ижений. А я поджидаю второго.
Поднявшееся солнце напоминает об обеденном перерыве. Мы пьем из термосов горячий чай с бутербродами, шутим по поводу незадачливого начала рыбалки: все рыбаки поймали по нескольку штук сигов и утверждают, что нынче сига нет. В третьем часу я решил поискать свое рыбацкое счастье. Уйдя на километр от рыбаков, продолбил одну, затем вторую лунку, но сколько ни махал, удачи не было. Лед в этом месте был гладкий, под ним чернела вода. Глубина везде одинаковая — три метра. Впереди снова начинался торосистый лед. А что, если попробовать здесь, у границы гладкого льда и торосов? Пробиваю лунку. Вода мутноватая, глубина — два метра. Слегка приподнимаю блесну, рывок — и тащу сига. Это довольно крупный экземпляр — натяжение лесы сильное. Сняв с крючка двухкилограммовую рыбу, тороплюсь опустить блесну в воду. Два, три взмаха — и снова придавливает сижок. Несмотря на мороз, мне становится жарко, сбрасываю меховые варежки.
Спустя час лов прекратился. Осматриваюсь — на льду лежат три десятка серебристых рыб. Но радость самостоятельной находки косяка сигов выше радости, полученной от поимки рыбы!
Семейство лососевых ученые делят на две группы: проходных лососей, к которым относятся кета и горбуша, и непроходных, пресноводных, жизнь которых протекает в реках, — это ленок и таймень. Летом их в Амуре не поймаешь: они уходят в верховья его притоков — Амгуни, Горина, Гура и других. А зимой спускаются в Амур и ведут жизнь отъявленных хищников, поедая большое количество мальков разных рыб, в том числе и кеты.
Вряд ли кто из представителей семейства лососевых может превзойти по величине тайменя. Известному ихтиологу Никольскому местные рыбаки рассказывали, что в 1945 году около Иннокентьевки на крючок был пойман таймень, весящий около восьмидесяти килограммов!
Мне лично не приходилось видеть столь крупных тайменей, но двухпудовых при мне вылавливали, а сам я на спиннинг брал семнадцатикилограммовых. На Амуре редко встретишь рыбака, который специально ходил бы на тайменя, — уж чересчур нужно иметь большое терпение. Больше двух-трех рыбин за целый месяц не поймаешь. Бывает, по нескольку недель сидит рыбак в заветной мечте, но уж если подфартит, то и посмотреть есть на что!
Однажды я ловил щук и ленков в нижнем течении Теплой речки. На пасеке, где меня приютили, остановился хабаровский рыбак Шахов. Вот он как-то и говорит мне:
— Не хотите рискнуть на тайменя? Здесь недалеко, где Мухен впадет в Теплую речку, есть хорошее улово, я там взял не одного.
— А вы уверены, что поймаем? На эту рыбу и снасть особая нужна, и время, да и места надо хорошо знать, а то просидишь несколько дней понапрасну.
— Снасть имеется. — И он показал мне тяжелую латунную блесну с одним, но крепким и чрезвычайно остро заточенным крючком. — Для вас тоже найдется!
Я согласился. Поднявшись среди ночи, мы вышли на лед реки и пошагали вверх по течению. Река петляла между стенами непролазного тальника, но была покрыта гладким, слегка припущенным снегом льдом. Идти было легко. За разговорами не заметили, как прошли восемь километров. Вот и место рыбалки. Пустынно. Таинственно… Прорубаем лунки — всего лишь по одной на брата, но заправка их особенная: во-первых, ширина больше, чем у обыкновенной, во-вторых, отверстие в толстом льду делается не вертикально к воде, а наклонно, чтобы легче было вытаскивать тяжелую рыбу.
Таймень берет блесну ртом, как и щука, но чаще всего он любит придавливать ее грудью. Вот почему мы кладем блесны на дно, слегка поднимая их кверху. Течение быстрое, но блесна тяжелая, под стать ей и миллиметровая жилка особой прочности. Слегка брезжит рассвет. Тальники на фоне молочного неба стали черными. Вокруг безжизненная тишина. Вода в лунке кажется чернильной. От нервного напряжения и ожидания чего-то необыкновенного по телу пробегает мелкая дрожь. Томительно проходят часы. Ленки и таймени предпочитают брать на рассвете, но вот на макушках заиндевелых ив блеснули первые лучи восходящего солнца, а подхода все нет. Надежда никогда не покидает рыбака: не клюет на рассвете, возьмет поздним утром. Не подошла утром — клюнет к обеду. Нет ничего в середине дня — обязательно должна брать к вечеру! Но и рыбацкое терпение тоже имеет свой предел! Солнце заходит за тальники. Апатично подергиваю блесной. Она тяжело поднимается над песчаной косой и неожиданно прочно задевает за подводный камень. Какой неприятный зацеп, да еще чужой блесной. Пытаюсь отцепить ее, дергаю в сторону, натягиваю лесу и чувствую, как огромная сила медленно, но уверенно увлекает ее в речную пучину.
«Таймень! — мелькает в голове. — Лишь бы не сошел». Я делаю резкий короткий рывок, желая поглубже вогнать крючок в добычу, и начинаю из всех сил тащить рыбу к лунке. Жилка вытягивается, скрипит и проскальзывает в варежках. Лихорадочно наматываю ее на руку, но у меня не хватает сил.
— Шахов, помоги, таймень!
