Летчик делает круг над Аяном, и моему взору открывается живописнейшее место: обрывистый берег, застывшая синева Аянской бухты, чистый поселок с ровными как линейка улочками и подступающий к нему хвойный лес.
И я завидую тем, кто живет в этом романтичном морском селении.
РЕКА ЖИВОЙ ВОДЫ
В шестидесяти километрах на восток от Хабаровска течет по заболоченной, непроходимой равнине Немпту, прозванная охотниками Теплой речкой. Вода в Немпту и ее притоках отнюдь не теплая, летом она даже холоднее, чем в Амуре, но зато зимой местами не замерзает, и на ее заливах и ключах, лишенных льда, зимуют оляпки — водяные воробьи. В истоках эта река светлоструйная, стремительная, с перекатами и лесными заломами; в нижнем же течении, при впадении в мелководное Синди некое озеро, — медленная водная равнина.
Много подобных рек на Сихотэ-Алине, но в Немпту скрыта какая-то неповторимая особенность. У нее свой микроклимат, как говорят метеорологи. Я не находил в бассейне Немпту теплых, в полном смысле этого слова, источников, а вот места, на которых стаивает снег, словно под землей проложены горячие трубы, видел.
По берегам Немпту и ее притоков поднимается удивительно пышная растительность. Урожай всевозможных орехов и ягод повторяется здесь чаще, чем в соседних лесах, и бывает столь обильным, что ни люди, ни животные собрать его не в силах.
Особенно же славятся эти леса могучими высокоствольными кедрами. Многовековые темно-зеленые великаны господствуют над всеми деревьями. До сорока метров поднимаются в небо их столообразные вершины, усыпанные в урожайные годы золотистыми крупными шишками. Бывает так, что у самой земли тишина, не шелохнется пожухлая листва на кустарниках, а там, в вышине, мерно покачиваются от ветра мохнатые ветви, издавая невнятный шум, схожий с морским прибоем. Красновато-коричневые стволы трехсотлетних исполинов столь толсты, что иное дерево втроем не обхватишь. По своей девственности и чистоте мухенские кедровники не имеют себе равных во всем Приамурье!
Немпту и ее притоки очень богаты рыбой. Обычны хариус, ленок, краснохвостый таймень, а в нижнем течении — карась, сазан, щука. Осенью сюда ежегодно приходят на нерест из Тихого океана лососи.
Изобилие разнообразной растительности, обширные природные солонцы привлекают к себе изюбров, лосей, косуль, кабанов. А где скопления травоядных — там привольно живется хищникам, и не случайно, что истоки Немпту, особенно ее приток Мухен, облюбовали тигры. Эти лесные владыки живут здесь испокон веков, и хотя невдалеке проходит северная граница их распространения по земному шару, чувствуют они себя в мухенских лесах превосходно, сравнительно многочисленны и нередко попадаются на глаза человеку. Видимо, поэтому и названа причудливая скала, стоящая в истоках Мухена и напоминающая средневековый замок, Тигровым домом.
Сейчас в верховья Немпту попасть нетрудно: летают туда самолеты, можно доехать на поезде. А в пятидесятые годы охотникам приходилось брести десятки километров по топким болотам или по нескольку дней пробираться на моторной лодке извилистой рекой. Заходило туда промысловиков немного, и зверя мало кто тревожил.
Неизгладимое впечатление произвела на меня Теплая речка, и хотя богат и разнообразен был ее животный мир, мне казалось, что в этом обширном и кормном зверином царстве с успехом могут разместиться новые ценные виды животных. В 1953 году решил я выпустить на ее берегу 75 штук американских норок, успешно акклиматизировавшихся на Анюе. До Сидими их доставили по железной дороге, далее везли на огромных санях, которые тащил трактор С-80. На берегу Теплой речки стояла тогда одинокая избушка лесника Морозова, как раз на том месте, где теперь расположен большой поселок лесорубов — Мухен. Около нее мы и остановились.
На следующий день семья лесника охотно приняла участие в разноске норковых клеток по берегу реки. Переселенцы быстро освоились на новом месте: корма всякого здесь было вдоволь, да и укрыться в зарослях от врагов нетрудно.
Морозов был человеком любопытным и, узнав, что норка питается рыбой, забеспокоился.
— Эта тварь всю рыбу теперь пожрет в нашей реке, — с сокрушением сказал он.
— Всю не съест, — утешал я Морозова. — Норка будет поедать прежде всего мелкую рыбу, «сорную»: гальяна, чебака, ну, конечно, мимо ленка и хариуса не пройдет, но ведь эта рыба в свою очередь уничтожает мальков кеты и этим приносит вред разведению морского лосося. Следовательно, норка станет защитником кеты. Да и не только рыбой питается норка. Она, как колонок, ест лягушек, полевок, очень любит раков. Разведем норок — ты же первый на них охотиться будешь.
Эти предположения подтвердились. Успех акклиматизации норки воодушевил меня на новые поиски. Вскоре я пришел к следующему заключению: обследованные места имеют большие запасы излюбленных кормов бобра — ивы и осины, характер берегов позволит ему устраивать норы, а медленное течение не будет помехой при строительстве плотин. Смущало только то обстоятельство, что бобры не привыкли к летне-осенним половодьям, когда вода поднимается на два-три метра, к обмелению рек зимой, относительно большому числу опасных хищников. Но должны же они приспособиться к этим неблагоприятным условиям!
