Граф выехал из поместья барона де Сен-Фуа рано утром с намерением провести ночь в маленькой горной гостинице примерно на полпути в Ла-Валле, о которой узнал от проводников. Хоть этим постоялым двором пользовались преимущественно испанские погонщики мулов по дороге во Францию и рассчитывать на комфорт не приходилось, выбора у графа не было, поскольку других гостиниц просто не существовало.
После долгого утомительного дня путешественники оказались в лесистой долине, окруженной крутыми высокими горами. Много миль они проехали, не встречая человеческого жилья и только изредка слыша доносившийся издалека меланхолический звон овечьих колокольчиков, а сейчас неожиданно зазвучала веселая музыка и на небольшой поляне показалась группа пляшущих горцев. Граф, неспособный равнодушно воспринимать как печаль, так и радость других людей, остановился, чтобы насладиться картиной незамысловатого удовольствия. Группа французских и испанских крестьян, жителей соседних деревень, под звуки лютни и тамбурина исполняла зажигательный танец, который сменился паваной[17].
Сравнивая эту сцену неподдельного народного веселья с картинами парижской жизни, где фальшивый вкус заменял естественную искренность, а притворство отравляло воздух, граф с грустью подумал, что простые радости и невинные удовольствия процветают лишь на лоне природы, в диких краях, и умирают в духоте светского общества. Однако сгустившиеся тени настойчиво напомнили о необходимости ночлега: оставив веселых горцев, путники поехали дальше, к гостинице, где предстояло остановиться.
Лучи заходящего солнца окрасили желтым сиянием верхушки сосен и каштанов и озарили снежные вершины. Но вскоре даже этот свет погас, пейзаж принял суровый, если не мрачный, характер. Там, где еще недавно поток виднелся, сейчас был только слышен; где раньше дикие скалы поражали разнообразием форм, сейчас смутно вырисовывалась лишь темная громадина, и даже пугавшая своей глубиной долина скрылась в ночи. Лишь на самых высоких альпийских пиках сохранились неяркие отблески, делая тишину еще более жуткой.
Бланш молча смотрела в окно экипажа, прислушиваясь к шелесту сосен и разносившимся в воздухе далеким голосам горных серн. Однако вскоре интерес сменился страхом: вдоль дороги протянулась глубокая пропасть, а почти полная тьма сулила множество других опасностей. Бланш спросила отца, далеко ли еще до гостиницы и не слишком ли рискованно ехать по такой дороге в столь поздний час. Граф обратился к проводникам: те не ответили ничего определенного, но уверенно заявили, что если станет еще темнее, то будет лучше остановиться и дождаться, когда выйдет луна.
– Продолжать путь вряд ли небезопасно, – ответил граф дочери, однако проводники заверили, что пока бояться нечего.
Успокоенная их уверенностью, Бланш снова предалась созерцанию: наступая на леса и горы, ночь скрывала подробности пейзажа, оставляя глазу лишь общие очертания величия природы. Вскоре выпала свежая роса, и каждый цветок, каждое душистое растение подарили воздуху свой аромат. Пчелы и другие насекомые уснули, и в тишине стали слышны голоса множества потоков и ручейков, днем тонувшие в деловитом жужжании. Казалось, из всех живых существ остались бодрствовать только летучие мыши. Замечая, как они мелькают на фоне темного неба, Бланш вспомнила сочиненные Эмили строки:
От взгляда чуждого назойливого света
Ты прячешься в развалинах могучих
Или в аллеях темных и дремучих,
Где тени прошлого не ждут ответа.
Там царствуют забвенье и покой,
Но в сумеречный дивный час,
Когда природы замолкает глас,
Летишь бесшумной дикою стрелой.
Дразня волшебной легкостью движенья,
Кругами вьешься над лесной тропой,
Где путника пугливый взор порой
Свободу отдает воображенью.
Из теплых стран весна тебя зовет;
Ночь – твой удел, судьба твоя – полет.
Бесшумно скользящие в воздухе непонятные существа доставляют богатому воображению больше восторга, чем самые конкретные дневные образы. Пока фантазия блуждает по ею же созданным лабиринтам, сознание пребывает в блаженном вдохновении, испытывая тончайшие чувства и рождая творческие слезы.
Далекий шум потока, шелест ветра в листве, то теряющиеся, то вновь появляющиеся звуки человеческого голоса – все это удивительным образом оживляет ум. Молодой де Сен-Фуа, в полной мере испытавший буйство фантазии и переживший порывы творческого энтузиазма, время от времени нарушал всеобщее молчание, показывая Бланш впечатляющие ночные виды. Сама же Бланш, забыв о страхе, с удовольствием разделяла внимание жениха. Молодые люди тихо разговаривали, скорее уступая настроению ночи, чем опасаясь, что их услышат. Подчиняясь велению сердца, через некоторое время де Сен-Фуа заговорил уже не о красоте пейзажа, а о собственных чувствах. Бланш увлеченно его слушала, так что постепенно горы, леса и магический эффект сумерек потеряли для нее значение.
