внутренностей коробка на колесах на удивление легко снялась с места и покатилась, куда надо, – благо, колеса ее, заботливо покрываемые из года в год слоем краски, были спущены не до конца и именно катились, хотя и со скрипом. Самой трудной задачей оказалось перетащить агрегат через крупные камни, которыми был щедро усыпан берег, но мои турбинисты, которым еще светило около часа сна, с веселым ненавязчивым матерком практически пронесли его через их нагромождения и спихнули в воду.
Тонул старый разоренный компрессор быстро, словно торопился расстаться со своей никчемной сухопутной жизнью. Меньше чем через минуту о нем напоминали лишь редкие пузырьки воздуха, поднимавшиеся из глубины. Время было еще темное, и, посветив на воду фонарем, чтобы убедиться в окончательной гибели агрегата, я дал бойцам отмашку, и они рванули обратно в прочный корпус досматривать свои дембельские сны.
На подъем флага старпом решил не подниматься, что, собственно, было предсказуемо. Умирающим голосом затребовав завтрак к себе в каюту, он приказал после подъема флага начать малую приборку на весь день и его не беспокоить. Когда подсменная вахта выползла на пирс, а я с вахтенным центрального поста забрался на мостик поднимать флаг, глазам моим предстала очень интересная и интригующая картина. Прямо у того места, где несколько часов назад мы утопили компрессор, стояла «Волга» командующего флотилией и пара уазиков. На берегу, у склона, стояла группа офицеров, среди которых я по адмиральским погонам сразу приметил самого командующего, и увлеченно, но вразнобой тыкала в сторону воды руками. Видимо, тема разговора была довольно острая, так как движения рук самого командующего сильно напоминали ветряную мельницу при хорошем лобовом ветре. Это было довольно занятно наблюдать до тех пор, пока рука адмирала, описав дугу, не остановилась, указывая в мою сторону, после чего из группы, окружающей главного флотоводца, раздались одновременно несколько громких команд:
– Дежурный по кораблю… Дежурный… Сюда… Бегом!!!
Никакой альтернативы нашему кораблю вокруг не наблюдалось, и я, все же оглядевшись на всякий случай по сторонам, выскочил из рубки и, покинув корабль, засеменил к корню пирса. Навстречу мне сразу же убыстренным шагом направились два офицера, в одном из которых я узнал коменданта гарнизона. Не дав мне даже представиться по форме, установленной уставами Вооруженных сил, они вдвоем безо всяких прелюдий начали перекрестный допрос:
– Дежурный… Тут в последние пару часов никакой аварии не наблюдалось?! Никакая машина не падала в залив? Кто у тебя утром стоял верхним вахтенным? Давай его сюда срочно! У вахтенного все патроны на месте? Кто старший на борту?
Вот тут-то я совершенно неожиданно прозрел и понял, что же за суета творится на дороге возле пирса. Как оказалось, рано утром командующий флотилией вызвал свою машину, чтобы по какой-то стратегической необходимости быстренько сгонять из дома в штаб. А дело, как я уже упомянул, происходило в середине октября, и ночью выпал первый снежок, ровным и тонким слоем покрывший пустынную в выходные дни зону. Компрессор мы топили еще в темноте, и бойцы перетаскивали его через дорогу, уцепившись сообща за водило, отчего колею от его колес не затоптали, и она ровно и красиво отпечаталась на снеге, покрывавшем асфальт так, как будто какую-то машину просто занесло на обочину, ну и дальше… в воду. Причем после этой нашей операции снег попадал еще немного и перестал. А рано утром через зону проехали несколько дежурных машин, после чего картина аварии с утоплением какого-то автомобиля стала просто-таки убийственно убедительной. Да и на камнях тоже остались следы злополучного агрегата, который бойцы отправляли в море, протаскивая его по осклизлым камням. А потом на службу поехал командующий, случайно узревший следы колес, уходящих влево с дороги через девственно чистый тротуар, туда, к воде, и, остановив машину, сделал соответствующие выводы…
Еще через час на дороге около нашего пирса было не протолкнуться. Сначала прибыла машина ВАИ, за ней уазик военной прокуратуры, следом за которым притащился «броневик» особого отдела. Потом начальство базы, руководство СРБ, еще кто-то, ну и все стало напоминать точку старта автопробега «УАЗом по местам боевой славы Краснознаменного Северного флота». Попутно мне пришлось вытянуть из шконки старпома, которого самолично допросил командующий, а моего верхнего вахтенного допрашивало сразу человек пять из разных ведомств, применяя всевозможные методы, кроме разве что пыток пятой степени. Но верхний держался молодцом, ибо страшно хотел в отпуск, запланированный на начало ноября, а потому, изображая полное «дерево», на все вопросы отвечал короткими рублеными фразами, состоящими из вызубренных обязанностей часового на посту.
