— Уйдет она от тебя, зря держишь, — говорил Худякову его сосед, но Лоська, пользовавшаяся неограниченной свободой, всегда возвращалась домой, хотя во время ночных прогулок уходила далеко от деревни. Случалось, что она пропадала по неделе и более. Худяков уже начинал думать, что пророчество соседа сбывается, как вдруг с шумом распахивалась калитка и на дворе появлялась Лоська.
Прошло лето. Худяков готовился к выходу на пушной промысел. Соболевал он в ста километрах от деревни, на глухом Еловом ключе, где стояло его зимовье. Вьючных оленей в колхозе на этот раз он брать не стал. Сложив продукты и теплую одежду в два мешка, Худяков завьючил Лоську и, распрощавшись с женой, тронулся в путь. Лоська шла за хозяином охотно и не тяготилась поклажей. В середине дня они остановились у речки Крутилихи. Худяков подкрепился куском сала и горячим чаем, а Лоська, с которой был снят вьюк, поела тонких зеленоватых побегов ивы — любимого корма лосей в зимнее время. Снег заменил ей воду. Глядя на Лоську, Худяков размышлял: «Прокормить ее в тайге будет легче, чем оленя. Тальник есть везде, а там можно и осинку срубить. Чего-чего, а веток в лесу найдешь везде. Вьюк прет тяжелый, ни одному оленю не поднять. И почему люди лосей не приручают? Ведь такая лесная «лошадь» и для охотника и для геолога — сущий клад. Вот если убежит к своим родичам, не найдешь: по следам трудно ручного лося отличить от дикого».
На второй день к вечеру Худяков пришел к своему зимовью. Сняв с Лоськи вьюк и седло, он оставил на ней уздечку и пристегнул к ее шее красный ошейник с колокольчиком. Лоська долго принюхивалась к незнакомому лесу, затем вошла в прибрежные тальники и принялась за еду. Худяков навел порядок в избушке, приготовил и проверил капканы. Отдыхать лег поздно. Засыпая, он все думал о Лоське: «Что победит в душе этого зверя — привязанность к человеку или инстинкты вольной жизни?»
Тем временем Лоська медленно поднималась вверх по умолкнувшему ключу и с хрустом пережевывала ивовые ветки. Насытившись, она прилегла на снег и задремала. Вскоре ее чуткий сон был прерван слабым звуком шагов подходивших к ней зверей. Лоська мигом вскочила, осмотрелась. Невдалеке стояла старая лосиха с взрослым теленком. Вид и запах Лоськи не испугал ее диких сородичей: звери спокойно и мирно рассматривали друг друга. Хотя Лоська впервые видела своих родственников, инстинкт подсказывал ей, что это ее друзья. С неудержимой силой повлекло ее к ним. Подняв голову, с шумом втягивая трепещущими ноздрями воздух, она медленно приближалась к стоящим на месте лосям… Но лоси развернулись и рысью направились к ближайшему лесу. Напрасно Лоська бежала за ними. Звон ее колокольчика, усилившийся на бегу, пугал их, и лоси, уклонившись от свидания, скрылись в зарослях. Лишь к утру Лоська вернулась к зимовью. Худяков дал ей кусочек хлеба, взвалил на вьючное седло мешок с капканами и, ведя на поводу, пошел расставлять капканы на первом путике.
Незаметно прошли два месяца успешной охоты. Захотелось Худякову сходить в деревню, попариться в баньке, пополнить запасы продуктов и отвезти заодно добытую пушнину. В день выхода потеплело. На белесом небе не было солнца. Все предвещало смену погоды. Завьючил Худяков Лоську и тронулся в путь через марь, напрямик. К обеду пошел такой густой снег, что в десяти шагах с трудом просматривались деревья. Компаса с Худяковым не было. Едва заметную тропу вскоре занесло, и он пошел наугад. «Перейду марь и отаборюсь в ельнике», — думал охотник. Но вот уже начало вечереть, а марь все не кончалась. Видать, не поперек, а вдоль нее шел Худяков. Лоська тыкалась мордой в его спину и стряхивала с себя налипавший снег. Она не любила плохой погоды и не понимала, зачем человек куда-то идет, когда нужно на месте, под защитой двух-трех густых елочек, переждать снегопад. Видя, что ему до ночи не выйти с мари, Худяков решил остановиться в редколесье и переждать ночь. Найдя сухую лиственницу, он привязал поодаль Лоську и, вынув топор, начал рубить сушину. Крепкая, как кость, лиственница поддавалась с трудом, и ушло много времени, прежде чем удалось повалить ее на снег. Вырубив из нее два трехметровых бревна, охотник соорудил надью, поджег бревна и, смастерив из куска тонкого брезента навес, прилег отдохнуть у огня. Отпустить Лоську пастись Худяков не решился. Поделившись за ужином с ней хлебом, он разыскал тонкую молодую осину, срубил ее, а ветки принес Лоське. «Теперь она будет сыта. Лишь бы скорее перестал идти снег», — думал, засыпая у надьи, охотник.
Но снегопад усиливался с каждым часом. Крупные, рыхлые, как обрывки ваты, хлопья с едва слышным шелестом ложились на землю, прилипали к стволам и ветвям деревьев. К утру Худяков очутился в снежном плену. Кляня свою неосмотрительность, таежник впал в уныние. Выпавший выше колена снег можно было преодолевать с трудом, но куда идти? Ориентиров нет. Лес стоит как в тумане. Поднявшийся ветерок срывал с деревьев снег, ухудшая и без того плохую видимость. Надья за ночь сгорела. Сухих деревьев поблизости не было. Решив двигаться наугад, Худяков снова завьючил Лоську.
