Он достал чашку Петровича, самую большую во всей части, мед откуда-то притащил – «ешь-ешь, а мама любит твоя? я вам три литра привезу!» – и болтает, остановиться не может.
Бабушка с дедушкой у него, а у них пасека. И непутевый внук в пожарке, он сам то есть. Правда, уже нормально все теперь, внук не подвел. Вернее, это я не подвела…
Дед его в нашей части двадцать пять лет отслужил, заслуги-регалии, по пожарному столбу на руках мог подняться. И тут такой позор. Только уже не позор, потому что я Анечка, и меду мне канистру, ешь-ешь.
Нервяк-то меня отпустил, а встать со стула не могу. Сижу, пальцы на руках рассматриваю: белые совсем, туда хоть кровь-то поступает вообще? Пустые пальцы какие-то. А водовозка, значит, полная. Угу.
Стала припоминать все свои мигрени и слабости. С одной стороны, логичнее некуда: весь букет пониженного давления – сонливость, тошнота, нарушение сознания… С другой, уж больно удивительные совпадения. На прошлой неделе соседка к мусоропроводу выскочила, дверь сквозняком захлопнуло, а у нее котлеты на плите. И ребенок двухлетний, с садика снятый из-за ветрянки. Меня аж затрясло от досады. Стоим обе возле замка, и понятно, что либо бригаду вызывать, либо самим дверь ломать по-быстрому. Слышу, ребенок кричит.
Психанула я, как дерну за ручку… искры из глаз. Прямо в лобешник мне эта дверь прилетела.
Сижу на банкетке, фарш из морозилки к голове прикладываю, в ногах дите пятнисто-зеленое ползает. А соседка из кухни:
– Анечка, ведь сковороду-то я выключила машинально, зря только перепугала вас.
А я перепугалась, да, – ноги ватные. В целом как обычно, если два и два сложить. Самое страшное, я свою впечатлительность никак не контролирую. Разве что в четырех стенах в отдельной палате, где у меня все само нормализуется.
Я к Вите пошла. К Виктору Палычу. Не могла себе отказать. Во всех смыслах это был идеальный объект: и кардиолог, и… на него я особенно живо реагирую.
– Померяйте мне, – говорю, – давление.
Тут я немного сама по себе поплыла, но собралась.
– Всё в порядке, – говорит.
И глаза такие добрые-добрые.
– А у вас? – спрашиваю.
– Что у меня?
– Ну, признайтесь, может, болит что-нибудь?
– Ничего у меня, Анечка, не болит.
– Плохо, – говорю. – В смысле, плохо, когда болит.
– Да, – и задумчиво так на меня смотрит. – А вам ключи от машины в регистратуру не приносили? С утра ищу. Вы… что с вами?!
– Меряйте, – шепчу, – давление быстрее меряйте!
И вижу, как он на тонометр хмурится. Рот открыл, и дверь открылась. Нянечка ключи принесла, в процедурном валялись. Бинго.
Почитала я разного про давление и поняла, что головокружение – это цветочки. Ягодками по мне инфаркт может зарядить. Как себя спасать – не понятно. Я же, по сути, отверткой в розетку тычу – ладно долбанет, а если укокошит?
Для начала решила маме больше не помогать. Она расстроилась, конечно. Ей просто спокойнее было, когда я в больнице. Целый штат врачей – все мои. Но я не могла ей объяснить, что именно больница меня и ушатывает. Я ведь сходила в рентген-кабинет, успела. До того, как пленку в архив увезли. И руку детскую, мальчиковую, с осколками, своими глазами видела. На самом первом снимке, после скорой как раз. Несимпатичный был у Гаврика перелом, ой нет.
Еще я придумала по сторонам не смотреть в рамках эксперимента. Только под ноги. На работе сказала, что связки перенапрягла, и молчала как рыба. Они все ходили с грустными глазами и, кажется, не очень мне верили. Потому что я взаправду расцвела, даже румянец стал появляться.
Вот такой красоткой я и приняла тот звонок.
Пожар в трехэтажке на отшибе, двухкомнатная квартира под крышей. Мальчик дома один. Как он стал адрес выговаривать, я похолодела:
– Гаврик, ты?!
Я все четко делала. И все шло не так. Впервые за всю мою жизнь все шло настолько не так. Нет, он не может выбежать, ключа нет. Потерял свой, мама снаружи заперла. Нет балкона, нет аварийного люка. Нет соседей дома. Нет никого за окном, только разгорелось от воздуха сильнее…
Едут, думаю, едут уже наши, ничего, там быстро по прямой… И н-на под дых! Авария на дороге, фура опрокинулась. Я рыдаю, но на самом деле нет. На самом деле я с Гавриком.
– Слышишь меня? Слышишь?! Не клади трубку!
Одеяла собрал, какие мог, притащил в ванну. Намочил, завалил дверь.
– Все поливай, слышишь?! Дверь поливай! Главное, трубку не клади! Я с тобой, слышишь меня?!
Я уже знала, что отключаюсь. Хотела только, чтобы не зря. Чтобы ребята успели. Вытянулась на полу, голову на телефон:
– Все хорошо, слышишь меня? Я с тобой. Слыши…
Я видела себя в палате. Из левого угла, сверху. Так интересно: шесть человек в белых халатах суетятся вокруг тела. И тело это – мое. Про маму сразу подумала, как она по стенке будет сползать. И еще подумала, что не выйду, видимо, замуж за Виктора Палыча. Не в этой жизни.