Вечерние тени сменились ночным мраком, вокруг гор стал собираться туман, напоминая темные венки. Проводники предложили остановиться на отдых, пока не взойдет луна, и заметили, что надвигается гроза. Осмотревшись в поисках надежного места для укрытия, на скале, чуть ниже по склону горы, они увидели нечто похожее на охотничью или пастушью хижину, и все осторожно направились туда. К сожалению, ожидания не оправдались: подойдя ближе, они обнаружили воздвигнутый на месте убийства массивный каменный крест.
Темнота не позволила прочитать надпись, но проводники вспомнили, что крест поставлен в память о графе де Бейяра, несколько лет назад убитом здесь бандой разбойников.
Монументальный размер памятника свидетельствовал, что он установлен в честь знатного человека. Бланш с содроганием слушала ужасные подробности судьбы графа, рассказанные одним из проводников шепотом, как будто его пугал звук собственного голоса. Пока путники медлили возле креста, тучи разорвала вспышка молнии, вдалеке заворчал гром, и пришлось поспешно покинуть страшное место в поисках укрытия.
Отправившись дальше, проводники пытались развлечь графа де Вильфора и его спутников историями об ограблениях и убийствах, случившихся в тех самых местах, по которым им неизбежно предстояло проехать, особо подчеркивая собственное мужество и невероятные случаи чудесного спасения. Главный проводник – точнее, тот, кто оказался лучше вооружен, – показал на один из четырех заткнутых за пояс пистолетов и поклялся, что за год застрелил из него троих грабителей. Потом он раскрыл огромных размеров складной нож и собрался красочно описать совершенную этим ножом казнь, но де Сен-Фуа, заметив ужас на лице Бланш, пресек его красноречие. Граф де Вильфор тем временем решил посмеяться над страшными историями и глупым хвастовством разговорчивого горца: шепотом предупредив дочь, он принялся живо описывать собственные подвиги, бесконечно превосходившие рассказы проводника.
Он так искусно придал своим удивительным историям видимость правды, что мужество горцев поколебалось: они еще долго молчали после того, как граф закончил повествование. Говорливый главный проводник сник, зато обострились его зрение и слух. Он с тревогой ловил раскаты грома и часто останавливался, когда в соснах шумел ветер. Но когда он внезапно замер перед группой нависавших над дорогой пробковых деревьев и, намереваясь отразить нападение бандитов, выхватил пистолет, граф не смог удержаться от смеха.
Увидев тихое удобное место, защищенное скалами и высокой лиственницей, и не представляя, сколько еще ехать до гостиницы, путешественники решили остановиться и отдохнуть, пока не выйдет луна или не утихнет гроза. Вернувшись к реальности, Бланш со страхом смотрела вокруг, однако с помощью де Сен-Фуа все-таки осмелилась выйти из экипажа, и вся компания укрылась в некоем подобии пещеры. Проводники умело развели огонь, который принес не только свет, но и тепло: хоть день и выдался жарким, ночью воздух в горном краю быстро остывал. К тому же огонь отгонял населявших эти места волков.
Разложив провизию, семейство графа приступило к ужину, показавшемуся в этих грубых условиях роскошным. С нетерпением ожидая появления луны, де Сен-Фуа пошел побродить по краю пропасти, направляясь в ту сторону, откуда был ясно виден восток, однако все вокруг тонуло во тьме, а молчание ночи нарушалось только шелестом лесов далеко внизу, сердитым ворчанием грома и негромкими голосами его спутников. Со сверхъестественным страхом он смотрел на длинные ряды адских облаков и на вырывающиеся из них молнии: то молчаливые, то сопровождаемые угрюмыми громовыми раскатами, отдающимися эхом в горах. В такие моменты и горизонт, и пропасть, над которой он стоял, освещались яркими вспышками. Затем опять наступала темнота. Свет исходил лишь от горящего в пещере костра.
Де Сен-Фуа остановился, чтобы рассмотреть укрывшуюся в пещере живописную группу. Изящный образ Бланш подчеркивался величественной фигурой графа, сидевшего рядом с дочерью на грубом камне. На заднем плане разместились проводники и слуги. Свет костра создавал интересный эффект: слегка выделял окружающие предметы, но ярко сверкал на оружии, окрашивая в красные оттенки склонившуюся лиственницу и плавно сливаясь с ночной тьмой.
Пока Сен-Фуа созерцал эту сцену, над восточными вершинами, прорвав облака, взошла луна и неярко осветила величие небес: скопившийся в пропасти туман и смутные очертания гор.
Что за восторг здесь, на краю обрыва,
Стоять, подобно страннику морей,
И созерцать туман, волнами
Уходящий к горизонту![18]
Романтические размышления де Сен-Фуа прервали голоса проводников: те громко звали молодого человека по имени, а эхо многократно повторяло их зов, и казалось, что сотни голосов просили его скорее вернуться. Де Сен-Фуа поспешил войти в пещеру и развеять беспокойство Бланш и графа. Поскольку гроза приближалась, они не решились покинуть укрытие. Сидя между дочерью и месье де Сен-Фуа, граф постарался успокоить страхи Бланш и заговорил о разно