Она пересекла столовую, где Лора и ее сексуальная дочка шипели друг на друга поверх кофеварочной машины. Миновала Линвуда, который пристроился в дверях, обкусывая ноготь на большом пальце, Бриджит, тащившую Сьюзен в мини-качалку. В угловом кресле гостиной обнаружила мать – ее-то она, осознала Битси, и искала. Она прошла мимо супругов Хакими, им явно недоставало собеседника, но какое до этого дело хозяйке дома? Битси присела на ручку кресла рядом с матерью.
– Хорошо, что ты пришла, – тут же сказала мать, и Битси обрела утешение в мысли, что хотя бы одному человеку она здесь нужна. Однако в следующее мгновение мать протянула листок: – Вот!
– Что это? – спросила Битси.
– Это женщина.
Берта Макрей, прочла Битси, а рядом телефонный номер, тщательным округлым почерком.
– Женщина, которая приходит на дом, – сказала мать.
– Приходит на дом?
Мать смотрела не мигая. В последнее время форма ее глаз изменилась. Нижние веки опустились, набрякли, это придавало ее лицу выражение укоризны, хотя мать никогда не имела склонности упрекать кого-то.
– Мне кажется, это не совсем сиделка, – уточнила мать. – Что-то вроде помощницы, но с сертификатом. Прошла обучение. И у нее есть две сестры, они работают посменно. Делят сутки на три смены.
– Откуда у тебя это? – спросила Битси.
– От Мариам. Эта женщина ухаживала за ее мужем перед смертью.
«Перед смертью». Какие резкие, сотрясающие душу слова, но Конни этого будто не замечала. Продолжала преспокойно:
– Мариам сказала, эта женщина все еще работает. Она с ней общается время от времени. Про сестер она в точности не знает, но если с ними не сложится, то эта женщина предложит других сменщиц.
Она взяла Битси за руку. У Конни так высохла кожа, что буквально обтягивала кончики пальцев, казалось – вот-вот прорвется.
– Поможешь мне с отцом? – попросила она.
– Чем помочь, мама?
– Ты же знаешь, он примется спорить. Скажет, что справляется сам. Но он не может всюду поспеть, Битси. Утром, днем, ночью. А мне то и дело что-то нужно – и я хочу просить и не опасаться, не слишком ли многого я прошу.
Битси выдохнула:
– Ох, мама! – и щекой прижалась к ее макушке. Бедные волосы, такие редкие, что сквозь них ощущается горячая кожа. – Помогу, конечно.
– Спасибо, моя хорошая.
Битси понимала, что должна быть благодарна Мариам, но в ней поднимался гнев. Словно Мариам присвоила себе нечто, принадлежавшее ей. Или сорвала ее план – да, так точнее. Хотя ведь и не было никакого плана, и следовало бы только порадоваться, когда этот план предложил кто-то другой.
Дети смеялись, шалили, мужчины обменивались техническими характеристиками автомобилей, мистер Хакими, кажется, что-то поучительное сообщал жене, однако говорил он на фарси, и Битси не понимала ни слова. Ей приходилось угадывать смысл по интонации, как приезжей в неведомой стране.
4
Сами охотно выступал перед родственниками с домашними скетчами, он даже славился этим. Родственники рассаживались в гостиной с чаем – кто-то из братьев и невесток Зибы, прибывших в гости из Лос-Анджелеса, или парочка тетушек или кузин из Техаса, – и кто-нибудь словно бы невзначай произносил:
– Эти американцы – разве их поймешь?
И рассказывал анекдот для затравки. Например: хозяйка спросила, откуда мы; я ответил: из Ирана. Она: «О, Персия». – «Нет, – сказал я, – Иран. Персия – выдумка. Всегда, с самого начала, был только Иран». – «Ну а я предпочитаю Персию, – сказала она мне. – Гораздо красивее звучит».
Все клохтали и кивали, сами не раз проходили через подобный обмен репликами. Ожидающие взгляды устремлялись на Сами. Тот закатывал глаза.
– Ах да! – говорил он. – Персидские страсти, это мне знакомо.
Иногда этого было достаточно, чтобы на лицах слушателей проступили широкие ухмылки: они жадно ждали продолжения.
– Надо бы ответить ей: «О, если так, разумеется! Двадцать пять веков истории – пустяк, пусть они вас не смущают, мадам!» (Откуда это «мадам»? В таких случаях Сами невольно соскальзывал к более церемонной, даже напыщенной речи.) А она бы заспорила. «Нет, нет! – сказала бы она. – Иран – это новая выдумка. В тридцатые годы они сменили название». А вы ей: «В тридцатые вернули подлинное название». И тогда она: «Как бы то ни было, я лично собираюсь и впредь именовать Персию Персией».
Или же он высмеивал американскую страсть к логике.
– Ради логики они все время судятся друг с другом. По их логике, у любого события непременно есть причина. То есть кто-то непременно виноват, скажут они. Споткнулся на улице, потому что глазел по сторонам, и сломал ногу? Подавай в суд на город! Подавай в суд на магазин, где покупал очки, и на доктора, выписавшего эти стекла. Упал с лестницы, стукнулся головой о шкаф, поскользнулся на плитке в ванной? В суд на домовладельца! И требуй не только оплату медицинских расходов – еще и компенсацию за боль, за эмоциональную травму, публичное унижение, удар по самооценке!
