— Они нужны начинающему или слабому охотнику, — говорил он. — Напуганный лаем кабан уходит далеко, а без собак я к одному и тому же табуну по нескольку раз в день подходил и каждый раз стрелял по выбору.
В пути Добров рассказал, что ехать придется до станции Алчан, а оттуда добираться пешком к его палатке, поставленной еще осенью на Леденевом ключе. На станцию прибыли ночью, дождались рассвета и тронулись в лес. Палатка стояла недалеко. К обеду мы были на месте. Ожидавшее нас жилье имело скорее комбинированный характер, низ его представлял собой сруб из тонких сухих еловых бревен, поверх которого была натянута армейская четырехместная палатка. В середине помещалась жестяная печка, стоявшая на двух больших камнях.
В начале охоты всегда испытываешь избыток сил, неизвестность волнует, становишься разговорчивым. Спать не хочется, и я незаметно вовлекаю Лазаря в беседу. Мне не терпится скорее узнать, как он стал представителем неумолимого охотнадзора.
— Третий год пошел, как служу егерем. Поначалу думал, что не справлюсь. Охотники, знавшие меня, посмеивались: «Мягковат, а в этом деле и сила, и характер нужны крепкие». Вот и решил начальник управления проверить меня. Вызывает как-то к себе и говорит: «В селе Полетном живет Роман Хмелев. Промышляет на Золотом ключе. Опасный браконьер. Незаконно держит нарезное оружие, торгует мясом запрещенных к отстрелу зверей. Разоблачи и составь протокол».
Выслушал я задание, на автобус — и в Полетное. Охотничий сезон заканчивался. Было время вывозки мяса из тайги, потому Хмелева не было дома. «Попробую отыскать его зимовье», — решил я и, чуть свет перейдя Кию, подался на Золотой ключ. Сперва попадалось множество следов. Это подростки ходили за рябчиками и белками. Затем следы исчезли, подъем стал круче. Лишь к вечеру достиг Золотого. Но где находится барачек Хмелева — вниз или вверх по течению, на правом или на левом берегу — кто его знает. Решил подниматься вверх. Пристигла ночь. Разыскав сухой кедровый пень, поджег его, вскипятил чай, поужинал, подтащил к костру широкую щепу от полусгнившего кедра, лег на нее, как на лавку, и уснул. Какой сон на морозе у костра, сам знаешь.
Утром, согревшись чаем, снова вышел на поиски. Вот и след человека. Но куда и зачем он шел: на охоту или с охоты? Шагаю по следу, присматриваюсь, пересекаю звериную тропу. Вижу, что шедший впереди охотник интересовался кабаньими следами, ощупывал их рукой — проверял свежесть. «Ищет зверя, за ним идти бесполезно», — решил я. Долго еще пришлось бродить по лесу. Следы охотников встречались, да все старые. Совсем измучился. Ну, думаю, опять под кедром придется ночевать.
Но тут попадается мне свежий человеческий след — глубокий и частый. Отпечатки лосиных олоч, перевязанных веревками, выступали на снегу четко. Значит, несет тяжелую котомку. Иду за ним. Смотрю, на валежине снег вроде вздуло и ствол дерева кровью испачкан. Ясно, мясо несет. Вот и пустился его догонять. Много остановок сделал незнакомец, отдыхая на поваленных деревьях, много километров прошел я за ним и лишь к исходу дня вышел на торную тропу. Завела она меня в густой ельник. Смотрю — высокий лабаз, а на нем мешки с мясом, продукты разные. Значит, зимовье рядом. И точно, как вышел из ельника, увидел крохотную бревенчатую избушку, приткнувшуюся к самому косогору. Скинув рюкзак и карабин, открываю дверь, вхожу, осматриваюсь. На лавке сидит грузный мужчина и подшивает олочи. Здороваюсь.
— Здорово, здорово, — отвечает хозяин. — Как барачек мой нашел, к нему ведь затесок нет?
— Охотник охотника всегда найдет.
— Говоришь, охотник, а охота ведь закрыта, почто в лесу-то бродишь?
— Хмелева ищу.
— Чего его искать, к Хмелеву ты и попал.
— Я — егерь Добров, пришел проверить твои документы, посмотреть добычу.
Светло-серые глаза Хмелева сузились:
— Давай пообедаем, а там и проверять будешь. Только проверять нечего, все по закону добыто. Лицензии у меня имеются.
Поставил он на стол две алюминиевые миски, разлил горячие щи с жирной кабаниной, отрезал два толстых ломтя черствого белого хлеба.
— Может, рюмашку пропустишь с мороза?
— Не пью, — отвечаю, — а вот от щей не откажусь.
Ели молча. Спокойствие и гостеприимство хозяина начали колебать во мне уверенность, что Хмелев — злостный браконьер. «Может, клевещут на него соседи, завидуют удачливости на охоте?» — думалось мне. После щей пили чай, долго, не торопясь. К чаю вынул я из рюкзака кулек с конфетами и предложил хозяину:
— Угощайся, московские.
Но Хмелев отказался. Отодвинув кружку с недопитым чаем, он достал с полочки клеенчатый мешочек и протянул мне:
— Проверяй.
Смотрю — охотничий билет в порядке, лицензия на двух кабанов.
— А где разрешение на нарезное оружие? — спрашиваю.
— Зачем оно, нарезного оружия у меня нет.
— А сколько ты всех зверей убил?
— Двух кабанов, трех медведей.
— Завтра покажешь мне туши убитых зверей, а сейчас давай отдохнем. Утомился я, разыскивая тебя, ты же адреса своего не оставил.
На следующее утро Хмелев встал чуть свет, а я, лежа на нарах, рассматривал тесное охотничье жилье.