Стало обидно. Сверху был виден только его затылок, это очень мало, и я спустилась пониже. А потом еще и еще. И увидела его руки. Мне всегда нравились красивые мужские руки. Как у Виктора Палыча, например. Вот бы они трогали, например, меня.
Это свое желание я внезапно сбыла, потому что со стороны больше ни на что не смотрела, а смотрела на Виктора Палыча. По-нормальному, глаза в глаза.
Там, внутри тела, было больно. Иголок в обе руки натыкано, и неприятно вообще. А в голове, моей, но как бы и не вполне моей, шла «дефрагментация диска». Я глаза закрыла и ждала, пока кирпичики внутри черепа на место сложатся. А как только они падать перестали, всё поняла.
Вот медсестра Марина – милый барашек, терпеть не может свои завитки. Я знала, что могу их выпрямить, и будет эта глупость стоить мне мигрени на пару дней. Но если сейчас попробую, то, конечно, сдохну, до мигрени не доживу уже. Вот практикант Вася, веснушками заклейменный. Цена его радости – мой обморок. Правда, если сейчас сведу, тоже сдохну. Или вот Виктор Палыч… бледный, губы сжаты. Чинить его по ходу не нужно, только пот со лба вытереть. Заметил, что я сквозь ресницы всех рассматриваю:
– Аня! Как вы?!
Оу. Аня – это сила, это вам не Анечка. Хотя и понятно, что пока я Аня так себе. Поэтому я решила ответить честно, что влюблена в него еще с одиннадцатого класса, и сказала, как есть:
– Писать хочу.
Он так обрадовался, будто это прекрасная новость. А когда вышел и пришла нянечка, я закричала. Потому что все вспомнила про пожар и Гаврика. Новой головой я вычислила, что инфаркт – это правильная цена. И мне надо было знать.
– Что?! – Виктор Палыч к монитору бросился, пикаю я пульсом или нет.
– У меня же, – а сама пальцы скрещиваю, – инфаркт же был, да?
Он выдохнул с облегчением – нет, обошлось. А я заплакала. Слезы стекали мне прямо в уши, а он и не знал, что ничего не обошлось. Если я выжила и лежу тут, дура безынфарктная, то Гаврик… И я стала скулить, чтобы мозг перестал представлять обгоревшего Гаврика, и, кажется, мне сделали укол. Или я сама выключилась.
А когда пришла в себя, больше не плакала, просто отупела как-то.
– Аня, – сказал Виктор Палыч. – Может быть, не время, но я стал волноваться, что могу вообще не успеть с тобой поужинать.
– Витя, – сказала я. – Найди, пожалуйста, кота. Того приблудного, рыжего. Я… посмотреть на него хочу.
Он даже уточнять не стал. Кивнул и ушел.
В качестве исключения ко мне ребят из части пустили, потому что они полдня у реанимации дежурили и не уходили категорически. Психиатр решил, ладно, поддержка, все такое. Я на них смотреть не хотела и не спрашивала ничего. Петрович сам рассказал:
– Все сгорело, Ань. Дотла.
И погладил меня по голове, а ладонь у него корябалась.
– Ты не поверишь, там такое…
– Не надо, – говорю. – Я не могу.
– Ань, ты дослушай. – И за руку взял. – Вся квартира в ноль. Вся! А в ванной пацан мелкий. И на нем – ни царапины. Там даже дверь не обуглилась. Очевидное невероятное! Статья, знаешь, какая на сайте висит? «Чудо Чернотопска»!
Тут я снова стала плакать, и они засобирались. Хорошие такие, команда моя. Потом пришел мой кардиолог, и вслед за ним просочилось это… чудо Чернотопска, халат до пят.
– Гаврик, – говорю. – Гаврик, Гаврик.
– Тетя Аня! Ты лежи, не вставай. Я у дяди Вити сам кота перевозьму. Только нам пока жить негде.
– Это ничего, Гаврик. Ничего, все образуется.
– А ты же волшебница, да?
– С чего ты взял?
– Ну… просто я по севшему телефону с тобой разговаривал. А потом подумал, как такое может быть?!
Глава 19
Последнее имя. Марго избавилась от него жирной чертой. Последнее, других не будет. И что же теперь?
Она встала, собрала камеру и штатив. Кот неподвижно застыл на барной стойке, Виктор тоже не шелохнулся, когда поверх собранных вещей лег патефон, а в баре повисла тишина. Ожидание стало выпуклым, с привкусом соли и сигаретного дыма, хотя никто здесь не курил.
– Так и уйдете? – спросил Виктор.
– Мне пора, – признала Марго.
Она остановилась возле столика. Бутылка лоснилась в рыжеватом свете, темная, словно наполненная нефтью. Нужно было только прикоснуться, но татуировки и без того пылали.
– Она действительно стояла тут со времен основания, – проронила Марго, не глядя на Виктора. – И ты не мог налить из нее никому. Потому что ее невозможно вскрыть, пока она не заполнится до краев.
Теперь она осмелилась взять бутылку в руки и, взглянув на просвет, убедиться, что густой темноты в ней стало до самой пробки.
– Почему нельзя? – сипло спросил Виктор.
– Потому что внутри – не вино.
Марго чувствовала, как раскаляется стекло, как приходит в движение чернота за ним. Что-то билось под этикеткой, что-то пыталось вырваться из тисков, но пробка прочно сдерживала этот напор.
– Тогда что же? – Бармен спешно плеснул себе в бокал виски, словно надеялся зацепиться за него как за якорь.
– То, на чем все здесь стоит. Ваша сила и ваша слабость. Слабость иссушает силу, сила вытесняет слабо