– Ооо, бедная моя самооценка! – стонал кто-то из родственников, и все смеялись.
– Любая неудача для них – личная обида, – продолжал Сами. – Им всю жизнь везет, и они представить себе не могут, что какое-то злосчастье вправе с ними приключиться. Тут какая-то ошибка! – говорят они. Ведь они всегда были очень осторожны. Тщательно читали все инструкции по безопасности – и ярлык ОПАСНО на фене, с подписью: Вынимайте из розетки после каждого использования, и мелкий шрифт на пластиковом пакете: Это не игрушка, и брошюру по переработке пластика: Прежде чем наступить на молочную бутылку, чтобы ее расплющить, просим вас найти надежную опору и крепко за нее ухватиться.
Или Сами пускался описывать небольшую сценку, демонстрирующую уверенность американцев в том, что весь мир смотрит на них затаив дыхание.
– Представьте: друг моего отца, знаменитый поэт, был приглашен в страну по гранту. Его возили из штата в штат и показывали, как откармливают скот. «Смотрите, сэр, мы применяем самые современные методы ротации посевов, чтобы обеспечить адекватный запас…» Лирический поэт! Горожанин, родившийся и выросший в огромном Тегеране!
Или же объектом исследования становилась пресловутая американская «открытость».
– Они сразу такие дружелюбные: «Привет, ты славный парень», «Как дела, расскажи мне все про нелады с женой», но разве кто-нибудь из них впускает вас по-настоящему в свою жизнь? Сами подумайте! Подумайте!
Или их притязания на толерантность.
– Они говорят, их культура не ведает ограничений. Свобода, все разрешено, делай что хочешь и других не трогай, такая у них культура. Но все это значит одно: ограничения они держат в секрете. Ждут, пока ты нарушишь какое-то правило, и тогда вдруг обдают тебя холодом, отдаляются, не хотят ничего объяснять, и ты понятия не имеешь, что произошло. Вот мой кузен Давуд. Племянник матери. Он прожил тут полгода и уехал в Японию. Говорит, в Японии тебе хотя бы сразу объясняют правила. Хотя бы признают, что эти правила существуют. Ему там гораздо удобнее жить, по его словам.
И все присоединялись с собственными историями – о внезапном разрыве дружеских отношений, о глухом молчании в ответ на самый естественный вопрос.
– Нельзя спрашивать, сколько стоило платье. Про цену дома тоже спрашивать нельзя. Так про что же их можно спрашивать?
Эти разговоры происходили на английском языке, потому что Сами не владел фарси. Наотрез отказался от этого языка с того дня в детском саду, когда выяснилось, что никто из сотоварищей его не понимает. И потому его претензии нелепы, указывала Мариам.
– Ты говоришь с балтиморским акцентом, – твердила она. – Родился в Америке, воспитан в Америке, никогда и нигде больше не бывал. Зачем же ты все это выдумываешь? Ты сам американец – ты насмехаешься над собственным народом.
– Ай, мама, это же просто шутки, по-доброму, – возражал он.
– Не так уж по-доброму, на мой взгляд. А что бы ты делал без этой страны? Ну-ка, ответь! Ты все принимаешь словно по праву, вот в чем беда. Понятия не имеешь, каково жить в стране, где приходится следить за каждым словом и таить свое мнение про себя, то и дело оглядываться через плечо, вдруг кто подслушивает. О, не думала я, что ты заговоришь на такой манер, когда вырастешь. В детстве ты был большим американцем, чем все американцы.
– Ты сама слышала, что сейчас сказала? – перебивал он. – «Бо́льшим американцем, чем все американцы». А ты не задумывалась, почему это было так?
– В старших классах ты встречался только с блондинками. Я уж смирилась с тем, что мне предстоит стать свекровью Сисси Паркер.
– Мне и в голову не приходило жениться на Сисси.
– И уж никак я не ожидала, что ты выберешь девушку из Ирана.
– Почему бы и нет? – отвечал он.
Он не был совсем искренен, ведь в глубине души он и правда всегда думал, что женой его станет «настоящая американка». В детстве он мечтал о семье из сериала «Брэди Бранч»: спокойный папаша в клетчатой рубашке, такой дружелюбно-фамильярный, и мама – спортивная и подтянутая, а не экзотичная. Он был уверен, что его одноклассники непрерывно угощаются сосисками барбекю, играют в футбол на заднем дворе и зубами вылавливают яблоки из бочки с водой. И ему представлялось, что такую жизнь откроет перед ним жена. Но на последнем курсе университета он познакомился с Зибой. В отличие от девушек, которые росли в семьях старинных друзей его родителей, она казалась беспечной и независимой, она была уверена в себе и откровенна. После первого же их совместного семинара («Промышленная революция», весенний семестр) она прямиком подошла к Сами и спросила:
– Иранец, угадала?
– Угадала, – ответил он. Собрался с духом, готовясь к обычной болтовне: из каких мест, в каком году, с кем знаком – и все это в той обычной манере, сочетающей заигрывание и прилипчивую почтительность, какую иранские женщины обрушивают на противоположный пол.
А она попросту сказала: