, при значительном внешнем сходстве обладающая гораздо менее развитым обонянием, чем гриф-индейка[205].
Дальнейшие исследования с целью установить, обладают ли птицы обонянием, подкрепили убежденность, что не обладают, хотя, как и в случае с Одюбоном, опыты были поставлены скверно. В одном из таких исследований, выполненном Александером Хиллом в 1905 году, единственной домашней индейке предлагали по две порции пищи, в одну из которых было добавлено некое сильнопахнущее вещество, в том числе лавандовое масло, эссенция аниса и настойка асафетиды[206]. Предполагалось, что, если у индейки есть обоняние, она съест только пищу, не испорченную запахом. Однако птица съела и вторую порцию. В заключение Хилл дал несчастной индейке еду с блюдцем едкой, разведенной серной кислоты с добавлением унции цианистого калия. В результате бурной химической реакции образовалась смертельно опасная цианистоводородная кислота, от которой птица погибла. На основании этих экспериментов, описание которых было опубликовано не где-нибудь, а в самом журнале Nature, Хилл сделал вывод, что индейки – подразумевалось, что и другие птицы тоже, – не обладают обонянием.
Если «научное» свидетельство исключало всякую вероятность наличия обоняния у птиц, множество неофициальных сведений указывало на прямо противоположное. В конце XVIII века в Норфолке лазоревка была известна также под названием pickcheese (буквально «сыроклюйка») за привычку клевать сыр на молочных фермах; предположительно, лазоревки находили сыр по запаху. Едва ли такое свидетельство можно считать убедительным: расположение молочных ферм предсказуемо, так что птицы могли научиться находить их; гораздо полезнее было бы знать, являлись ли лазоревки на фермы только в период изготовления сыра. Но этого мы не знаем. В Японии около трехсот лет назад близкородственную лазоревкам тиссовую синицу учили предсказывать людям судьбу. Прорицатель читал вслух стихи, после чего ручная птица вытаскивала карточку, положенную лицевой стороной вверх на стол и соответствующую стихам. Обучить этому фокусу птицу было очень трудно, но хозяевам это все же удавалось, для чего они помечали чем-то жженым обороты тех карточек, которые птица не должна была вытащить. Поскольку способ действовал, можно предположить, что птица различала карточки по запаху. Еще одно свидетельство относится к способности некоторых околоводных птиц чуять ил и жидкую грязь. Норфолкский натуралист Джон Генри Гёрни рассказывал об этом так:
Обычное явление в Норфолке – прочистка «стоков», то есть сточных канав на выгонах, и порой при этом ощущается сильный неприятный запах. Я не раз поражался тому, что к жидкой грязи обязательно рано или поздно прилетали черныши – птицы, которые встречаются довольно редко… Но каким образом они ухитряются обнаруживать свежевычищенную грязь, в которой они находят пищу, если не по запаху?[207]
Более убедительны многочисленные свидетельства тому, что во́роны чуют смерть. Одно из них напоминает отрывок из романа Томаса Гарди[208]:
В мае 1871 года мистер Э. Бейкер из Мерса в Уилтшире присутствовал на похоронах двоих детей, умерших от дифтерии. Предстояло проделать путь длиной около мили вдоль Даунса; похоронные дроги не успели отъехать далеко, как появились два ворона. Эти птицы траурного цвета… сопровождали скорбящих почти всю дорогу и привлекали внимание к себе, неоднократно слетая сверху на гробы и не оставляя у мистера Бейкера никаких сомнений в том, что они распознали содержимое гробов с помощью своего острого нюха[209].
Один из читателей прокомментировал этот отрывок так: «После его прочтения трудно воспринимать давно укоренившиеся представления о во́ронах как небылицы; здесь совершенно ясно, что зрение ни при чем, поскольку гробы были закрыты, следовательно, во́роны могли определить, что в них находится, только по запаху»[210].
Распространенное поверье, будто бы вороны предчувствуют смерть, нашло отражение в «Отелло» Шекспира: «Как ворон над жилищем, где чума…»[211]
Анатомические свидетельства выглядят еще убедительнее. В XIX веке были достигнуты большие успехи в наших представлениях об анатомии животных. Препарирование стало страстью, особенно в кругах британских и немецких зоологов. Самым компетентным анатомом в Англии был Ричард Оуэн – в дальнейшем заклятый враг Дарвина, отрицавший естественный отбор и хранивший верность точке зрения церкви, согласно которой Бог создал все живое в его нынешнем облике. В облике и заключалась вся суть, ибо Оуэн был превосходным анатомом и беззастенчивым честолюбцем, скальпелем проложившим себе путь в высшие эшелоны викторианского общества.