К десяти часам утра к нашему пирсу подогнали плавкран, и под воду отправились снаряженные как на диверсионный акт бойцы отряда ПДСС в количестве целых трех человек. Ну и уже через полчаса на той самой дороге, с какой его, пыжась, отправляли в подводный поход мои турбинисты, опять стоял свежевымытый компрессор с вытекающими изо всех щелей струйками воды, утопленный мною всего шесть часов назад…
По иронии судьбы, после всех разборок его задвинули практически на то же место, откуда я его убирал. Поиски злоумышленников, совершивших это «злодеяние», после того как выяснилось, что это не машина, а какой-то старый драндулет неизвестного назначения, утихли сами собой, и уже через полчаса о произошедшем не напоминало ничего, кроме мокрого компрессора и начальника СРБ, в полном недоумении взирающего на это железное чудо, каким-то образом в приказном порядке с этого часа оказавшееся в его заведовании.
Как выяснилось позже, адмирал Совкачев через несколько часов после того, как отдал мне приказ о ликвидации антикварного компрессора, улетел в Москву на совещание и, естественно, о своем спонтанном пожелании начисто забыл. Злополучный компрессор же стоял на том самом месте еще много лет до моего увольнения в запас и, вполне возможно, стоит там до сих пор как памятник старым добрым временам, в которых приказы, пусть даже потешные, все же еще выполнялись…
Сын трудового народа
Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии…
Много странного и удивительного для любого сухопутного офицера таится в самом укладе службы на подводной лодке. Есть от чего прийти в легкий шок и недоумение. Отпуск по три месяца, отсутствие офицерских должностей ниже капитан-лейтенанта, какие-то обязательные санатории после боевых служб, офицеров с «прапорщиками» раза в два больше, чем «срочников», да мало ли еще чудачеств… Но служба подводника уникальна еще тем, что ты запросто можешь оказаться в прокопченной курилке вместе с носителем больших погон, а пуще того, и в тесненькой сауне голышом, спина к спине, с адмиралом – в отличие от любого сухопутного гарнизона, где офицер видит генерала только на построении, если сам не служит в штабе. Как военнослужащий, имевший удовольствие носить сапоги почти полтора года, помню, какой ажиотаж вызывал среди личного состава, начиная от полковников и заканчивая рядовыми, даже слух о появлении «красных лампасов» в радиусе ближайших пяти километров. А у подводников, оказавшись в курилке на корне пирса с носителем «паука», можно даже дать ему прикурить и перекинуться парой слов. И если сухопутчик может судить о своем генерале, по большей части, из речей на торжественных построениях и приказов по соединению, то у подводника бывают и другие, порой совершенно неожиданные, обстоятельства узнать своих адмиралов поближе…
Той весной экипаж вводили в линию, и напряженка была полной и абсолютной. После почти трех лет заводского ремонта и базовой жизни личный состав с большим трудом и скрипом снова въезжал в корабельную жизнь. Проверки шли одна за другой: штаб насиловал ГКП, флагманские мордовали свои боевые части, а на вечерних докладах командир раздавал всем подряд и кому попало за все, произошедшее за день. Само собой, границы рабочего дня расширились до бесконечности, и офицеры и мичмана попадали домой не раньше окончания программы «Время». Незаметно наступил май, а с ним и пора эвакуации семейств военнослужащих на Большую землю. Время было еще советское: на сахар не успели ввести талоны, билет на самолет до Москвы стоил 37 рублей и проблем достать его не было.
Где-то в середине мая жена, устав ждать, пока я смогу вырваться с корабля, чтобы купить ей билеты, уложила сына в коляску и мужественно отправилась в кассу. К ее удивлению, билеты на самолет до Симферополя она взяла без проблем, а потому в один из моих нечастых визитов домой поставила условие. Раз она брала билеты сама, то я, невзирая на полный служебный коллапс, просто обязан проводить ее с сыном до аэропорта, чего бы мне это ни стоило. Я вынужден был согласиться, хотя в душе не был до конца уверен, что наш командир, всей душой стремившийся в море, сочтет это уважительной причиной, чтобы отпустить лейтенанта с корабля в такое ответственное время. Но в тот день командир, приказавший отпускать кого бы то ни было с корабля только со своего личного разрешения, оказался в благодушном настроении и дал добро на проводы, предварительно слегка измочалив меня по поводу порядка в отсеке и неподбритого затылка.
Рейс был вечерний. Я с семейством без особых проблем добрался до Колы автобусом, а оттуда – до аэропорта Мурмаши на такси. Памятуя о прошлогоднем отъезде семьи, я решил, что обязательно дождусь момента, когда самолет с женой и сыном оторвется от земли, и только тогда поеду обратно в Гаджиево. Дело в том, что в прошлый раз я, боясь опоздать на автобус, уехал сразу же после того, как они прошли регистрацию, и, только позвонив в Севастополь через день, узнал, что жена с сыном на руках просидела всю ночь в комнате матери и ребенка, оттого что рейс задержали до утра. На этот раз все прошло гладко: самолет взлетел четко по расписанию, и, увидев в воздухе его огни, я взглянул на часы и понял, что на последний автобус на Гаджиево, который возможно было перехватить в Мурмашах, безнадежно опоздал. Торопиться было уже некуда, и я побрел на выход аэровокзала, чтобы сесть на автобус и потом в Мурмашах, перед мостом, ловить попутку до родной базы.