Джин-Хо подхватила:
– Пожалуйста, пожалуйста.
Они тянули ее за руки и хихикали. Мариам немного смутилась, что неудивительно: сесть тут можно было только прямо на землю. Но она позволила им подтащить себя к полоске мшистой, уже расчищенной от листьев травы и села, поджав ноги. Дэйв вручил ей стакан.
В отдалении Сами растолковывал Лу:
– Страховые компании словно забыли, что риски – это и есть их дело. Они отказываются страховать дом, если в нем хоть раз случалась протечка, даже если давным-давно…
– Сами! – окликнул его Дэйв.
Сами прервался, обернулся к нему.
– Девочки! – скомандовал Дэйв. Те, все еще хихикая, что-то нащупывали в карманах. Подступились вплотную к Мариам и начали что-то делать у нее над головой.
– Что это? – спросила Мариам.
Она попыталась оттолкнуть их руки, но деловитые маленькие кулачки назойливо кружили, совершая короткие и резкие движения.
– Сахар! – крикнула Сьюзен. – Мелем сахар!
– Да что ж…
– Мариам, – заговорил Дэйв. – Ты выйдешь за меня?
Мариам перестала отряхивать волосы и уставилась на него. Девочки не унимались, пока Дэйв не сказал:
– Все, детки, хватит.
Тогда нехотя они отошли.
Мариам повторила:
– Что это?
– Официальное предложение, – сказал Дэйв и рухнул на колени. – Ты станешь моей женой?
Не отвечая, она оглянулась на девочек. Да, разумеется, полные горсти сахарных кубиков, стандартных, прямоугольных, какие в желтых коробках продают.
А нужно в форме конусов. Такие берут в Иране – грубоватые белые конусы высотой в пятнадцать-двадцать сантиметров. И молоть должны взрослые женщины, про которых известно, что они счастливы в браке, и на вуаль, а не так, что у Мариам все волосы словно в скверной перхоти. И никто не осыпает невесту сахаром в день помолвки – только на свадьбе.
Либо Дэйв ни в чем толком не разобрался, либо решил переиначить традицию. Что-то изменить, что-то приукрасить. Американизировать, так сказать.
Поверх голов девочек Мариам поглядела на всех остальных: Битси улыбалась, приподнимая кувшин; Пэт как на молитве сложила руки; Сами и Лу разинули рты, а Зиба… что Зиба? Наверное, сжала челюсти до боли, ведь будет так грустно, если Мариам откажет этому бедному, глупому, хорошему человеку.
Мариам снова посмотрела на Дэйва.
И сказала:
– Да.
Все завопили.
В воскресенье Зиба проснулась с головной болью. Это от шампанского. Празднование ужасно затянулось, только Мариам и сумела положить ему конец. К тому времени обе девочки уснули на диване, Зиба давно бы это заметила, не будь она пьяна. Сами пришлось отнести Сьюзен в машину. (Он и Зибу чуть не на руках нес.) Сам он почти не пил, потому что был за рулем, и утром превесело – противно смотреть – натягивал носки, в то время как Зиба хваталась за голову и пыталась, прищурясь, разглядеть время на будильнике. Четверть десятого.
– Господи… – пробормотала она. – Где Сьюзен?
– Внизу, телевизор смотрит.
– Кажется, у меня в голове шар для боулинга перекатывается. Поверну голову сюда – бааам! Туда – бааам!
– Аспирину?
– Боюсь, меня стошнит.
– Я предупреждал, – сказал Сами.
– Сами, даже не начинай. Хорошо?
Он поднялся и пошлепал в носках в ванную. Зиба услышала, как открывается дверка аптечки.
– Одну или две? – окликнул он.
– Четыре, – сказала она.
Звук текущей воды.
– Надеюсь, Мариам не так скверно себя чувствует, – пробормотала Зиба.
– Она вроде почти и не пила, по-моему.
– Замечательно! Я, что ли, одна такая?
– Ну, Брэд выпил немало, и мне показалось, что Пэт и Лу довольно-таки…
Снизу донесся звонок.
Сами вышел из ванной и вопросительно поглядел на Зибу.
– Не открывай! – велела она.
Но тут же Сьюзен крикнула снизу:
– Мама! Это Мари-джан!
– Боже! – простонала Зиба, откидываясь на подушки.
– Я спущусь к ней, – сказал Сами.
Он выложил на тумбочку две таблетки аспирина, рядом поставил бумажный стаканчик с водой и вышел. Несколько секунд – и Зиба услышала бодрое приветствие:
– О, мама! – И дальше бормотание, бормотание, обычные утренние голоса, вот только ей от этой нормальности еще хуже.
Что ж, ничего не поделаешь, придется и ей выйти. Зиба села, проглотила аспирин, выволокла себя из постели и вытащила из шкафа халат.
Когда она спустилась, Мариам уже сидела за столом и смотрела, как Сами набирает воду в чайник. Много ли шампанского Мариам выпила, мало ли, но выглядела она усталой и нездоровой, как человек, засидевшийся допоздна. На фоне черного блейзера кожа ее казалась почти желтой, и губы не накрашены.
– Доброе утро, Мари-джан! – Зиба постаралась приветствовать свекровь как можно бодрее и энергичнее.
– Доброе утро, Зиба, – сказала Мариам. – И добавила: – Я уже сказала Сами: я чувствую себя просто ужасно.
– О, в самом деле? И я тоже. И зачем я только…
– Худшая ошибка в моей жизни.
