И мать хоть и жаловалась перед иконой Иисусу Христу на трудную жизнь, а любила отца. Каков есть, таким и любила. «На бой кровавый, святой и правый».
Отец воткнул тяпку в землю:
— Леопольд, куда думой залетел, хоть из пушки пали?
Леопольд тоже воткнул тяпку в землю и стал.
— Гляди, татусь, сколько луку обрыхлили! Теперь ещё толще нальются луковки.
— Так-то так.
У отца коричневое от солнца и ветра лицо. Узкое, бритое, с длинными усами. Морщины на бритых щеках видны глубже и резче.
— Так-то так, — Помолчал и ещё: — Так-то так.
— Татусь, о чём ты всё думаешь?
— Осенью кончится ссылка, сынок. Можно бы домой подыматься. Луку в плетушки навязали бы, пригодился бы дома.
Они редко говорили об этом. Боялись верить, что осенью кончается ссылка. Что скоро домой.
— Татусь, о чём ты словно горюешь? Ведь недолго осталось.
— Э-э! — сказал отец.
Поплевал на ладони и принялся рыхлить землю. Тёмный, лопатки торчат. Отчего он придавленный, будто гиря на нём?
А из проулка звонко неслось:
— Дядя Ян! Тётенька Текла! Леопольд, Леопольд!
По проулку бежала Паша. В голубом сарафане, в платке с голубыми каёмками, бежала, едва касаясь ногами земли, придерживая на груди перекинутую через плечо косу пшеничного цвета.
— Дядя Ян! Леопольд! Угадайте, кто к нам приехал?
На ней сарафан до травы. Девичья фигурка робко рисуется под голубым сарафаном. Леопольд увидит Пашу, синеглазую, загорелую, с пшеничной косой, сердце ухнет, как во сне, когда летишь высоко-высоко.
— Незабудочка паненка Паша, — улыбнулся отец.
— Незабудочка! — Паша фыркнула в рукав. — Уж и скажете, дядя Ян. А я рук от картошки никак не отмою. Ну, про гостей угадали? Не угадать нипочём. Владимир Ильич посылку схватил да как бегом к себе в кабинет! Затворился. Что уж в письмах там ему написали? Выходит из кабинета довольный, ладони потирает, на что-то вроде сердит, а вроде и рад. Надежде Константиновне подмаргивает, что, мол, новости важные привезли из России. К Владимиру Ильичу товарищ приехал, к Надежде Константиновне подруга. Ничего себе, аккуратненькая. А наша видней. Наша как глянет, всю тебя насквозь и увидела. Улыбка у нашей больно приятная. А ещё гостинцев нам привезли. Посылку из Подольска, от бабушки. Слыхали, в Подольске у нас ещё бабушка есть, его мать, заботливая, обо всех заботилась, никого не забыла и ваших ребятишек, дяденька Ян, не забыла. Меня за вами прислали. В гости зовут. А ещё, дядя Ян, Владимир Ильич велел сказать, что по делу.
— По делу? Какому же? Общее или Сейчас, сей момент!
Отец воткнул в борозду тяпку и крупным шагом заторопился в избу вымыть под рукомойником руки.
— Беспокойный какой-то он, — заметила Паша.
Беспокойный. Наверное, всё об осени думает. Паша не знает, что осенью кончится ссылка. У Леопольда впервые мелькнуло: «Паша! Ведь, может быть, скоро».
Эта мысль оглушила его.
— Ты так, как есть, пойдём, Леопольд. И так хорошо. В Шуше от огорода отмоешься, — болтала Паша, — ай, нет. Лучше дома умойся да ту рубаху надень, для гостей.
«Та» рубаха полотняная, воротник у «той» рубахи вышит красным и чёрным крестом — Пашина вышивка, в зимние вечера, когда нечего делать. Леопольд в «той» рубахе светлый, праздничный, брови разгладились, не упрямые. И вид негордый.
Паша болтала:
— Я и домой уж сбегала, от Марии Александровны из Подольска своим конфеты к чаю снесла. Ещё к дяде Оскару зайдём, кликнуть велели. Не ушёл бы на охоту, незадача-то будет! Что ему не уйти, того и гляди, что уйдёт. Холостой. Холостому-то много ли надо? Картошку на зиму запас, и гуляй.
От её болтовни Леопольд делался беззаботным и лёгким. Всё на свете понятно и просто. Знаете что! Пока он, конечно, ничего ей не скажет, но Татусь добрый человек. Татусь, ты добрый? И матка. И если мы отсюда уедем… татусь, всё равно у нас большая семья.
Тут он увидел вдали человека. Человек был в клетчатом пиджаке и шёл по улице шаткой походкой, видимо, не очень был трезв.
«Учитель!» — узнал Леопольд. На душе у него потемнело. Учитель не любил Леопольда. Леопольд его презирал. И всячески старался избегать этого невзрачного и щеголеватого мужчину, у которого толстый нос разрисован лиловыми жилками.
Свернуть бы с дороги, да некуда. Загребая сапогами пыль, учитель в клетчатом пиджаке шёл серединой улицы прямо на них.
— Чего не здороваешься?
— Здравствуйте.
Леопольд не сдержался. Вложил в своё «здравствуйте» насмешку, надменность, всё своё презрение к учителю.
— Поздоровался! А волчонок волчонком. Православные крестьяне в поте лица, а эти, как вас, социалисты, вы кто? Богопротивники вы! Ваша проповедь, чтоб всё по команде, под одну крышу всех согнать, чтобы равенство, то есть. А человек создан разно, неравно.
— Ничего вы не знаете про социализм. Слушать стыдно!
