Наконец началась та работа, ради которой мы, собственно, и болтались здесь почти месяц, терпя вышеперечисленные трудности и лишения. Акустиками был установлен прочный контакт с основными целями. Сделать это было, впрочем, совсем нетрудно, потому как уже через час мы могли собственными ушами выделять из шумов моря мелодично звучащий аккорд, складывающийся из пения винтов множества кораблей. Эскадра двигалась прямо на нас, и срочно следовало решать: либо выходить из полосы обнаружения, либо ложиться на грунт и пропускать корабли над собой. После недолгого раздумья командир выбрал второй вариант. Он был хорош тем, что не требовал дополнительных маневров с увеличением скорости хода до полного, что неизбежно вело к излишней потере заряда аккумуляторной батареи. Останься мы как есть, на своей глубине, возникала опасность обнаружения нас сонарами противника; находясь же на грунте, наша небольшая подводная лодка сливалась с рельефом дна и становилась невидимой.
Глубина места вполне позволяла осуществить задуманное, и командир, не мешкая, приступил к действиям. С ювелирной точностью многотонная махина подводного корабля опустилась на морское дно и замерла в ожидании. Гул надвигающейся армады с каждым мгновением нарастал. Я вновь попытался представить себе, что сейчас может твориться за бортом. Живое воображение тут же нарисовало довольно реалистичную картину. Я воочию увидел нашу подводную лодку, лежащую на грунте. Вокруг было темно, почти черно, но в призрачных всполохах различалась белая горизонталь ватерлинии, в носу серебристо поблескивали обтекатели гидроакустических станций и едва угадывались очертания рубки посередине. Обратив взгляд к поверхности, я увидел бледный, едва различимый сквозь толщу воды, зыбкий блин луны и надвигающиеся на него огромные черные тени. Это над нами уже проходили корабли противника. Звонко и жестко, словно ремнем с оттяжкой, принялись стегать по корпусу подводной лодки мощные посылы их сонаров. Гармоничный ранее аккорд превратился в какую-то джазовую бессмыслицу. В рундуке на верхнем ярусе тоненько задребезжала посуда. Мы знали, что обнаружить нас на такой глубине, а тем более раздавить днищем даже самой немыслимой осадки авианосцу было не реально, но все равно возникало неприятное ощущение незащищенности перед таким монстром. От одной мысли, что в данный момент прямо над тобой находится плавучий остров-аэродром массой в сто тысяч тонн с экипажем в несколько тысяч человек, становилось как-то беспокойно и неуютно.
Но вот джазовая какофония стала замолкать, хлесткие плети сонаров прекратили лупцевать корпус подводной лодки. Подождав немного, мы снялись с грунта и двинулись за кораблями противника, время от времени меняя глубину для лучшего гидроакустического контакта. Оставаясь недосягаемыми для сонаров кораблей охранения, мы цепко держали авианосец в своих руках и, незамеченные, следовали по пятам.
Сначала все складывалось удачно. Отойдя от побережья Филиппин на 50 миль, эскадра как по заказу застопорила машины и с рассветом принялась отрабатывать боевые упражнения. Нам же именно это и было нужно. С авианосца один за другим, как с конвейера, стали взлетать самолеты. Они кружили в небе парами, тройками, пятерками, выполняли фигуры высшего пилотажа, выходили в учебную атаку на свои корабли охранения. Те в свою очередь отрабатывали элементы ПВО, противодействие массированному нападению авиации. Короче, дел всем хватало. Хватало дел и нам. Высунув из-под воды кончики антенн и время от времени на краткие мгновения (чтобы не засекли) поднимая перископ, мы собирали максимум информации. Все записывалось на катушечный магнитофон. Все, что было закодировано и зашифровано, также записывалось на специальные носители информации. По приходе в базу дешифраторов-криптографов ждало море работы.
Всю ночь и весь следующий день американцы, а следовательно, и мы занимались тем же. Вот где сыграла свою положительную роль вялотекущая расслабленность последних дней, когда было «спи – не хочу» и все успели выспаться на неделю вперед и отдохнуть. Такая круговерть продолжалась четыре дня. Спать практически не приходилось. Наконец-то и у прикомандированного от штаба разведчика появилась возможность показать себя во всей красе.
Не могу оставить без внимания эту замечательную личность. Честно говоря, она достойна отдельной главы, но краткость, как известно, сестра таланта, поэтому развозить не буду. Это был штабной офицер, краснопогонник, в звании старшего лейтенанта, достаточно еще молодой, но уже лысоватый и какой-то поношенный. Звали его Дмитрий Петрович. Именно так он официально представлялся всем, и ни у кого, даже у замполита, уже не мог повернуться язык назвать его просто Дима, хотя лет ему было не больше двадцати пяти. Говаривали, что у Дмитрия Петровича есть мохнатая рука в управлении кадров ВМФ, благодаря которой он сразу после окончания обычного общевойскового училища попал в Камрань на теплую должность и вот уже пятый год сидит на двойном окладе и ничего не делает. Выход в море на боевой подводной лодке на спецзадание был ему необходим для того, чтобы вышеупомянутый протеже мог законно внести соответствующую запись в личное дело, обеспечив тем самым очередной скачок по карьерной лестнице. Существование некой неведомой силы за плечами молодого разведчика ощущалось прямо-таки физически и придавало ему немало солидности и самоуверенности.
