В немецком фольклоре тема «лжи» освещается по-разному. В некоторых рассказах о лжецах герой — не обманщик, скрывающий правду в личных целях, а выдумщик, забавляющий слушателей. Содержанием таких рассказов являются фантастические события и положения самого причудливого и замысловатого характера. Подобно тому как в некоторых шванках герой — обычно представитель народных низов — награждается за силу ума и смышленость, так и здесь заслуженный триумф выпадает на долю сочинителя «лжи», наделенного самым богатым воображением. Характерный пример — стихотворение, в котором король выдает свою дочь за того, кто заставит его поверить в правдивость какой-либо лживой выдумки. Распространен в фольклоре мотив о бедных студентах, не заплативших за обед. Трактирщик обещает не взыскивать платы с того из студентов, который расскажет «самую большую ложь, похожую на правду».
Более близкое отношение к «Приключениям Мюнхгаузена» имеют те народные рассказы, в которых разоблачаются лжецы-хвастуны.
В старинных немецких сатирических сборниках мы встречаем целый ряд литературных «предков» барона Мюнхгаузена.
Прежде всего здесь должен быть назван один из героев «Фацетий» Генриха Бебеля[6], кузнец из Каннштадта, получивший прозвище «кузнеца лжи». Многие «подвиги» этого лгуна столь же удивительны, как и приключения барона Мюнхгаузена. Оказывается, задолго до «спасителя Гибралтара» нашелся человек, вывернувший наизнанку волка, въехавший в неприятельский город на разрезанной пополам лошади и т. п.
Другой лжец, герой книги «Финкенриттер», как и Мюнхгаузен обуреваемый страстью к хвастовству, рассказывает о своих необыкновенных странствиях, а также победах на поле боя. Однажды, обороняясь от многочисленных врагов, он «защищался пятками с такой рыцарской доблестью», что даже был посвящен «дырявой кастрюлей» в рыцари.
Говоря о предшественниках Мюнхгаузена в немецкой литературе, нельзя обойти молчанием героя романа Христиана Ройтера «Шельмуффски» (1696). Шельмуффски — тип бездельника и краснобая, набивающего себе цену лживыми рассказами о своих похождениях в чужих странах. По его словам, он добился даже дружбы Великого Могола, предлагавшего ему пост канцлера. Рисуя своего героя в остро сатирических тонах, Ройтер широко использует фольклорные мотивы.
«Приключения Мюнхгаузена» явились продолжением и развитием сатирической традиции в изображении лжи и лжецов-хвастунов, существовавшей в фольклоре и литературе.
Как и в народных рассказах о лжецах, средством сатирического обличения в «Мюнхгаузене» служит комическая фантастика. Повествование героя представляет собой причудливую смесь реальных, часто исторически достоверных, фактов и самых невероятных выдумок.
Интересно отметить, что буржуазная реакционная критика, говоря о фантастике «Мюнхгаузена», зачастую использует ее для пропаганды идеалистических идей. В ее трактовке образ Мюнхгаузена олицетворяет собой идею превосходства поэтического вымысла и фантазии над действительностью, духа над материей.
Подобные утверждения представляют собой грубую фальсификацию замечательного произведения прогрессивной, демократической литературы.
Конечно, поэтическая фантастика «Приключений барона Мюнхгаузена» пленяет своим богатством и разнообразием, остроумием и веселой игрой. С необыкновенной легкостью и непринужденностью рассказывает автор устами Мюнхгаузена свои, истории, которые сыплются как из рога изобилия. Однако, любуясь фантастикой книги, мы в то же время смеемся над хвастливой претензией героя выдать ее за истинную правду.
Творческая выдумка в произведении Бюргера служит не возвеличению лжи, а ее разоблачению. Она не имеет самодовлеющего значения, а нужна для осмеяния героя книги, для острой критики отрицательных явлений немецкой жизни. Это — поистине торжество бессмертного творческого гения народа, его непревзойденной выдумки и фантазии над ограниченностью и тупостью немецкого юнкера-враля.
Барон Мюнхгаузен изображен в книге как определенный социальный тип, представитель немецкого юнкерства.
Маркс видел в образе Мюнхгаузена олицетворение лживости. «Субъект этот — настоящий Мюнхгаузен по лживости…», — писал он об одном хвастливом буржуазном литераторе[7]. Лживость немецкого барона — не «поэтический прием», а социально мотивированная черта характера. Она обусловлена преувеличенным самомнением и тщеславием немецкого дворянина, спесью и бахвальством служилого вояки. Чем хвастается барон-враль? Своею «храбростью» и «находчивостью», «умом» и «присутствием духа»; своими собаками и лошадьми; связями с генералами и с царствующими особами.
Характерно, что фантастические приключения Мюнхгаузена разыгрываются главным образом на охоте и на войне, которые были привычными сферами деятельности дворянина той эпохи. Охотничья тема в «Мюнхгаузене» имеет значительно менее безобидный характер, чем это на первый взгляд может показаться современному читателю. Во время охоты дворяне нередко топтали крестьянские посевы, опустошали поля, издевались над людьми. Эти факты нашли отражение в балладе Бюргера «Дикий охотник», в основе которой лежит народная легенда. Герой баллады — охотник-насильник, потерявший совесть и честь. Его постигает жестокая кара: огромная рука, выросшая из земли, жестоко расправляется с «диким охотником».
