На вопрос графа, кто видел или слышал Людовико, все в страхе ответили, что с прошлого вечера не осмелились даже подойти к северному крылу.
– Наверное, он крепко спит, – заключил граф. – А спальня расположена так далеко от входной двери, что придется сломать замок, чтобы войти. Принесите инструменты и идите за мной.
Слуги стояли в нерешительности и не спешили выполнять распоряжение хозяина. Доротея тем временем поведала о другой двери, что вела в гостиную покойной маркизы с главной лестницы. Она находилась значительно ближе к спальне, а потому Людовико мог проснуться, услышав шум. Именно туда направился граф, но его крики так же не получили ответа. Всерьез обеспокоенный участью Людовико, де Вильфор уже собрался взломать дверь, но заметив необыкновенной красоты резьбу, остановился. На первый взгляд казалось, что дверь сделана из черного дерева: такой темной, ровной и гладкой выглядела его структура, – но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это всего лишь лиственница из Прованса, где в то время эти деревья росли в изобилии. Необыкновенное изящество полировки, красивый цвет и тонкая резьба не позволили графу испортить это произведение искусства, и он решил вернуться на заднюю лестницу. Дверь сломали; граф вошел в первую комнату в сопровождении сына Анри и нескольких самых отважных слуг. Все остальные столпились на площадке в ожидании.
Граф миновал несколько пустых комнат, вошел в гостиную и громко позвал Людовико. Снова не получив ответа, он распахнул дверь в спальню и переступил порог.
Глубокая тишина подтверждала его худшие опасения: не было слышно даже дыхания спящего человека, а закрытые ставни не позволяли ничего увидеть, и граф приказал их открыть.
В полной темноте один из слуг направился к окну, но обо что-то споткнулся и упал. Его крик так испугал немногих товарищей, что все они в панике убежали, и граф с сыном остались вдвоем.
Анри подбежал к окну и распахнул ставни. При проникшем в комнату дневном свете стало ясно, что слуга споткнулся о то самое кресло, в котором прежде сидел Людовико. Встревоженный граф поспешил открыть и другие ставни, чтобы внимательнее осмотреть комнату. Людовико нигде не было. Граф в растерянности остановился, но потом его взгляд наткнулся на кровать, и он подошел, чтобы проверить, не спит ли смельчак. Кровать оказалась пустой. Тогда де Вильфор прошел в смежную комнату, где все оставалось точно таким же, как прошлым вечером. Людовико как сквозь землю провалился.
Пытаясь совладать с недоумением и тревогой, граф подумал, что, испугавшись одиночества, Людовико покинул пост. Однако в таком случае он, естественно, вернулся бы к людям, а все слуги дружно заявили, что его не видели. Дверь внешней комнаты также оставалась запертой, и ключ торчал в замке, изнутри. Таким образом, пройти через нее никто не мог. Да и все другие двери анфилады оказались закрытыми на засовы и замки, с ключами внутри. Оставалось одно: парень покинул помещение через окно. Граф не поленился проверить каждое из окон и выяснил, что те, размер которых позволял пролезть человеку, были забраны крепкими решетками и оставались нетронутыми. К тому же зачем прыгать из окна с риском сломать шею, если можно спокойно выйти через дверь?
От удивления граф де Вильфор потерял дар речи, но все-таки вернулся в спальню, где не заметил никаких следов беспорядка, если не считать перевернутого слугой кресла. Возле него стоял небольшой стол, на котором по-прежнему лежал выданный графом меч и раскрытая книга, стояла лампа и бутылка с каплей вина на дне. На полу виднелась корзина с остатками еды.
Анри и слуга не сдерживали своего изумления. Хоть граф говорил мало, серьезность его лица не оставляла сомнений. Возможно, Людовико покинул покои по какому-то тайному ходу, потому что в сверхъестественную природу событий граф не верил. И все же, если такой ход действительно существовал, оставалось непонятным, почему он им воспользовался. Странным казалось и отсутствие малейших следов. Все в комнате сохранилось в таком порядке, как будто Людовико ушел обычным путем.
Граф собственноручно помогал приподнимать гобелены в поисках скрытой двери, однако ничего подозрительного не обнаружил. Наконец, он покинул покои, заперев дверь в анфиладу и положив ключ в карман, первым делом приказал начать поиски Людовико, причем не только в замке, но и в округе, а сам удалился в свою комнату вместе с Анри. Трудно сказать, о чем именно шел разговор, но молодой человек вышел от отца серьезным и сдержанным.
После бесследного исчезновения Людовико барон де Сен-Фуа укрепился в своем мнении относительно возможности существования привидений, хотя трудно было установить связь между двумя явлениями или объяснить ее иначе, чем предположив, что таинственное событие вызвало у него помутнение ума и еще больше склонило к суеверию. Можно определенно утверждать, что с этого времени барон и его сторонники еще крепче утвердились в своих убеждениях, а страх среди графских слуг достиг такого масштаба, что некоторые из них немедленно уволились, а остальные согласились работать только до тех пор, пока им найдут замену.
Тщательные поиски Людовико успеха не принесли. После нескольких дней неустанных обследований всей округи бедная Аннет предалась отчаянию, а остальные обитатели Шато-Ле-Блан впали в растерянность.