— Что так низко потолок сделал, того и смотри лоб расшибешь?
— Да строить-то одному пришлось, вот и смизюрил. Зато в таком барачке теплее, дров меньше идет.
После завтрака хозяин предложил:
— К чему в тайгу ходить, и так все ясно. Медведи лежат неблизко, а кабаны разделаны на куски, в мешках смерзлись.
— Ясно, да не совсем. Вчера я около твоего лабаза проходил, на нем лежит восемь мешков с мясом. Набиты под завязку. Ты же знаешь, что мясо двух даже крупных кабанов можно сложить в три мешка, а чем еще пять мешков набито?
— Сбой всякий — головы, ноги, шкуры.
— Надо посмотреть, что там за шкуры.
Видя, что меня провести трудно, Хмелев решил подкупить покаянием. Хмурясь, он заявил:
— Нечего смотреть. Добыл я четырех кабанов да изюбришку. Сам посуди: одного, почитай, целиком съел, пока охотился. За вывозку надо дать, по договору за лицензии, а там и семье нужно оставить. Ведь у меня шесть гавриков растет, прокормить надо.
— Вот с этого и начинал бы, — говорю ему, а сам достаю бланки протоколов.
Хмелев поник головой, вроде даже слезы навернулись на его глаза:
— Нет у вашего брата, егеря, души. Вам сознайся — так сразу в протокол запишете, а там плати штраф, хоть дух из тебя вон.
— Что ты лишнего зверя съел, — возразил я, — простительно, на то ты и охотник, не умирать же тебе с голоду, когда кругом мясо ходит. Детишек кормить тоже нужно. А зачем же твоя жена на базаре кабаниной торгует, сало медвежье по пять рублей за килограмм продает? Выходит, ты обогащаешься за счет народного добра. Это уж допустить нельзя.
— Да какое же это обогащение? Ну, продала Марфа мяса в прошлом году на сто рублей, так они и ушли на обутки да одежонку школьникам. Это «обогащение» мне кровавыми мозолями обходится.
— Выходит, что и семью ты содержишь за счет браконьерства. А как же тогда живут тысячи честных охотников, не нарушающих законов? — спрашиваю Хмелева. — Ведь ты за пушнину получил шестьсот рублей. Вот на эти деньги и укладываться надо. Но преступать закон не смей.
Составил я протокол, а сам думаю о трудной жизни охотника с большой семьей. Стало мне жаль Хмелева.
— Ну, ладно. Пиши заявление начальнику управления охотничьего хозяйства, чтобы выдали тебе дополнительно две лицензии на кабана и одну на изюбра. Заплатишь государству тридцать шесть рублей, а я похлопочу за тебя, но смотри, если попадешься на браконьерстве, — не помилую.
Провожал он меня радостный, клялся строго соблюдать охотничьи законы — ведь ему грозила уплата иска за браконьерство, превышающего тысячу рублей. «Вряд ли он повторит подобное, и не придется больше встречаться с ним», — думалось мне на обратном пути. Да не так оно все обернулось.
Летом из Полетного сообщили: Хмелев убил медведицу, распродает мясо. Пришлось снова выезжать в поселок. Роман на этот раз оказался дома.
— Говорят, на медведей летом охотишься, закон нарушаешь.
— Да какая это охота. Едва шкуру свою спас: медведица сама напала. Хорошо, дробовичишко при себе имел, а то бы конец.
Попросил подробней рассказать о нападении медведицы, ну, он и давай мне врать:
— Решил я накосить сена в лесу на ключе, что впадает в Кию выше брода. Облюбовал полянку, а на ней — голубичник. Поставил палатку. Ружьишко рядом на лесину повесил для охраны. Вышел чуть свет, да не прошел с косой и одного ряда, гляжу — медвежонок голубику ест. Захотелось мне его поймать. Схватил за уши, а он как заскулит и ну царапаться когтями, что кошка. Понес я его к палатке, когда, слышу, за спиной медведица заухала. Оглянулся — бежит ко мне на махах. Бросил я медвежонка, едва успел добежать до ружья, а медведица уж рядом. Ну и стрелил ей в грудь. С одной пули завалил. Не гноить же мясо. Сходил за лошадью и вывез в деревню.
— Продавал?
— Маленько.
— А куда медвежью голову дел?
— Собакам выбросил.
— Пойдем, поищем, авось не съели ее собаки.
Медвежью голову нашли в кустах на задворках. Осторожно разрубил я ее пополам, смотрю — сплющенная винтовочная пуля.
— А говоришь, из дробовичка и в грудь? Не медведица на тебя напала, а ты на нее. Решил медвежатники добыть. Пора сенокосная, мясо продать выгодно можно, вот и подался на охоту. К медведице сзади подходил, а когда она подняла голову, уложил ее из винтовки в затылок. Потом, когда медвежат увидел, сказку о нападении придумал. Ты ведь мужик хитрый: чтобы не было сомнений, в грудь мертвой медведице из дробовика выстрелил. Надо же себя перед народом героем выставить: «зверь-де на меня грудью пер, на пять шагов подпустил…» Зря я тебя тогда, на Золотом, простил. Поверил, что не будешь браконьерничать. Но теперь тебе от суда не уйти. К делу я и пулю эту приложу.
Составил я протокол и вернулся в Хабаровск. Оштрафовали Хмелева, а мне поручили другого браконьера обезвредить, так и началась моя егерская служба. Я ведь раньше промысловым охотником был. За зверем интереснее ходить, чем за браконьерами, но моя жена другого мнения. «Зайцы да рябки — потерянные деньки», — часто говорит мне. Да ведь не довольство, а охота человека тешит.