— Не понимаю. Зачем? Что тут стыдного? У вас странные взгляды.
Он взял её руку и, хозяйски поглаживая:
— А вы, душенька моя, Елизавета Юрьевна, привыкайте: взглядов моих всенепременно и обязательно надо вам слушаться.
— Вечно слушаться! Вечно только слушаться, слушаться!
Её детскость трогала Петра Афанасьевича. Её сердитая стыдливость и детскость умиляли его.
— Да-к ведь слушаться-то легче, прынцессочка, нежели обо всём своими мозгами ворочать.
И, чмокнув её в щёчку, уколов бородой, он уходил заниматься коммерческими операциями с крёстным папашей, ворочать мозгами. Лиза смотрела в окно, как он идёт по двору, богатырского сложения, розовый, полнолицый, в зелёном с дымчатыми полосками галстуке. Садится в экипаж на высоких рессорах с лакированными крыльями. Прислонившись лбом к стеклу, Лиза смотрела, пока коляска не скроется.
— Невеста! Где ты, невеста? Примеривать кличут, невеста, — звала Александра.
— Не смей меня так называть! — топнула Лиза.
— А что, не правда, хи-хи? Как он тебе предложенье-то делал, с поцелуями или как? А? А? Расскажи.
Предстоящая свадьба, портнихи, разговоры и толки на Лизин счёт, приготовления к празднованиям — всё это вносило захватывающее содержание в пустые дни Александры. Капот даже сбросила, с утра затягивалась, шумно в корсете дышала, неотступно следила за Лизой, а сама втайне всё чего-то ждала для себя, каких-то изменений судьбы. Конечно, примерки Лизиного подвенечного платья без Александры не обходились.
— Тощая какая, кости одни, за что он тебя полюбил?
— Любовь, она привередница, — возражала старшая портниха, с булавками во рту ползая по полу, ровняя Лизе подол. — Прямей стойте, барышня, будто один бочок повыше у вас И ваш черёд настанет, Александра Кондратьевна, тогда уж царскую свадьбу сыграют папаша.
— Вовсе тела нету, — искренне дивилась Александра, оглядывая Лизу.
От её выпытывающих жадных оглядываний Лизе становилось неловко и совестно. Хотелось спрятаться. От бесстыдных Александриных расспросов, хмурости хозяйки, огромной, толстой, с пуговичным носиком, всегда немилостивой к Лизе Агафьи Петровны, фальшивых улыбок портних и двусмысленной, какой-то подмигивающей доброты Кондратия Прокофьевича. Спрятаться, убежать! Жених не замечал ничего. Не желал замечать.
— С людьми надо ладить, особливо ежели полезные люди. Вы им улыбнитесь, сердитенькая, они и подобреют.
— Он милушку-то свою начисто бросил? Справки навела? — допытывалась Александра.
— Какую милушку?
— Хи! Совсем, что ли, дурочка? Монахом жених сорок лет её дожидался, хи-хи!
Тошно Лизе. Трудно, страшно. Написать Татьяне Карловне? Что написать? Она, Татьяна Карловна, и подтолкнула, она благословила Лизу.
«Надеяться не на что. Моего жребия хочешь?»
Жребий Татьяны Карловны — классная дама института благородных девиц, длинная, плоская старая дева с мученическим лицом. Синее платье, жиденький пучок на затылке, лорнет в морщинистой руке.
«Мадемуазель, становитесь в пары. Мадемуазель, на занятия».
«Мадемуазель, неприлично оглядываться».
«Нет, нет, нет. Не хочу», — пугливо думала Лиза.
«Будешь дамой, богатой, нарядной дамой, — рисовала Татьяна Карловна. — Особняк, выезды, дача в Ялте, на море. Море увидишь. Узнаешь свободу. Где деньги, там и свобода».
«А он?»
«Что он? Влюбился в тебя. Глупенькая, держи его, обеими руками ухватись и держи. Красивых много. Тебе билет в лотерее достался. Послал бог счастье за материнские слёзы. Вместо матери благословляю тебя. Держи своё счастье, не упускай».
Лиза шла из комнаты в комнату. Отворит дверь — пусто. Крашеные полы, пальмы в кадках, бархатные гардины, шкафчики с позолоченными инкрустациями, нитяная скатерть на комоде, семейные фотографии на стенках — смесь богатства и мещанства. Книг нет. Ни книжки во всём доме. Комнаты, комнаты. Чужой скучный дом. Пусто. Вдруг Ещё в одну комнату отворила Лиза дверь и Та молоденькая женщина с удивительным лицом, удивительным выражением счастья и света, которую она увидала на пристани, была здесь, в комнате. Купеческий сын Игнатка, сидя против неё за столом, что-то писал.
«Учительница. Учит Игнатку, — не сразу сообразила Лиза. — Как странно, ведь к ней приехал муж, отчего же она ходит на уроки? У нас в Мариинском институте не было замужних учительниц. Учительницы не бывают замужние. Я её нашла. Она здесь. Жена Владимира Ильича. Я нашла её».
Сейчас Лизе казалось — всё время она только и думала о жене Владимира Ильича, в белой кофточке, с тяжёлой косой, всё время искала её.
— Вам что-нибудь нужно? — услышала Лиза.
— Можно, я здесь побуду? — несмело спросила она.
Жена Владимира Ильича удивилась, вопросительно подняла брови.
Комнаты, комнаты. Чужой скучный дом. Пусто.
— Это наша невеста. Из Нижнего. Жениться с папашиным крестником будут, — объяснил Игнатка.
— Можно, я здесь побуду?