Подбегает товарищ, проверяет пешней лунку.
— Только слабину не давай! — кричит он. — Лунка правильная. Сейчас я его тоже подцеплю.
И он опускает в лунку свою блесну и делает несколько резких рывков.
— Засек! Теперь не уйдет!
Но я не верю в победу. Рыба пока сильнее нас. Она свободно ходит под лункой, несмотря на все наши потуги.
— Держи мою лесу и тяни сразу за две, а я подцеплю его приемником, — предлагает Шахов и передает мне свою лесу. Забрасываю лески на плечо и медленно начинаю отходить от лунки, подтягивая рыбу к поверхности.
— Показалась голова! — кричит Шахов. — Теперь не уйдешь, голубчик. — И он всаживает острый крюк в тайменя.
— Тащи смелее!
Делаю несколько шагов. Тяжесть будто обрывается с плеча. Оборачиваюсь. На льду лежит король горных рек — огромный краснохвостый таймень.
— Да, за таким красавцем не жаль и месяц проходить, — замечает Шахов.
СЛУЧАЙ НА ДАЧЕБыль
Приамурье, в котором я охочусь тридцать пять лет, богато зверем: тут не только медведи и олени, но и тигры с леопардами обитают. Много приключений случалось в тайге, но никогда зверь не заставлял меня столь резво бегать, как в Подмосковье.
Прошедшей зимой вызвали меня в Москву по делам службы. Прилетел в субботу. Думаю: завтра выходной, навещу-ка своего старого приятеля Василия Ивановича, много лет с ним не виделся.
Да, не один нужен зимний вечер, чтобы наговорились после долгой разлуки два охотника! Было далеко за полночь, когда Василий Иванович хлопнул меня по плечу: «Давай спать, завтра съездим посмотреть сад мой. Увидишь, каких успехов достиг в разведении новых сортов».
Дача Василия Ивановича — неподалеку от поселка Здравница. Электричкой с Белорусского вокзала ехать не более часа. Садоводческое искусство друга мне очень понравилось. Уход за деревьями образцовый. Среди молодых яблонь — кусты нашей дальневосточной войлочной вишни. Набрав в погребе полную сумку свежих яблок и наполнив бидончик солеными огурцами, мы направились на станцию через небольшой лес, подступавший к даче. Любуясь чистым стройным ельником, я шел не торопясь, прислушиваясь к рассказу своего спутника.
— Тебя, конечно, нашими охотами не удивишь, но, должен заметить, лосей в Подмосковье теперь побольше, чем на Амуре. Они иногда вот этот лужок переходят, — указал рукой Василий Иванович на небольшой сырой луг, вклинивающийся в ельник. Я взглянул в указанном направлении и остановился.
— Лось!
Василий Иванович тотчас увидел зверя и стал протирать очки. Сомнений не было — на опушке леса в молодом кустарнике стояла лосиха. «Может, это домашний лось?» — пронеслось в голове. Но на звере не было ни уздечки, ни колокольчика.
Тем временем мы подошли к животному шагов на тридцать. Удивлению моему не было предела: никогда еще дикий лось, не будучи раненым, не подпускал человека так близко к себе. Он видел и чуял нас и тем не менее не обращал ни малейшего внимания, словно были мы неодушевленные предметы.
Василий Иванович хотел еще ближе подойти к лосихе, но я сдержал его:
— Это вам не лошадь, не подходите близко.
Но Василий Иванович не слушал, громко разговаривая, он смело приближался к зверю. Я следовал за ним.
— Может, она ранена, а может, ее загнали до изнеможения собаки или волки?
Расстояние до лосихи не превышало двух десятков шагов. Василий Иванович был настолько уверен в безобидности зверя, что даже швырнул в него небольшим сучком, — надо отогнать от тропы, неровен, мол, час подстрелит браконьер. Но лосиха оказалась не из робкого десятка: отвернувшись, она снова принялась обкусывать вершину молодой березки. Только один раз вскинула она свои большие уши и, глядя темными выпуклыми глазами поверх наших голов, стала прислушиваться к каким-то неясным далеким звукам. Вскоре ее беспокойство улеглось.
Налюбовавшись великолепным зверем, сетуя на отсутствие фотоаппарата, мы решили продолжить свой путь на станцию. Гудки электрички были отчетливо слышны. Захотелось в последний раз подойти поближе и попрощаться с лосихой. Но едва я сделал шаг, как она прижала уши к шее. Кто из охотников не знает этот распространенный у животных жест раздражения, после которого обычно наступает действие? Предчувствие недоброго заставило меня насторожиться.
— Василий Иванович, лось сейчас бросится, бежим! — крикнул я, но предупреждение опоздало.
Выведенная из терпения лосиха ринулась в нашу сторону. Развернувшись, мы побежали к лесу. И откуда только взялась резвость! Как старый охотник, я хорошо представлял, что значит попасть под передние копыта рассерженного гиганта — одного удара достаточно, чтобы проститься с жизнью. С быстротой, присущей юношам, перемахнули мы поляну, теряя на бегу яблоки и огурцы. Вот и спасительный лес, но успеем ли залезть на дерево в тяжелом пальто, когда по пятам несется лось? Мы уже не бежали, а летели. Окажись лосиха понастойчивее — нам бы не уйти, но, к счастью, удовлетворившись своей победой, она остановилась на опушке. А мы все бежали и оглядывались…