– То есть? – переспросила Зиба. Оглянулась на Сами. Он стоял у плиты и ждал, пока закипит чайник.
– Мама не собиралась отвечать «да», – сообщил он.
– Не собиралась?
Мариам сказала:
– Я пыталась… – Она слегка рассмеялась, хотя лицо ее оставалось угрюмым. – Пыталась быть вежливой.
– Вежливой! – повторила Зиба.
– Ну а как бы на моем месте поступила ты? Если б тебя загнали в такую ситуацию, сделали предложение при всех? Забавно, – сказала Мариам. – Я всегда гадала, как это мужчины делают такие публичные предложения. На баннерах, нанимают самолет и сзади тянут баннер. А вдруг женщина замуж не хочет? Но она попалась. На публике. Что она может сказать, кроме как «да»?
Зиба онемела. Сами откашлялся и сказал:
– Ну да, но я-то всегда предполагал, что парочки приходят к взаимопониманию заранее, так что мужчина вполне уверен в ее согласии. А ты хочешь сказать, что с Дэйвом ничего такого прежде не обсуждала?
– Никогда! – ответила Мариам. Потом поправилась: – Во всяком случае, словами – нет.
Сами наклонил голову, вслушиваясь.
– Правда, мы с ним… какое-то время были вместе, – продолжала Мариам. – Он стал мне дорог, не спорю. И вчера первой моей реакцией было – «да», этого я тоже не буду отрицать. Но минуты не прошло, и я уже думала: «Господи, что я натворила?»
Она смотрела на Зибу, когда говорила это. Зиба, не отвечая, опустилась на стул. Она уже не знала, это мерзкое ощущение в желудке – от похмелья или от огорчения.
– Он такой американец. – Мариам обхватила себя руками, словно замерзла. – Он столько места занимает. Он не может просто посидеть, ему все время надо что-то исправлять, то вентилятор включит, то термостат подкрутит, то музыку послушает, то занавески раздвинет. Он загромоздил мою жизнь мобильными телефонами, и автоответчиками, и этими новомодными чайниками, в которых заварка отдает железом.
– Но, Мари-джан! – осмелилась перебить ее Зиба. – Это не потому, что он американец, такие они все… мужчины. – Она торопливо оглянулась на Сами, но тот был так сосредоточен на матери, что ее слов не услышал и не обиделся.
– Нет, это американцы! – повторила Мариам. – Не сумею объяснить почему, но так оно и есть. Американцы слишком большие. Сначала думаешь: если водить с ними компанию, тоже станешь больше. Но потом видишь, что при них ты убываешь. Они все растут и вытесняют тебя. Я уже чувствовала, как исчезаю! Я уже стала об этом задумываться! И тут, прежде чем я даже заикнулась на эту тему, он сделал это. Публично.
Она говорила в необычной для себя рубленой манере, заметила Зиба, и даже акцент усилился – может быть, от желания доказать, что сама-то она вовсе не американка, полная противоположность всему американскому. И когда Мариам сидела вот так, съежившись, – тоже совсем не похоже на нее, – и впрямь казалось, будто она убывает.
– А одержимость нашими традициями! – продолжала она. – Едой, песнями, праздниками! Словно он все это крадет у меня!
– Постой, мама, – перебил Сами. – Но это же хорошая черта, что он интересуется нашей культурой.
– Он все присваивает, – не слушая, твердила она. – Захватывает и вытесняет нас. При нем у меня собственного я не остается. Что за церемония с сахаром? Воровство в чистом виде. Он позаимствовал ее и переиначил, приспособил под свои надобности.
Хотя Зиба почти то же самое тогда подумала, но теперь возразила:
– О, Мариам, он всего лишь хотел проявить уважение к нашим обычаям. – Внезапно ее захлестнуло сочувствие к Дэйву, она вспомнила, как он стоял на коленях, его открытое, искреннее лицо. – Нельзя же винить его за то, что он такой американец, и тут же упрекать за попытку вести себя по-ирански. Это нелогично.
– Пусть нелогично, я так чувствую! – отрезала Мариам.
Чайник закипел, Сами повернулся, чтобы снять его с плиты. Зиба не понимала, как ему удается сохранять спокойствие. Она попросила Мариам:
– Можно же не рубить сплеча, подождать немного? Может, у вас просто, как говорится, сердце на мокром месте?
– Я подождала! – сказала Мариам. – Я же не сказала ему сразу, вчера. Я всего лишь сказала, что уже поздно и я устала, пусть отвезет меня домой, утром увидимся. А теперь утром я сперва приехала к вам, объяснить, в чем дело, потому что все, конечно, будут на меня сердиться. Вы будете сердиться, я понимаю, ведь это повредит вашей дружбе с Брэдом и Битси.
– О, из-за этого не беспокойся, – сказал Сами, но Зиба как раз об этом и тревожилась. Ведь они должны были соединиться, слиться в большую счастливую семью. А теперь, что же, и дружбе конец? А девочкам что говорить?
Но Сами был уверен:
– Если не можешь выйти за него замуж, значит, не выходи. Тут не о чем спорить.
– Спасибо, Сами-джан, – сказала Мариам.
Она оглянулась на Зибу, но та не нашла что ответить.
Тогда Мариам сказала, что ей надо ехать.
– Надо поскорее с этим покончить. – Она отказалась от чая и взялась за сумочку. – До свидания, Сьюзен! – крикнула она, проходя мимо гостиной.