Наконец наступил долгожданный 1964 год. Прибыла первая партия белорусских бобров, и мне довелось участвовать в выпуске их на Немпту. К всеобщей радости, бобры сразу основали устойчивую колонию, и на Дальнем Востоке образовался первый бобровый заказник.
Истоки Немпту и Мухена, впадающие в них реки Пунчи и Альчи, Большая и Малая Садама постоянно привлекают к себе зверовых промысловиков. Места здесь для охоты удобные: увалы пологие, высоких крутых сопок нет, заросли пихтачей, которых так избегают охотники, невелики. К тому же в течение всей зимы нетрудно поймать хариуса и ленка и скрасить свой стол ароматной ухой. А если походить в ноябре, пока еще не замерзли речки, то можно собрать тушки снулой отнерестовавшейся кеты, чтобы затем положить ее куски для приманки в капканы.
Разнообразны здесь и объекты охоты: хочешь — ходи за белкой или ставь кулемки на колонка, лови капканом соболя, норку, выдру. Не хочешь заниматься пушниной — добывай медведя, лови тигров либо отстреливай копытных. Мне доводилось стрелять росомаху и индийскую куницу, лося и изюбра. Знаменитые охотники Хабаровска Иван Богачев, Аверьян Черепанов по многу лет охотились в этих местах. Не один десяток тигров взяли они, и первый документальный фильм о поимке владыки джунглей был заснят на Мухене. И. П. Богачев обычно заезжал на Мухен перед самым ледоставом. Окончив охоту, он дожидался вскрытия реки и, погрузив все охотничьи трофеи на большую лодку, привозил их к своему дому, стоявшему на берегу Амурской протоки.
Желание пополнить зоологические коллекции музея не раз заставляло меня браться за ружье и уезжать в знакомые мухенские леса. Последний раз я посетил Мухен в прошлом году. Сперва я приютился в зимовье на устье Альчи. Раньше оно принадлежало Аверьяну Черепанову, ловившему здесь тигров и молодых кабанов. Сейчас в нем хозяйничал Федор Проскуряков. Жил он в избушке вместе с женой. С утра уходил осматривать капканы на соболей и колонков, а жена ловила мелкую рыбешку, готовила обед, заготавливала дрова. Когда-то она работала на железной дороге, а теперь находилась на пенсии и охотно пошла с мужем в лесные дебри, чтобы хоть чем-то скрасить его тяжелую жизнь промысловика. И эта мужественная женщина не роптала на тяготы лесной жизни, не пугалась зверей.
Как-то, преследуя бурого медведя, не залегшего вовремя в берлогу, я ушел далеко в лес, перевалив многие гряды сопок. Вокруг рос первобытный лес, куда, казалось, не ступала даже нога охотника. И вдруг увидел незнакомый след человека. «По соседству кто-то промышляет. Попробую разыскать его избушку», — думал я, шагая по следу. Вскоре я убедился, что незнакомец принадлежит к опытным охотникам и бывалым таежникам. Его интересовали старые берлоги и звериные следы. Но вот зачем он, казалось, без всякой нужды забирался на обрывистые выступы скалистых сопок и подолгу топтался на одном месте, словно изюбр на отстое? Вскоре я догадался, что попал на Садаму — реку, бегущую параллельно Альчи и впадающую в Мухен. Значит, и зимовье странного незнакомца должно стоять где-то поблизости.
След охотника неожиданно повернул вправо, уходя в сопки. День клонился к вечеру. Отказавшись идти по следу, я решил разыскать зимовье, придерживаясь берега реки. Обычно к охотничьим избушкам ведут затесы на деревьях, но здесь таковых не было. Оставалась надежда на новые следы, которые перед жилищем охотника сливаются в проторенную тропинку. В небе зажглись звезды, а долгожданной тропинки все не было видно. «Придется ночевать под кедром», — мелькнула было неприятная мысль, как вдруг под нависшей черной скалой блеснуло стекло. Я остановился и, внимательно осмотревшись, различил следы. Все они устремлялись к скале. Но где же зимовье? Медленно подхожу ближе. В свете полной луны проступили очертания необычного жилья, слепленного из бревен, земли и обломков скалы. Нащупав маленькую дверь, с трудом открываю ее и, сгибаясь, ползу на коленях внутрь землянки. Пахнуло теплом человеческого жилья. Найдя керосиновую лампу, зажигаю огонь, осматриваюсь. Строитель использовал отвесную скалу, приставив к ней две бревенчатые стены, наполовину вкопав их в землю. Получилась своеобразная землянка, у которой были три стены бревенчатые, а четвертая представляла собой сплошную каменную глыбу. Железная печь, придвинутая вплотную к каменной стене, нагревала ее, и она долго хранила в себе тепло, постепенно отдавая его жилищу. Покрывали землянку наклонно поставленные еловые плахи, присыпанные толстым слоем почвы. Крохотное оконце выходило на юг. Сквозь незамерзшее стекло виднелась покрытая льдом Садама. На узких высоких нарах лежал воздушный резиновый матрац и пуховый спальный мешок. Но больше всего меня поразили химические реактивы на двух полках, бачки для проявления фотопленки и набор дорогих фотообъективов, по длине и форме напоминавших коллекцию подзорных труб. «Кто же хозяин этой таинственной избушки — ученый-исследователь или фотокорреспондент?» — терялся я в догадках.