— Ну, Лоська, выручай хозяина, иди теперь впереди, пробивай тропу! — обратился ласково к своей питомице Худяков.
Отстегнув повод, он привязал его к седлу и, пользуясь им как вожжой, ободряюще похлопал Лоську по крупу. Умное животное словно поняло просьбу хозяина: пошло впереди, оставляя за собой в снегу глубокую канаву. Худяков едва поспевал за широким шагом Лоськи.
Люди давно утратили инстинкт ориентировки, и поэтому даже бывалые охотники, попадая на равнину ночью или в пургу, кружат по ней и блуждают. Не желая признаться себе в этом, Худяков надеялся теперь только на Лоську.
— Домой, домой, моя хорошая! Идем домой. Видишь, здесь нет даже тальников, помрем с голоду.
Через несколько часов охотник остановился. Ему показалось, что они бредут в обратном направлении.
— Однако ты не туда, чертова зверюга, идешь. Для тебя здесь везде дом, а я так долго не продержусь.
Худяков пытался повернуть Лоську вправо от ее хода, но она упрямо шла вперед, время от времени опуская голову и принюхиваясь к снегу. Пошатываясь от усталости, Худяков плелся сзади. Ему хотелось чаю, но как развести костер на мари среди сырого лиственничника, да еще при таком ветре? И все же он решил попробовать. Наломав сухих нижних ветвей лиственницы, он надрал березовой коры, раздвинув глубокий снег, зажег бересту и накрыл ее пучком мелких сухих сучков. Затем набил котелок снегом и повесил его над огнем. Раздуваемое ветром пламя лизало закоптелые бока алюминиевого котелка, снег в нем осел и напитался водой. Чаю получилось мало, он был горьковатым, но сколько бодрости влилось в усталое тело охотника!
К вечеру Лоська вывела Худякова на тропу, по которой они еще в начале зимы заходили на зимовье. Обрадовавшийся охотник обнял ее голову и ласково похлопал по шее:
— Умница ты моя. Без тебя пропал бы.
Передохнув на тропе, они двинулись в деревню, до которой теперь оставалось не более десяти километров.
— Вот уж не ожидала тебя из тайги в такую непогодь! — всплакнула жена Худякова, обнимая обсыпанного снегом мужа.
— Скажи спасибо Лоське, а то бы еще долго плутал по мари. Ну, как без меня поживала?
— Да что мне в теплой избе сделается? Тут тебя ожидает охотовед из соболиного рассадника.
После горячих щей и чая Худяков беседовал с охотоведом. В разговоре выяснилось, что рассадник приступил к опыту одомашнивания лосей и просит продать ему Лоську. Худяков задумался. Жаль ему было расставаться со своей смышленой лосихой, но он понимал всю важность затеваемого дела. Ведь если охотоведам удастся приручить нескольких лосей, то приплод от них потом раздадут охотникам. Как облегчится тогда освоение отдаленных угодий!
И старый охотник согласился.
ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИРассказы и очерки разных лет
ЕГЕРЬ
Человек, одержимый охотничьей страстью, с наступлением осени словно заболевает. И если он не может выбраться с ружьем на утиный перелет или сходить на зверя, им овладевает безысходная тоска, и никакая работа не идет на ум.
Случилось так и со мной, когда ранняя пороша неожиданно застала меня в городе. Посмотрел я в окно на выбеленные снегом улицы, и мою душу охватило беспричинное беспокойство. Отложив в сторону все дела, я накинул на плечи пальто и направился в охотничье управление к знакомому инспектору. Привычная обстановка комнаты охотоведов показалась теперь мне праздничной. Словно впервые увидел я старые охотничьи трофеи, развешанные по стенам.
— С кем бы, братцы, на охоту в тайгу сходить? — обратился я к своим друзьям.
— Есть тебе хороший компаньон, — ответил старший инспектор. — Егерь Добров отпуск взял, на кабанов собирается. Присоединяйся. Да ты, кажется, еще не знаком с ним.
И он подвел меня к сидевшему за столом егерю. Я был очень рад столь быстрому решению важного вопроса и стал расспрашивать Доброва, в какой район и когда мы поедем, много ли в тех краях зверя, но егерь оказался малообщительным, куда-то торопился и не разделил моих бурных восторгов. Тем не менее условились выехать через два дня.
Под неодобрительным взглядом проводника мы едва протиснулись с неимоверно большими рюкзаками в вагон и заняли места. Теперь я мог внимательно рассмотреть своего спутника.
Лазарь Добров не походил на заправского охотника. Худощавый, низкого роста, казавшийся безразличным ко всему окружающему, он молча смотрел в окно. Широкое, с монгольскими скулами лицо, покрытое редкими оспинками, можно было назвать некрасивым, если бы не большие карие глаза, глядевшие на мир с детской наивной добротой. У него даже не имелось собственного оружия, и на охоту он ехал с казенным, весьма сомнительной исправности карабином. На высказанное мною удивление Добров усмехнулся:
— Застрелить зверя можно и из водопроводной трубы, главное — подойти к нему близко.
Не было с ним и обычной для охотника лайки. Добров не признавал охоту на крупного зверя, особенно на кабанов, с собаками.