Характеристика, которая дана в «Мюнхгаузене» дворянам, выше всего ценящим свою конюшню и собак, весьма выразительна. Они названы «лошадниками, охотниками и собачниками благородного происхождения» (Stall-, Jagd- und Hunde-Junker). И хотя барон Мюнхгаузен делает вид, что эти слова к нему не относятся, однако его восторженное вранье о своих необыкновенных талантах, а также свойствах принадлежащих ему собак и лошадей не оставляет на этот счет никаких сомнений.
Достаточно вспомнить, как Мюнхгаузен расхваливает свое искусство наездника, гарцует по чайному столу на своем «литовце», развлекая общество; как проскакивает через окна кареты, принося извинения дамам; с каким самодовольством говорит о своей удивительной собаке Дианке, делавшей «стойку» две недели, — чтобы убедиться в том, что барон безусловно принадлежит к разряду «собачников благородного происхождения».
Однако бахвальство барона Мюнхгаузена выходит за пределы скромных рамок охоты. Об этом свидетельствуют его военные приключения, его удивительные географические открытия на севере и юге. Так, мы узнаем о том, что барон Мюнхгаузен не только непревзойденный кавалерист, способный оседлать на лету даже пушечное ядро, но и артиллерист, какого трудно сыскать, — об этом неопровержимо свидетельствует его встречный выстрел в крепости Гибралтар, натворивший столько бед в лагере врага.
Со свойственной ему скромностью барон сообщает своим слушателям, что это он спас Гибралтар, то есть решил исход войны за пролив, которую в 80-х годах XVIII века вели французы и испанцы против англичан. После этого, конечно, не приходится удивляться тому, что его дружбы и расположения добиваются генералы и государи, вплоть до турецкого султана и даже русской императрицы, предлагающей барону стать ее фаворитом.
Нетрудно понять и гордость барона Мюнхгаузена своими предками, от которых он унаследовал столь массивную заднюю часть, что ею можно было закрыть пробоину в днище корабля и тем спасти команду от верной гибели.
Смеясь над нелепыми измышлениями барона, над его «удачливостью», мы вместе с тем преисполняемся отвращения ко всей его жалкой и пустой жизни, предстающей перед нами как цепь смешных и нелепых происшествий.
Художественное своеобразие Мюнхгаузена — в том, что он выступает как бы в двойственном облике: одновременно и как предмет сатиры и как обличитель. По форме повествование ведется от лица барона-лжеца, по существу же с читателем все время говорит «автор», олицетворяющий правду, иронический дух книги. Ирония пронизывает все «приключения» Мюнхгаузена от начала и до конца, определяет весь строй повествования.
Иронична самая основа комизма «Мюнхгаузена» — несовпадение мнимой «правдивости» рассказа с действительной правдой. С необыкновенной щекотливостью оберегает Мюнхгаузен «честь кавалера», служащую порукой того, что он ни в чем не погрешил против правды; с возмущением говорит он о смотрителе амстердамского музея, сочинившем лживую версию об убийстве крокодила на острове Цейлон. И действительно, насколько «правдивее» звучат рассказы Мюнхгаузена, чем неуклюжее вранье лишенного фантазии и юмора смотрителя!
Но могут ли казаться «правдивыми» нелепости, рассказываемые Мюнхгаузеном? Обычной логикой этого добиться невозможно, а только особой «логикой лжи», представляющей своеобразную игру в правду. Герой пользуется различными приемами, чтобы придать рассказу видимость правдивости.
Некоторые из эпизодов основаны на простом преувеличении. Таким путем лошадь Мюнхгаузена оказывается на верхушке колокольни, или сам Мюнхгаузен — на Луне. Другие рассказы построены на основе буквального истолкования метафорических выражений. Особенно выразительным является охотничий эпизод, где герою пришла в голову «остроумная» мысль — зажечь порох искрами из глаз.
Достаточно приписать явлениям свойства и особенности по аналогии с другими похожими на них явлениями, чтобы рождались настоящие чудеса: лиса выколачивается из шкуры, как из оболочки; как мешок выворачивается волк; на голове у оленя, подобно ветвистым рогам, вырастает деревце с вишнями…
Необыкновенное возникает в книге и как результат удачного стечения обстоятельств. Только случайность спасает Мюнхгаузена от неминуемой гибели, угрожающей ему на Цейлоне при встрече со львом и крокодилом.
Часто используется излюбленный прием народной юмористической литературы — алогизм, рассказ о действиях или фактах, взаимно исключающих друг друга (спуск с Луны; лошадь, скачущая на двух ногах, и т. п.). Мюнхгаузен пытается убедить слушателей стилем изложения, тоном и характером повествования. Он тщательно мотивирует каждое действие, строго придерживается последовательной связи событий, неизменно находит «реальное» объяснение самым поразительным фактам. Так, например, слушая Мюнхгаузена, можно подумать, что семь куропаток, попавшие, как на вертел, на шомпол удачливого стрелка, имели возможность спастись, если бы охотник не догадался своевременно за