Положение было безнадежным, и я знал, что Таху придет конец, если я чего-нибудь не придумаю. Тогда я вскочил и побежал вниз по крутому склону, крича изо всех сил: «У-у-у! У-у-у! У-у-у!»
Сначала они не обратили на меня никакого внимания, хотя весь остальной табун немедленно умчался. Потом меня заметил Tax, оскалил зубы и издал тонкий пронзительный крик — предупреждение об опасности, хотя и лежал на земле. Но старый жеребец все еще не слышал и не видел меня, и я догадался, что хотя он очень сильный, злой и хитрый, но уже начал слепнуть и глохнуть и поэтому стал для табуна плохой защитой. Если он уже не может заметить опасность, табуну придется найти другого вожака, который бы смотрел за ним. Поэтому-то Tax и пытался взять руководство на себя.
Наконец старый жеребец заметил меня. Теперь я понимаю, что поступил глупо, ведь они оба могли напасть на меня, когда я достаточно приблизился, но я думал только о Тахе, которому теперь удалось подняться, потому что старый жеребец повернулся ко мне.
Не знаю, что случилось бы потом, но в этот момент я неожиданно свалился в глубокую яму, заросшую сверху высокой солоноватой травой. Обычно я бываю очень осторожен с такими ловушками и, если бы я не беспокоился за Таха, то не попал бы в нее. А упал я очень неудачно. Когда я пришел в себя, я лежал на спине, а надо мной была звездная темная монгольская ночь с ее мягким шуршанием, потрескиваниями, загадочными, едва слышными осторожными шорохами, какими-то попискиваниями и посвистываниями и так далее. А вокруг меня ничего, кроме высоких стенок глубокой ямы.
Я попробовал пошевелиться, но был так слаб, и у меня так болели голова и спина, что не мог ничего делать, кроме как лежать без движения. Я понял, что пробыл без сознания довольно долгое время, и вспомнил стихотворение английского поэта Р. Киплинга, которое мы учили в школе: «Коль ты не потеряешь головы, когда кругом все в панике мятутся…»
Я пытался не потерять головы, хотя вокруг меня никто в панике не метался, и подумал, где может быть Бэт. Я надеялся, что он прибежал домой и все теперь ищут меня, но я так далеко забрался в горы, что найти меня будет совсем непросто, особенно на этом крутом склоне и в этой глубокой яме. Она была так глубока, что самому из нее никогда не выбраться.
— А если они найдут меня, то, конечно, обнаружат и дикий табун, — сказал я себе.
Это меня, конечно, огорчило, хотя я очень хотел, чтобы меня нашли.
Но здесь я вынужден прерваться, потому что моя тетя говорит, что у нее устали глаза и что скоро ей, наверное, придется носить очки, так как очень трудно долго писать при свете керосиновой лампы. Мы все еще находимся на летнем пастбище, а сюда электричество не привезешь, ведь верно? Но когда-нибудь электричество будет и здесь, я уверен. Поэтому я пока заканчиваю и о том, как поймали Таха, расскажу в следующем письме.
До свидания.
Твой новый друг
Барьют Минга.
Здравствуй, Китти!
Итак, я сидел в глубокой яме, размышляя, как бы выбраться. Спасла меня чистая случайность.
Наступил рассвет. От росы я промок и стал мерзнуть, к тому же почувствовал, что голоден. Я прождал целый день, ночь и следующий день, пока мой старший брат Инж наконец не нашел меня.
Его послали на поиски (отец и мои дяди искали в другом месте), и он ехал по следам лошадей весь день, не зная, чьи это лошади.
Сначала он думал что лошади из нашего табуна, и поэтому поехал по их следам. Но еще до того, как он нашел меня (а он знал, что я где-то в горах), он догадался, что в долине есть другие лошади. А раз другие — значит, дикие, сомнений тут не могло быть.
Потом Инж рассказывал, что разволновался и почти забыл про меня. Он, как и я, никогда не видел диких лошадей, но так же, как и я, знал, что границу своей территории они помечают навозом, и стал искать эту границу. Он медленно и осторожно пробирался по склону, когда неожиданно увидел облачка пыли от горстей земли, которые я бросал время от времени из своей ямы.
Я не буду рассказывать тебе о том горячем споре, который произошел между мной и братом из-за дикого табуна. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал про табун. Но Инж старше меня и сказал, что мы должны сообщить правительству, чтобы табун взяли под охрану. Вообще-то он даже не видел табун, и никто, кроме меня, не видел. Когда мы вернулись к нашим юртам, он всем рассказал мой секрет, и все начали задавать мне вопросы. А мой отец очень рассердился на меня за то, что я так долго молчал. И хотя он сказал, что я был не прав, скрывая от всех табун, я думаю, он тоже не хотел, чтобы кто-нибудь спугнул его.
Если кто-нибудь заболеет, доктора добираются на летние пастбища на вертолетах. Прилетел наш доктор, он сказал, что у меня сотрясение мозга и сильно растянуты мышцы спины, и поэтому нужно долго лежать.
И пока я лежал в постели, начали прибывать ученые. Я бы сказал, что их были сотни, но тетя Серогли говорит, что преувеличивают только некультурные люди. Сначала приехали профессора из Улан-Батора, нашей столицы. Потом приехали несколько человек из Москвы, двое из Праги, из Чехословакии, один из Стокгольма и один из Гамбурга.