Игнаткина учительница, всё ещё удивляясь, ответила:
— Как вам угодно. Пожалуйста.
— Её Лизой зовут, — продолжал объяснять Игнатка.
— Садитесь, Лиза, но вам скучно покажется. У нас обыкновенный диктант, — сказала учительница и продолжала диктант: — «Перед лицами высшими Хвалынский большей частью безмолвствует, а к лицам низшим, которых, по-видимому, презирает, но с которыми только и знается, держит речи отрывистые и резкие».
«Какие странные она диктует слова, — думала Лиза. — У нас не было таких диктантов».
Что-то, должно быть, уловив в её лице, учительница сказала:
— Тургенев. «Записки охотника». Знаете?
— Немного, — ответила Лиза.
— Почему немного? Где вы учились?
— В Мариинском институте, в Нижнем.
«Сказать ей, что я знаю Софью Невзорову? — подумала Лиза. — Почему не сказать? Что я всё чего-то боюсь, опасаюсь чего-то?»
— Надежда Константиновна, в слове «речи» ять пишется? — спросил Игнатка.
«Вот как её имя: Надежда Константиновна. Вот и узнала: Надежда Константиновна Ульянова».
— Надежда Константиновна, вы слышали про Софью Невзорову?
Надежда Константиновна в изумлении положила книжку на стол, опустила руки на книжку. «Эта барышня, купеческая невеста, знает Софью Невзорову? Впрочем, чему удивляться? Ведь она окончила Мариинский, что и сёстры Невзоровы. Но почему она их связала со мной?»
— Знаю Софью Невзорову, — сдержанно ответила Надежда Константиновна и продолжала диктант из «Записок охотника».
Лиза поняла: она не стремится завязать с ней знакомство. Отчего все Ульяновы сторонятся Лизы, вежливо избегают её? Ей стало жалко себя. Она сидела, опустив голову, покорно, безмолвно.
«Странная купеческая невеста», — подумала Надежда Константиновна.
— Ну, дай-ка взгляну. Ошибка. Ещё ошибка. Игнатка, пора бы уж тебе пограмотней стать. А теперь слушай.
Она вслух дочитала тургеневский рассказ «Два помещика»:
— «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!
— Это что такое? — спросил я с изумлением.
— А там по моему приказу шалунишку наказывают Васю-буфетчика изволите знать?»
Надежда Константиновна дочитала, любопытствуя, глядела на Лизу. Лиза вспыхнула, догадавшись: «Она для меня прочитала». И нахмурилась:
— Гадость.
— Что — гадость?
— Взрослого человека порют. При крепостном праве было. Теперь нет. Теперь нельзя издеваться.
— Вы думаете? — усмехнулась Надежда Константиновна. — Игнатка, задаю тебе на завтрашний день.
«Задаст и уйдёт», — поняла Лиза.
— Я из Нижнего на пароходе приехала, на том, что и Владимир Ильич. Я и сестру его узнала, и мать.
И, торопясь, Лиза стала говорить, как в Казани Владимир Ильич сочувствовал забастовщикам-грузчикам, да, да, она видела! Как он любит мать, какой благородный, должно быть, человек!
— Он насовсем к вам приехал? Вы теперь, наверное, не станете уроки Игнатке давать? Вам полегче станет?
Он сам, должно быть, учитель? Или чиновник? Где он будет служить?
Она сыпала вопросы, в душе прося: «Не уходите, не оставляйте меня». Надежда Константиновна молча слушала её вопросы, не отвечая. Нетронутое что-то показалось ей в этой Лизе, хотя она и барышня и невеста купца-миллионщика. Но Надежда Константиновна спешила домой. Владимир Ильич ждёт. Ни часа, ни полчаса, ни минуты не хотела, не могла она урывать от скупого и малого срока, какой они дали себе перед долгой разлукой. Опасной разлукой.
Надежда Константиновна поднялась.
— К сожалению, я тороплюсь.
«Ты видишь, тебя избегают, Лиза. Ты далека этим людям. Ты не нужна им. Они другие. У них всё другое. Им тебя не понять. Тебе их не понять».
Рассудок внушал ей: надо проститься. Уйти, забыть.
— Можно, я вас провожу?
Может быть, Надежда Константиновна отказала бы, но не успела. Лиза стремглав выбежала из комнаты. Только не встретить бы Александру, спаси бог, не встретить бы! Вбежала к себе. Соломенная шляпка, накидка, ридикюль из белого сафьяна с бисером — подарок Петра Афанасьевича, — и через две ступеньки, рискуя сломать каблуки, — во двор, за ворота. Надежда Константиновна не ожидала Лизу, — уже за воротами, уже вдалеке по улице видна её гибкая фигура в чёрной юбке и беленькой кофточке. Учительница. «Милая учительница, не убегай от меня. Научи меня, учительница».
— Надежда Константиновна, ещё я хочу вас спросить, — догнав её, говорила Лиза, лишь бы говорить, не молчать, идти с ней, — когда я была в институте, Татьяна Карловна, наша классная дама, а мне ближе, чем классная дама сказала, что Софью Невзорову, сестёр Невзоровых посадили в тюрьму.
Надежда Константиновна резко остановилась. Оглянулась. Вокруг не видно людей.
— Об этом не говорят на улице, — сказала Надежда Константиновна строго, Лиза послушно:
— Не буду. Если бы кто-нибудь мне объяснил, я поняла бы, — сказала Лиза.
Ни на час, ни на полчаса, ни на минуту не могла Надежда Константиновна опоздать домой. Ни минуты не могла, не хотела отнимать у отпущенного её счастью короткого срока! Кто эта хорошенькая девочка? Купеческая невеста?