– Мари-джан выложила для нас в коробку столько одежек! – сказала она. – И кружевные! И шелковые! И бархатные!
С ее плеч алым плащом свисала длинная юбка.
Девочки скрылись наверху, а Дэйв сел и принял из рук Мариам бокал вина. Сначала говорили об известиях от Брэда и Битси. Брэд разослал всем знакомым общее письмо из Китая. Они вместе с другими усыновителями ехали в город, где имелось консульство США, а как только бумаги Шу-Мэй будут готовы, они отправятся домой. Это письмо прочли все, кроме Мариам, потому что у нее и компьютера не было. (Ее дом был настолько свободен и пуст, что у Дэйва дыхание перехватывало. Ни кабельного телевидения, ни видео, ни беспроводного телефона, ни автоответчика, никаких тебе сбитых в клубок проводов, куда ни глянь.) Сами распечатал для Мариам письмо, и она, водрузив на нос очки в черепаховой оправе, зачитала его вслух: «Шу-Мэй крошечная и еще не садится, но мы каждый день кладем ее на свою постель и подтягиваем за руки, чтобы показать, как это делается. Она принимает это за игру. Вы бы слышали, как она смеется».
Мариам опустила бумажный листок и оглядела поверх очков всех собравшихся.
– Одиннадцать месяцев – и еще не садится! – сказала она.
– В детском доме они лежат на спине целыми днями, – пояснил Дэйв.
– Но разве у младенцев нет естественного желания сесть? Разве не пытаются они все время приподняться?
– Раньше или позже. Это просто занимает больше времени, когда никто не уделяет ребенку внимания.
– А-ах-ах! – пробормотала Мариам, несколько быстрых выдохов подряд, и сняла очки.
Ужин, к удивлению Дэйва, оказался с начала до конца американским: жареная курица, картошка, обжаренная с зеленью, и тушеный шпинат. Его как-то странно обескуражило умение, с которым Мариам приготовила все блюда. Неужели обязательно все делать компетентно? И он обрадовался, убедившись, что снизу картофелины чуть-чуть пережарены. Или это умышленно? Эти иранцы, они и рис нарочно прижигают.
И отсутствие интереса к нему, возможно, следует принимать именно как нечто личное.
Джин-Хо вышла к ужину в блузе, шелковой, черной, и в коротеньких, по лодыжки, сапожках на шпильках. Сьюзен нацепила огромную, как платье, футболку с надписью ИНОСТРАНЕЦ.
– Иностранец? – прочел Дэйв. Он подумал, что футболка принадлежит Сами. – Вы были фанатом «Иностранца»?[5] – спросил он его.
– Это мамина.
– Вы были фанатом «Иностранца»? – повторил Дэйв вопрос, обращаясь к Мариам.
Та рассмеялась.
– Это не название группы, – сказала она. – Просто слово. Сами заказал для меня футболку с такой надписью, шутки ради, когда я получила гражданство. Я так расстроилась, став американкой, понимаете.
– Расстроились?
– Мне было нелегко отказаться от иранского гражданства. Я все тянула. Окончательно я оформила бумаги только спустя какое-то время после Революции.
– Как же так? Казалось бы, вы должны были обрадоваться, – удивился Дэйв.
– О, ну да, конечно! Я была очень счастлива. И все же… знаете… Я в то же время была огорчена. Меня бросало то в ту, то в другую сторону – традиционное эмигрантское танго.
– Извините, – пробормотал Дэйв. Вот олух-то! Он понятия не имел, насколько такое состояние обычно для эмигрантов. – Разумеется, это нелегко, – сказал он. – Простите, я, наверное, высказался как шовинист.
– Вовсе нет, – ответила Мариам и обернулась к Зибе, предложила ей добавку шпината.
Так у него всегда выходило с Мариам – то ляпнет что-нибудь, то что-нибудь уронит или рассыплет. В ее присутствии руки становились чересчур большими, а ноги слишком громко топали.
Разговор о гражданстве напомнил Сами о недавнем приключении с кузеном Махмадом.
– Он гражданин Канады, – пояснил он Дэйву, – сын маминого брата Парвиза. Сейчас он с сестрой-близнецом живет в Ванкувере, и месяц назад его пригласили на медицинскую конференцию в Чикаго. Он вроде как специалист по регенерации печени. Однако чуть ли не у трапа самолета его остановили представители спецслужб. Одиннадцатое сентября, само собой, после одиннадцатого сентября любой человек с ближневосточной внешностью внушает подозрения. Они его увели, обыскали, задавали миллион вопросов… Короче говоря, он опоздал на самолет. «Извините, сэр, – сказали они ему. – Вы сможете сесть на следующий рейс, если мы к тому времени закончим». И тут Махмад рассмеялся. «Что такое?» – спрашивают они. А он знай себе смеется. «Да в чем дело?» – «Я только что понял, – говорит он, – что мне вовсе нет надобности никуда лететь и я не хочу лететь. Поеду обратно домой. Всего доброго».
– А-ах-ах, – сказала Мариам, хотя она, уж конечно, слыхала эту историю не в первый раз.
– Какое безобразие! – возмутился Дэйв. Как ни глупо, он готов был снова извиниться перед ними.
– А когда Брэд и Битси приземлятся в Балтиморе, – продолжал Сами, – где вы с друзьями собираетесь их встречать? Опять-таки, одиннадцатое сентября. Девочек мы все ждали прямо у выхода с самолета, но на этот раз мы, я так понимаю, будем бродить вокруг здания аэропорта, а полицейские будут на нас орать.
