Мариам улыбнулась и покачала головой. Ее поразило, с какой легкостью Сьюзен уловила непривычные ритмы, словно ее корейские корни и впрямь были живы. Но вот она стоит и встряхивает сито с рисом тем решительным, от себя, движением, что знакомо любой иранской хозяюшке.
В кухне все поневоле сближались, и даже миссис Хакими осмелилась обратиться к Мариам просто по имени.
– Достаточно ли мяты, Мариам? – заговорила она на фарси.
И, как назло, Мариам не сумела вспомнить имя своей сватьи, но все-таки вывернулась:
– Ну, ты же в этом разбираешься гораздо лучше, – использовав на фарси дружеское «ты».
Почему они до сих пор держатся столь формально? Им бы давно следовало стать почти сестрами. Вероятно, Хакими считают ее чересчур независимой, подозревала Мариам. Или же необщительной. Что-то в этом роде.
Зиба пустилась обсуждать список гостей.
– Нам бы надо побольше пригласить с нашей стороны, – рассуждала она. – Как жаль, что у Сами нет братьев и сестер. Дональдсонов всегда так много. Вы бы могли позвать Фару, например?
– О! – сказала Мариам. – Ну… – И умолкла.
Фара, скорее всего, приняла бы приглашение. И с ней бы приехал Уильям, разве что ему бы помешал ретроградный Меркурий или еще какая нью-эйджевская фигня. Они бы провели у Мариам неделю, а то и больше, и ей пришлось бы участвовать во всех их многочисленных «активностях». Фара прекрасно ладила с Хакими. В прошлый раз, когда Фара приезжала в Балтимор, Мариам пришлось трижды возить ее в Вашингтон на обед, а потом и самой принимать гостей, чтобы отблагодарить всех тех, кто был так мил с ее кузиной.
Верно, верно, она необщительная.
В тот вечер Мариам вернулась к себе, радуясь возможности побыть одной, в тишине и спокойствии своей жизни. На ужин – стакан красного вина и кусочек чеддера. Она включила телепередачу о медведях гризли. Но тут позвонил Дэйв Дикинсон.
– Я тут думал насчет праздника, – сказал он. – Давайте я подвезу вас?
– Спасибо, но…
– Нет смысла ехать поодиночке на двух машинах.
– Да, но мне надо приехать заранее, – возразила она. – Помочь напоследок.
– Я бы, может, тоже пригодился.
– Вряд ли, – сказала она. – К тому же вы живете совсем недалеко от них. Зачем же заезжать за мной?
– Наверное, мне просто хотелось побыть в вашей компании.
– Спасибо, – ответила она.
Молчание.
– Всего доброго! – сказала она и повесила трубку.
Медведь продирался сквозь лес, шкура ободранная, свалявшаяся. Грустное зрелище. Мариам нажала кнопку на пульте и выключила телевизор.
7
Китайская сиротка была наконец «готова» (словно маффин, подумал Дэйв, услышав это выражение). Брэд и Битси упаковали детскую одежду трех размеров, игрушки для детского дома, деньги в красных подарочных конвертах, одноразовые бутылочки, порошковое молоко, сливовое и персиковое пюре, цинковую мазь, лекарство от чесотки, детский «Тайленол», термометр, антибиотики – и детские, и взрослые, – батончики с хлопьями, смеси орехов с сухофруктами, таблетки для очистки воды, мелатонин, компрессионные чулки, адаптеры для розеток, аптечку срочной зубоврачебной помощи и маски для защиты от загрязненного воздуха. Дэйв, отвозивший дочь и зятя в аэропорт, с трудом впихнул все это в багажник.
Ему предстояло прожить три недели с Джин-Хо в доме Битси и Брэда, а не у себя, поскольку родители сочли неправильным так надолго отрывать не достигшую пяти лет девочку от дома. Спать в комнате Битси и Брэда казалось неправильным, словно вторжение в их жизнь, но опять-таки Битси настояла (ближе к детской). Каждое утро при пробуждении он первым делом видел фотографию Брэда и Битси, они обнимались на каком-то пляже. Затем в глаза бросалось деревце с сережками Битси – огромные грубоватые поделки из меди, глины и дерева. Поскольку было начало февраля, будние дни Джин-Хо проводила в детском саду – это выручало. А по вечерам их частенько приглашали на ужин к Маку или Эйбу, к Язданам или кому-нибудь из соседей. Но остальное время они проводили вдвоем, Дэйв и Джин-Хо сами по себе. Он говорил себе: теперь-то они сумеют по-настоящему сблизиться. Не каждому деду выпадает такой шанс. И ему нравилось общаться с Джин-Хо. Живая, любопытная девочка, неутомимая болтушка, любительница настольных игр, обожавшая любую музыку. И все-таки он никак не мог избавиться от глубоко затаенной тревоги. Как ни суди, девочка-то не его. Вдруг что-то стрясется? Когда она выходила во двор поиграть, он поминутно выглядывал в окно. Когда они переходили узкую, без машин, улицу, он брал ее за руку, хотя малышка и протестовала:
– Мама разрешает мне переходить просто рядом с ней!
– Ну, я не твоя мама. Я вот такой беспокойный. Ты уж со мной не спорь, Джин-Хо.
Иногда по вечерам она скучала, разок-другой даже прослезилась.
– Как ты думаешь, что они сейчас делают? – спрашивала она.
Или:
– Сколько еще дней ждать, пока они вернутся?