Конечно, они засыпали меня сотней вопросов. Как я нашел табун? Как себя вели лошади? Видели ли они меня? Выглядели ли они здоровыми? Сколько их было? Сколько жеребцов, жеребят и т. д. и т. д.
На все их вопросы я отвечал честно, но про молодого жеребца, которого ты теперь зовешь Tax, не сказал ничего. Я боялся, что, если я расскажу, какой он храбрый и умный, они специально займутся им.
— Вы отправитесь за дикими лошадьми в погоню и попытаетесь поймать их? — спрашивал я ученых.
— Нет, — отвечали они. — Конечно, нет. Мы приехали, чтобы защитить их. Это очень редкие животные. Мы хотим, чтобы весь табун выжил.
— И вы не заберете их в зоопарки?
— Конечно, нет. Мы хотим, чтобы они остались дикими. Мы просто хотим наблюдать за ними.
— Они очень испугаются, если кто-нибудь приблизится к ним, — предупредил я, — тогда они убегут еще дальше в горы, где у них не будет ни травы, ни воды. Или попытаются уйти в пустыню.
— Не волнуйся, — успокаивали ученые. — Мы их не испугаем.
Не думаю, чтобы они много знали о поведении лошадей в горах, будь то лошади дикие или домашние. Они знают, конечно, много, почти все. Но они не знают, что значит жить среди лошадей и ежедневно наблюдать их. Тетя говорит, что я буду полным невежей, если буду думать только о лошадях, но я хочу сказать, что нужно пожить среди лошадей, походить с табунами, узнать, что и как думают лошади, и только после этого можно понять, как чувствует или ведет себя лошадиный табун.
Поэтому, когда ученые поехали без меня, чтобы посмотреть на дикий табун, я надеялся, что они не найдут его. И они его не нашли!
— Не повезло, — сказал мой брат Инж, когда они вернулись после двухдневных бесплодных поисков. — Наверное, старый вожак очень хитер.
Я ничего не сказал, но знал, что хитер-то был Tax. Кое-кто из профессоров стал сомневаться в том, что я рассказал им, это и рассердило и обрадовало меня одновременно. Но наши монгольские ученые не хотели отступать. Они при помощи вертолета перебросили четырех всадников (моего отца и моих дядей) через горы, а вторая группа вела поиски с нашей стороны. Двум группам было не так уж трудно согласовать свои действия и найти табун. Tax увел его в очень запутанное ущелье, где они прятались днем, а ночью спокойно выходили на склоны пастись. (А знаешь ли ты, что лошади, когда пасутся ночью, получают много воды, потому что трава вся мокрая от росы?)
Конечно, табун нашли. Мой брат Инж, когда все вернулись к юртам, рассказал мне, что профессора очень старались не спугнуть табун, наблюдали за ним осторожно.
— Там был один молодой жеребец, — рассказывал брат, — который пытался заставить табун бежать прямо на нас. Он, наверное, догадался, что это был единственный путь к спасению. Но остальные не хотели следовать за ним и носились взад и вперед. Лошади были очень напуганы, и профессора уехали, чтобы табун успокоился.
— А другие заметили его? Я имею в виду молодого жеребца, — спросил я Инжа.
— Если они понимают что-нибудь в лошадях, то заметили, — ответил брат.
Во всяком случае, теперь ученые знали, сколько в табуне жеребцов, кобыл и жеребят. Все были очень взволнованы. Было решено оставить у нас кого-нибудь, кто будет наблюдать за табуном или, вернее, следовать за ним, а мы будем помогать.
— Барьют, — сказал мне отец, — когда ты снова сможешь сесть в седло, твоей обязанностью будет сопровождать того, кого оставят с нами, и показывать ему самые удобные тропы в горах. И ты научишь его, как следить за табуном.
— Хорошо, отец, — ответил я.
Остался молодой монгольский зоолог по имени Грит, он только что окончил университет в Улан-Баторе.
Лето уже кончалось, когда я смог отправиться с ним в горы и показать ему, как прятаться и бесшумно ходить, как остерегаться ловушек и как спускаться на лошади вниз по склону. Я показал ему все, что умел. А он рассказал мне много научных фактов о диких лошадях. Вообще-то он знал о них, пожалуй, больше, чем я. Он рассказал мне их историю, историю всех лошадей во всем мире, рассказал и о нескольких диких лошадях, которые еще остались в различных зоопарках, и даже про случаи, когда дикий жеребец убивал домашнюю лошадь, если их держали вместе в одном помещении. Поэтому я надеюсь, что ваш заповедник для диких животных в Уэльсе достаточно просторен, а то Tax может, обидеть Мушку, твою маленькую лошадку.
Грит и я наблюдали за диким табуном осторожно, чтобы не спугнуть его. Но Таха я не показывал. Часто, когда Tax догадывался о нашем присутствии, он, покусывая и подталкивая, заставлял лошадей уходить, но его слушались, если старый вожак разрешал табуну верить острому глазу, чутким ушам и тонкому обонянию Таха. Во всем остальном старый вожак был полным хозяином и все еще мог поставить Таха на место с помощью других жеребцов.
Вот таким я оставил табун, чтобы снова вернуться в школу, и не буду рассказывать тебе о том, что происходило в мое отсутствие, а просто скажу, что, когда я снова вернулся на пастбище во время каникул, там уже было пять профессоров, и все готовились к поимке четырех лошадей: двух жеребцов и двух кобыл.