– Полицейские? – подхватила Джин-Хо. – Полицейские будут на нас орать?
– Нет, нет, конечно же нет, – спохватилась Зиба. – Полно, Сами. Поговорите о чем-нибудь другом.
Мариам поспешила спросить, можно ли уже подавать десерт. Сразу после ужина все разъехались, потому что Сьюзен пора было спать (выходит, не все современные семьи отказались от жесткого режима дня). И Дэйв не предложил задержаться и помочь с мытьем посуды. Он знал, что Мариам откажется, и, по правде сказать, ему не хотелось задерживаться. Этот ужин окончательно сбил его с толку. Он мечтал поскорее попасть домой.
Когда он поблагодарил Мариам за гостеприимство, уже у самой двери, она сказала:
– Если вам и Джин-Хо что-то будет нужно, сразу мне позвоните.
– О, непременно, – ответил он.
Но он знал, что не позвонит. В жестком свете фонаря над крыльцом Мариам казалась суровой и неприступной. Она скрестила руки на груди, и эта поза показалась ему неприветливой, хотя Дэйв и понимал, что Мариам лишь защищается от холодного ночного воздуха. Ему припомнился ее слегка насмешливый вид в присутствии Битси и тот случай, когда она сказала, что американцы читают только американские книги, и другой раз, когда она заявила, что в этой стране за йогурт принимают совсем не то. Пожалуй, оно и к лучшему не видеться с ней слишком часто.
Сажая Джин-Хо в машину, он услышал, как переговариваются у своего автомобиля Сами и Зиба.
– Где мишка Сьюзен? – спросила Зиба. – Он у тебя?
А Сами:
– Должен быть на заднем сиденье. По-моему, она его в дом не брала.
От спокойной теплоты этого разговора, взаимовыручки, что складывается в многолетнем браке, Дэйва лишь сильнее прихватила тоска.
Вечером в день приезда Шу-Мэй Дэйв поехал в аэропорт на машине Битси. В машину заранее установили второе детское сиденье – малышовое, то, из которого Джин-Хо уже выросла. Джин-Хо сидела рядом с этим сиденьем в своем бустере, на ее груди красовался значок СТАРШАЯ СЕСТРА, к себе она прижимала огромную прямоугольную коробку в розовой с горошком упаковке. В этой коробке сидела зеленая плюшевая лягуха размером почти с девочку. Дэйв уговаривал выбрать игрушку поменьше, но Джин-Хо была непреклонна. «Хочу, чтобы Шу-Мэй сразу ее заметила», – уперлась она, и Дэйв уступил.
В машине Битси весь пол был усыпан скомканными салфетками, крошками печенья, деталями пластмассовых игрушек. А еще машину чуть-чуть вело влево, это надо непременно сказать Битси. Дэйв ехал медленнее обычного, пропуская любой автомобиль, который пытался его обогнать. Вечер был пасмурный, на грани дождя, не холодно, зато очень сыро – пришлось включить дворники.
Джин-Хо спрашивала, не будет ли сестренка тосковать по дому.
– Вдруг она приедет сюда и решит, что тут не так хорошо, как в Китае? – гадала она.
– Ни в коем случае. Она только оглядится по сторонам и сразу скажет: «Как здорово! Мне тут нравится!»
– Она же еще не разговаривает, деда.
– Ты права. Опять я дал маху.
Джин-Хо ненадолго притихла, равномерно стуча ногой по спинке сиденья для пассажира, – хорошо, что рядом с Дэйвом никто не сидел. Потом она сказала:
– Помнишь, мы со Сьюзен копали ход в Китай?
– Очень хорошо помню, – сказал Дэйв. – Твой отец в темноте попал ногой в эту яму и вывихнул лодыжку.
– А китайские дети, – продолжала Джин-Хо, – они копают ход до Америки?
– Никогда об этом не думал. Но вполне вероятно. Да, конечно, почему бы и нет?
– Так это же круто!
– Очень круто.
– В один прекрасный день, когда мы с подружками будем играть, они вдруг выскочат из-под земли и спросят: «Эй! Где это мы?» А я скажу: «В Балтиморе, штат Мэриленд».
– Да, очень круто, – повторил он.
Вероятно, следовало бы указать Джин-Хо на кое-какие проблемы с логистикой, но зачем? К тому же ему нравилась такая неусложненная версия мира, словно прямиком из книжки-раскраски: детки в куртках от председателя Мао и детки в джинсах каким-то образом понимают друг друга.
На парковке в аэропорту он проехал мимо «вольво» Эйба – тот как раз занимал место, а уже на пешеходном мостике Джин-Хо закричала:
– Вон Сьюзен! Я вижу Сьюзен!
Сьюзен шла впереди вместе с родителями, размахивала пакетом с покупками. Все трое обернулись и подождали Дэйва и Джин-Хо.
– Я подарю Шу-Мэй лягушку! – известила Джин-Хо. Огромная коробка заслоняла ей обзор, девочке приходилось изгибаться, чтобы разглядеть дорогу, но она отказалась доверить эту драгоценность Дэйву.
– А я подарю банное полотенце с капюшоном на голову, и губку, и желтую утку, и бутылочку специального шампуня! – ответила Сьюзен.
– Спасибо, что приехали встречать, – сказал Дэйв.
– Не могли же мы пропустить такое! – отозвалась Зиба. – Джин-Хо, что у тебя на значке написано? Так ты теперь старшая сестра?
Мариам нигде не было видно. Дэйв не знал даже, известно ли ей, когда прилетает самолет.