Эмили глубоко сожалела о трагической судьбе покойной маркизы, в чьей таинственной связи со своим отцом уже почти не сомневалась. История Людовико потрясла ее больше, чем остальных, ведь она испытывала к нему глубокую благодарность за искреннюю помощь и благородство. Сейчас ей особенно хотелось укрыться от мира в монастыре, однако даже намек на это вызвал у Бланш неподдельное горе и был решительно отклонен графом де Вильфором, к которому Эмили испытывала почтительную любовь и дочернее восхищение, а с позволения Доротеи даже рассказала о странном видении в спальне покойной маркизы. В другое время де Вильфор посмеялся бы над ее рассказом и сказал бы, что он существует только в ее воспаленном воображении, но сейчас выслушал очень серьезно и попросил сохранить событие в тайне.
– В чем бы ни заключались причина и значение этих странных происшествий, – добавил граф, – только время способно дать убедительное объяснение. Я буду внимательно следить за всем, что происходит в замке, и воспользуюсь всеми доступными средствами, чтобы выяснить судьбу Людовико. А пока следует хранить благоразумие и молчание. Я лично проведу ночь в северном крыле, однако пока об этом никто не должен знать.
Затем граф призвал Доротею и попросил ее молчать о тех сверхъестественных явлениях, которые она уже видела и может увидеть в будущем. Старая экономка поведала ему подробности кончины маркизы де Виллеруа. Кое-что граф уже знал, а о чем-то услышал впервые и был изумлен. Под впечатлением от рассказа Доротеи он удалился в кабинет, где оставался в одиночестве несколько часов, а вышел таким мрачным, что Эмили встревожилась, хотя и промолчала.
После исчезновения Людовико все гости разъехались. Остался только барон де Сен-Фуа с сыном и Эмили. Вскоре мадемуазель Сен-Обер со смущением и огорчением узнала о прибытии месье Дюпона и решила немедленно вернуться в монастырь. Проявленный им при встрече восторг доказывал, что шевалье по-прежнему испытывает к ней пылкие чувства. Эмили встретила гостя сдержанно, а граф с радостной улыбкой, всем своим видом показывая, что надеется на успех друга и готов его поддерживать. Сам месье Дюпон проявил больше чуткости, понял поведение дамы сердца и вскоре утратил живость, впав в меланхолию.
На следующий день, однако, он попытался объяснить цель своего визита и возобновил сватовство, чем немало озадачил Эмили. Она не хотела доставлять ему боль и попыталась смягчить повторный отказ заверениями в своем уважении и дружбе. Впрочем, безысходное состояние шевалье вызывало в ней глубокое сочувствие. Острее, чем обычно, осознавая неловкость своего пребывания в замке, Эмили немедленно разыскала графа и сообщила о твердом намерении вернуться в монастырь.
– Дорогая Эмили, – ответил тот, – я с крайней озабоченностью наблюдаю, как вы предаетесь иллюзиям, свойственным молодым и чувствительным умам. Недавно сердце ваше получило тяжелый удар, и сейчас вам кажется, что вы никогда не сможете забыть о потере. И вы готовы поддерживать эту уверенность до тех пор, пока привычка к печали не лишит вас жизненных сил и надежд на будущее. Позвольте мне развеять эти иллюзии и напомнить о грозящей вам опасности.
Эмили грустно улыбнулась.
– Я предполагала, что вы это скажете, дорогой граф, а потому заранее приготовила ответ. Я знаю, что сердце мое не способно к новому чувству, и даже если вступлю в другие отношения, все равно не смогу восстановить душевное спокойствие.
– Понимаю ваши чувства, – произнес граф. – Знаю и то, что время их сгладит, если вы не станете переживать их в одиночестве и, простите меня, с романтической нежностью. Я имею право рассуждать на эту тему, поскольку знаю, что значит любить и оплакивать любимого человека. Да, – продолжил он со слезами на глазах, – я много страдал! Но те времена миновали, давно миновали, и сейчас я могу вспоминать о них спокойно.
– Но, дорогой граф, – робко обратилась Эмили, – что значат эти слезы?
– Это слезы слабости, – ответил граф, вытирая глаза. – Я хочу, чтобы вы оказались выше подобного безволия. И все же это лишь бледные следы горя, которое, не встретив упорного сопротивления, довело бы меня до безумия! Теперь судите сами, имею ли я право предостерегать вас от ошибки. Месье Дюпон – разумный и любезный человек, давно и глубоко к вам привязанный. Его семья и состояние безупречны. Незачем объяснять, что я был бы рад вашему счастью, которое он вполне мог бы обеспечить. Не плачьте, Эмили, – добавил граф, нежно пожимая ее руку, – вас ждет счастье. – Он на миг умолк, а потом продолжил уже тверже: – Я вовсе не хочу, чтобы вы преодолевали ваши чувства усилием воли. Прошу лишь отказаться от мыслей о прошлом и обратиться к настоящему и время от времени думать о бедном месье Дюпоне с симпатией, не обрекая его на горькое разочарование, от которого я так стараюсь избавить вас.