Викторианская одержимость анатомией определила порядок получения университетских дипломов по зоологии на последующие полтора века. Будучи студентом в конце 1960-х, я препарировал бо́льшую часть фауны: дождевых червей, морских звезд, лягушек, ящериц, змей, голубей и крыс. И это мне нравилось. Обыкновенная кошачья акула[212] служила нам модельным организмом; неделю за неделей мы доставали собственноручно снабженную этикеткой кошачью акулу из огромного бака с вонючим формалином, чтобы продолжить препарирование. Особенно важны были черепно-мозговые нервы, отходящие от мозга и управляющие большинством функций организма, однако в то время я еще почти не понимал их значения. Несмотря на парализующий эффект формалиновой вони, препарировать кошачью акулу было замечательно. Ее скелет образован хрящевой тканью, что позволяет отделить череп – все равно что резать стручковую фасоль – и обнажить похожие на шнуры нервы, отходящие от мозга. Пятый нерв, тройничный (названный так потому, что он имеет три основные ветви), доставляет информацию из носовой полости к головному мозгу, как и у всех позвоночных.
Именно этот нерв Ричард Оуэн обнажил, когда в 1837 году препарировал грифа-индейку, чтобы проверить утверждение Одюбона, будто бы птицы этого вида находят пищу отнюдь не по запаху. Оуэн сравнивал грифа-индейку с индейкой, считая это сравнение уместным из-за сходства размеров и того факта, что у индейки «обоняние может оказаться настолько же неразвитым, как и у грифа, если предположительно эта птица действует независимо от помощи обоняния в поисках пищи, как якобы показали опыты Одюбона». При препарировании выяснилось, что тройничный нерв у грифа-индейки особенно велик, и Оуэн пришел к выводу, что у грифа «имеется хорошо развитый орган обоняния, но находит ли он добычу только по запаху и в какой степени полагается на него, анатомия не в состоянии объяснить так же хорошо, как эксперименты». Вдобавок было известно множество случаев, подтверждающих, что грифы-индейки обладают развитым обонянием; Оуэн упоминает один из них, рассказанный мистером У. Селлсом, врачом с Ямайки:
На острове Ямайка эта птица водится в изобилии, там ее называют «Джон Кроу»… Мой давний пациент и близкий друг скончался в полночь, его родным пришлось послать за всем необходимым для похорон за тридцать миль в Спаниш-Таун, так что погребение могло состояться не ранее полудня на второй день, или же через тридцать шесть часов после наступления смерти, и задолго до этого момента, представляя собой чрезвычайно прискорбное зрелище, на конек черепичной крыши его просторного, но одноэтажного особняка слетелось множество этих ввергающих в уныние вестников смерти… видимо, птицы ориентировались только по запаху, так как увидеть что-либо ни в коем случае не могли[213].
Анатомическое свидетельство Оуэна, подтвердившего, что у грифов есть обоняние, было оставлено без внимания. Проигнорировали также всех прочих зоологов-современников, которые препарировали головы глупышей, альбатросов и киви, и неизменно убеждались, что эти птицы наделены развитым обонянием[214].
В 1922 году Джон Гёрни высказался по поводу примечательного отсутствия свидетельств обоняния у птиц – тех самых свидетельств, которые уже полностью подтвердились для других животных. По его словам, «существование высокоразвитого обоняния у млекопитающих не вызывает ни тени сомнения». У рыб, как пишет он, наличие обоняния «полностью признано». Еще удивительнее то, что даже некоторым бабочкам и мотылькам «приписывают обладание способностью чувствовать запахи». А птицы оставались загадкой, и обоняние считалось самым непостижимым из их чувств: «Любопытно, что столь важный вопрос до сих пор не разрешен»[215].
Джерри Памфри, к тому времени преподаватель зоологии в Ливерпуле, опубликовал обзорную статью о чувствах птиц в журнале The Ibis в 1947 году. Рассмотрев зрение и слух, далее он писал: «О других органах чувств остается добавить совсем немногое. Несомненно, обоняние лишь очень незначительно развито по сравнению с более щедро одаренными им млекопитающими». Памфри признал существование неофициальных свидетельств наличия обоняния у некоторых птиц, однако указал, что другие известные случаи им противоречат[216]. Разводя в отчаянии руками, он заявил в заключение: «И действительно, в этой сфере решающие эксперименты почти невозможны, поскольку ученые трудятся в особо сложных условиях, не зная, чего ищут. Не существует теории обоняния, которая хотя бы отчасти согласуется с фактами обонятельного опыта человека…»[217]
За несколько лет до того Перси Тавернер, куратор по птицам в Национальном музее Канады, написал короткую статью, практически заметку, почти такого же содержания, сетуя о том, как мало известно о чувстве обоняния у птиц: «Это непростая задача, но пора взяться за нее. Вот он, шанс устремиться к славе и покорению новых миров для способных и честолюбивых аспи