Порой Джин-Хо давала ему понять, что он не умеет то или другое делать, как Битси, – он не совсем правильно ее причесывал и совсем неудачно нарезал тосты. Но в основном она вполне с ним сжилась, знала, что родители привезут ей сестру, и очень этого ждала. Болтала о том, как будет кормить Шу-Мэй из своей бутылочки и катать в своей прогулочной коляске. На слух Дэйва, это имя произносилось «Шоу-Мэй», в первый раз ему послышалось даже «Чурмэйн», и этот звук казался ему слишком жестким для девочки, но Джин-Хо все устраивало. Только и слышалось: я и Шу-Мэй то, я и Шу-Мэй се.
– Как только Шу-Мэй научится спать всю ночь, мы будем жить в одной комнате, – сообщила она.
– А если она захочет твои игрушки? Ты не расстроишься? – спросил Дэйв.
– Пусть играет, сколько захочет! А еще я научу ее всем буквам!
– Ты – идеальная старшая сестра, – похвалил он.
Джин-Хо просияла, две скобочки, признак полного довольства, проступили в уголках рта.
Его удивляло, что у девочки нет определенного времени укладывания, вообще никакого режима дня. Современная жизнь сделалась чересчур аморфной. Как те поводки, на которых нынче выгуливают собак, огромные катушки рулеток, поводок разматывается и позволяет псу забегать вперед, насколько тот пожелает. И Дэйв бранил себя за такие мысли: застрял в прошлом, слишком консервативен. Он тер глаза, пока они сидели за бесконечной игрой в «Кэндиленд».
– Не пора ли тебе спать, Джин-Хо?
Она его даже ответом не удостоила, а весело покатила своего пряничного человечка на четыре клетки вперед.
Проводив ее в детский сад, Дэйв ехал к себе домой, проверял, как там все, забирал почту, прослушивал сообщения на телефоне. Ему недоставало привычного распорядка дня. Одно из неудобств жизни в чужом доме – тут не наведешь свой порядок, не можешь переставлять и раскладывать все по-своему. Конечно, что мог, то он сделал. Продул все батареи у Битси и Брэда, подровнял царапавший пол уголок двери. Принес из дома копытное масло и целый вечер втирал его в поцарапанный кожаный рюкзак, с которым Битси ездила на фермерский рынок.
– Что это? – спросила Джин-Хо, наваливаясь на руку деда. От нее пахло детским пластилином – лакричный аромат.
– Это копытный жир. Полезен для кожи.
– Копытный? Что это такое?
– Не знаешь, что такое копыто? Ну вот слушай, – заговорил он. – Жили-были пугливое коричневое копыто и храброе коричневое копыто. Этот жир у нас из… – он перевернул банку и сощурился, держа ее на расстоянии вытянутой руки, – из пугливого коричневого копыта.
Подобные сказки он рассказывал собственным детям, славился своим умением; дети с трудом скрывали восторг и просили его продолжать. Но Джин-Хо нахмурилась и спросила:
– Они убили пугливое коричневое копытце?
– О нет. Его просто выжали. В копытах очень много жира, понимаешь?
– А выжимали больно?
– Да нет же, нет! Копыта любят, когда их выжимают, иначе они станут такими жирными, что все время будут поскальзываться и падать. Вот почему их не держат в доме. От них все ковры станут грязными.
Но девочка смотрела на него тревожно. И молчала.
Он уж сам был не рад, что затеял этот разговор, но как теперь выпутаться? Может, она еще маленькая, шуток не понимает? Или у нее вообще нет чувства юмора? Или дело в том… да, наверное, вот в чем причина – требуется аудитория. Еще один взрослый человек, чей смешок выдал бы розыгрыш. В былые времена эту роль брала на себя Конни. Конни его отчитывала добродушно: «Право, Дэйв, ты невозможный!» – и говорила детям: «Не верьте ни единому слову».
Он отставил в сторону банку с копытным жиром. Больше всего на свете Дэйв мечтал сейчас завалиться в постель.
Мариам позвонила и пригласила их на ужин.
– Я позову Сами и Зибу, – предупредила она, – так что Джин-Хо будет с кем поиграть.
На самом деле звала она их затем, чтобы присутствие других людей сделало их ужин не столь интимным. Дэйв читал в ней как в открытой книге.
Ни малейшего романтического интереса Мариам к нему не питала. Он уже принял этот факт и смирился. Отчасти утешало только явное отсутствие у Мариам такого интереса и к другим мужчинам. По крайней мере, ничего личного.
В последнее время Дэйв начал осматриваться по сторонам, прикидывая варианты. Ему недавно исполнилось шестьдесят семь, он вполне мог прожить еще лет двадцать. Уж конечно, он не обязан проводить столько лет в одиночестве, ну правда же?
Но другие женщины по сравнению с Мариам казались непривлекательными. Им недоставало спокойного взгляда ее темных глаз или изящных, выразительных рук. Не возникало такого ощущения покоя и сдержанности, словно она может оставаться наедине с собой и в толпе.
В тот вечер она повязала поверх волос яркий шелковый шарф, он заструился по ее спине, будто ручей, когда Мариам повернулась и повела их в гостиную. Сами и Зиба уже были там, сидели на диване, между ними прикорнул кот. Сьюзен пребывала наверху, она спустилась до середины лестницы, громыхая огромными туфлями на шпильках, и позвала Джин-Хо переодеваться.