— Ты того стыдись, что социалисты душу народную губят. А всё полячишки мутят. Эй ты, полячишка, потише. Лишку вас здесь у нас развелось.
У Паши всё внутри застонало от помертвелого лица Леопольда. Ой, он без рассудка сейчас. Беды бы не сделалось!
— Пойдём, пойдём! — заторопила Паша. — Леопольдушка!
Она схватила его руку и тащила, лепеча что-то без толку, лишь бы не дать говорить учителю. Учителя от водки качнуло.
— Леопольдушка, видишь, он пьяный!
Паша чувствовала, какой тяжёлой стала у Леопольда рука, шершавая от огородной работы.
— Леопольд, не убивайся. Позабудь про него!
Он выдернул руку. Отвернулся.
«Справлюсь сам. Справлюсь. Сейчас. Погодите». Он научился в одиночку сносить оскорбления. «Эй ты, полячишка!» Нет, нет, нет! Никогда не забуду! Но он научился терпеть и скрывать. Жалел отца. Щадил самолюбие отца. Отец не знал, как над ним издевается учитель. Или приезжий унтер. Им смешно, что у него прыгают губы. Он не может с собой совладать, у него прыгают губы.
— Паша, ты знаешь, кто был муж у Елизаветы Васильевны?
— Ой, да к чему ты о нём?
Она испугалась. С ума своротил? К чему он о нём? К тому, Паша, что Леопольду надо вспомнить — и скорее, скорее! — поручика Константина Игнатьевича Крупского.
Представить, что поручик Крупский живой. Представить, как поручик Крупский приезжает в Польшу служить. Его не насильно туда послали. Он сам, когда окончил Военно-юридическую академию, захотел, чтобы его послали туда. Тогда русскому офицеру нетрудно было выслужиться в Польше: не так давно расстреляли польское восстание против императора-самодержца, царя польского, великого князя финляндского и прочая, и прочая Ого, как взнуздали после восстания Польшу! Некоторые думали, поручик Константин Игнатьевич Крупский приехал в Польшу делать карьеру, дослужиться до генеральского чина.
Из семьи Ульяновых Леопольд долго влюблён был в одного Владимира Ильича. Вся хорошая семья, но влюблён он был в одного. Он вспыхивал, когда Владимир Ильич обращался к нему с самым обычным вопросом. Мечтал быть умным, блестящим, чтобы Владимир Ильич удивился: вот каков Леопольд Проминский! Показать безумную храбрость, чтобы Владимир Ильич знал, что Леопольд Проминский надёжен. Он мечтал когда-нибудь каким-нибудь образом спасти Владимира Ильича от опасности. Могли прискакать из уезда жандармы. Был в мае обыск? Ещё может быть. С полки пошвыряны книги. Валяются на полу раскрытые книги.
Никто не слышит, шуршит тальник над Шушей. Владимир Ильич суёт Леопольду секретные рукописи. Надо закопать. Леопольд крадётся. Что так страшно стучит в висках, будто маятник взбесился и колотит, колотит?.. Это кровь бьётся в висках. А это что? Бегут. Топот сапог. Кто-то ломится сквозь тальник. Шашка жикнула над головой. Она жикает, когда её заносят. «Не надо! Не рубите меня. Я не хочу умирать!» — «Тогда признавайся!» — «Ни за что!»
Раньше Леопольд посвящал свои фантазии Владимиру Ильичу. Теперь делил между ним и Елизаветой Васильевной. Совсем недавно он опасался её насмешливого языка, готовый на каждую насмешку обидеться. Совсем недавно. Теперь Его мальчишеская преданность началась с того, что однажды она рассказала ему о себе молодой. И о поручике Крупском.
У них была крохотная дочка Надя, когда он приехал служить начальником в один польский уезд. Что касается Нади, девчонка не много соображала тогда. А жена, Елизавета Васильевна, положила руки на плечи мужу и, спокойно глядя в лицо, сказала:
— Знай, что я всегда вместе с тобой.
Он снял с плеча её руку, поцеловал и поклонился церемонным поклоном.
— Скажите пожалуйста, — засмеялась она, — я не знала, что вышла замуж за рыцаря из романов Сенкевича.
— У твоего рыцаря немного другие взгляды, ответил он.
В городе, куда его прислали служить, подлые дела устраивали царские правители. Время от времени рано утром на городской площади раздавался барабанный бой, резкий, жёсткий, поспешный. Люди бежали на площадь. Мужчины, женщины, дети, лавочники, служители костёла — все бежали, несмотря на раннее утро. На площадь приводили старых евреев. Они упирались. Их тащили, вязали за спины руки. Барабаны били Под барабанный бой у евреев остригали пейсы.
Однажды в разгар процедуры на площадь прискакал начальник уезда поручик Крупский. Выхватив на скаку револьвер, выпалил в воздух.
— Барабаны, молчать! Кру-гом марш! Долой с площади! И чтоб никогда.
Может быть, это происходило не так. Может быть, он не стрелял. Леопольду хотелось, чтобы он стрелял. Бац! Бац! Леопольду нравилось, что в гневе он был бешен и крут и прискакал на коне. Конь кружил под ним, вставал на дыбы, мёл булыжник площади длинным хвостом.
Не много попадалось таких начальников в царской Польше! Он без пощады выгонял взяточников из контор и различных присутственных мест. Не терпел, когда царские чиновники унижали поляков. Вот, например, чиновники распорядились не огораживать польские кладбища. Свиньи бродили по кладбищу и разрывали могилы. Начальник уезда положил конец таким безобразиям.
Много грехов против русского правительства накопилось у поручика Крупского.