Загрузившись среди ночи к нам по тревоге, разведчик, как видно, первый раз оказался на подводной лодке. Спустившись со своими ящиками в центральный пост в самый разгар «проворачивания и приготовления корабля к бою и походу», Дмитрий Петрович поначалу растерялся. Шум, гам, рев вытяжных вентиляторов, солидное рычание работающих на холостом ходу дизелей, духота, спертый, сильно пахнущий соляркой воздух, видимо, произвели на него гнетущее впечатление. Если бы не вовремя захлопнувшийся над головой рубочный люк, он, вероятно, сразу бы сбежал. Но старпом приветливо встретил нового члена экипажа и по всем правилам флотского гостеприимства определил его на проживание в рубку ОСНАЗ, передислоцировав ее хозяина, мичмана Булкина Владимира Ивановича, нашего штатного разведчика, ко мне в седьмой отсек.
Новый разведчик старпому и Булкину спасибо не сказал, сразу заперся и больше суток из рубки не выходил. На вторые сутки ночью, во время всплытия, он выполз наверх. Я стоял вахтенным офицером. На меня сразу пахнуло насыщенным коньячным амбре в смеси с еловым ароматом одеколона «Лесной», которым Дмитрий Петрович, видимо, надеялся заглушить перегар. Он со знанием дела осмотрел в бинокль черный, без единого огонька, горизонт и деловито меня допросил, не примечал ли я чего подозрительного, после распорядился, «если что, тут же докладывать ему лично». Обращался он при этом сугубо официально: по имени-отчеству и строго на «вы». Было как-то непривычно в таком виде вести диалог со своим ровесником, пусть даже и представителем столь уважаемой мной спецслужбы. Видимо, Дмитрий Петрович возомнил себя особо важным секретным агентом, которого Родина направила на спецзадание в глубокий тыл противника, поэтому и сантименты здесь не уместны. Пришлось поддержать правила игры. Вообще, вел он себя достаточно высокомерно, отвечал односложно, в неформальные разговоры с офицерами корабля не вступал. В кают-компанию приходил только для приема пищи. Когда и снисходил до общения, то говорил солидно, весомо, таинственно, при этом как-то нехотя, словно боялся открыть нам, простым смертным, какую-то одному ему доверенную военную тайну. При этом валял дурака до того мастерски, что у обычных людей, не знавших всю его подноготную, могло возникнуть ощущение, что Дмитрий Петрович действительно агент калибра Рихарда Зорге или Рудольфа Абеля, имеющий за плечами шлейф спецопераций по всему миру, которому сам Джеймс Бонд в подметки не годится. Вскоре желание с ним неформально общаться начисто пропало.
Но от недостатка общения наш суперагент совсем не страдал. Ему было хорошо и наедине. То, что в продолжение всего плавания Дмитрий Петрович, что называется, не просыхал, давало повод предполагать, что в прибывших с ним ящиках с аппаратурой бо́льшую часть места занимала отнюдь не аппаратура. Не вызывал сомнения и тот факт, что, несмотря на достаточно юный возраст, разведчик имел уже богатый опыт пьянства и был подвержен вполне сформировавшейся алкогольной зависимости. Но, видимо, это профессиональная болезнь всех спецагентов, несущих свою нелегкую службу вдали от Родины.
Между тем наступил звездный час и Дмитрия Петровича. Самолеты взлетали, садились, корабли маневрировали. Информация лилась рекой. Американские пилоты, будучи уверены, что они здесь одни, не шифруясь, несли в эфире всякую галиматью. Записывалось абсолютно все, чтобы потом детально изучить. Авось что-нибудь да пригодится. Скоро закончились пленки на магнитофон. Тут же был вызван штурман и посажен переводить, а разведчик записывал за ним, что успевал, в толстую тетрадь.
На пятый день вечером, после ужина, корабли противника построились в походный ордер и двинулись в юго-западном направлении. Мы, как рыба-прилипала, последовали за ними. Всю ночь старались держать их курс и скорость, но под утро начали отставать. Еще на момент обнаружения эскадры наша аккумуляторная батарея была наполовину разряжена и сейчас окончательно отказывалась служить.
Мне до сих пор непонятно, почему на такое ответственное дело послали именно нас, а не атомоход. Я не склонен думать, что решение принимал какой-нибудь сухопутный генерал, который не видит разницы между старенькой дизелюхой и современным атомоходом. Хотя подобные прецеденты в истории нашего флота уже случались. Во время Карибского кризиса, например, к берегам Кубы были посланы такие же дизелюхи, как наша. В Саргассовом море часть лодок была обнаружена. Американские эсминцы устроили настоящую охоту. Несколько суток наши лодки держались под водой, совершая различные маневры, пытаясь оторваться. Но когда разрядились аккумуляторные батареи, оставаться под водой стало невозможно, и лодки всплыли под прицелами неприятельских орудий и фотокамер. Узнав об этом, министр обороны разразился проклятиями в адрес командиров, требуя отдать их под суд. Он не понимал, почему подводные лодки всплыли, так как был уверен, что на задание были отправлены атомоходы.