Утром граф де Вильфор, мадемуазель Бланш и мадемуазель Сен-Обер покинули Ла-Валле и тем же вечером прибыли в Шато-Ле-Блан, где их с радостью и поздравлениями встретили графиня, Анри и месье Дюпон, которого Эмили не ожидала увидеть. Она с волнением и сожалением заметила, что граф по-прежнему поощряет привязанность друга, чье поведение свидетельствовала о том, что разлука не ослабила его чувства. Особенно расстроило то, что на второй вечер после приезда граф разлучил ее с Бланш и снова завел разговор о надеждах месье Дюпона. Спокойствие, с которым Эмили поначалу слушала его речи, ввело доброжелателя в заблуждение. Он решил, что чувства Эмили к Валанкуру остыли и месье Дюпон получил шанс на успех, а когда она осмелилась возразить, искренне бросился на защиту счастья двух дорогих сердцу людей и принялся укорять ее за то, что разрушает собственное благополучие.
Расстроенный молчанием и отрешенным выражением лица собеседницы, граф заключил:
– Больше я ничего не скажу, но по-прежнему буду верить, что вы, дорогая мадемуазель Сен-Обер, не станете и впредь отвергать столь достойного человека, как мой друг месье Дюпон.
Удалившись, господин избавил Эмили от болезненной необходимости ответа, и она продолжила гулять по аллее, немного обиженная тем, что граф упорно продолжает настаивать на союзе, который она уже многократно отвергала. Глубоко задумавшись, Эмили внезапно обнаружила, что дошла до леса, за которым скрывался монастырь Сен-Клер, и решила навестить настоятельницу и монахинь.
Проходя по лужайке, протянувшейся от монастыря к морю, она с удивлением заметила сидящих перед кельями монахов. Предаваясь благочестивым размышлениям, они то и дело отвлекались на созерцание пейзажа, в этот вечерний час менявшего яркие дневные краски на более сдержанные сумеречные тона. Перед кельями буйно разросся огромный древний каштан, заслоняя ветками картину, способную вызвать у монахов земные желания. И все же между густой листвой соблазнительно проглядывало синее море со скользящими по волнам парусами, а справа и слева раскинулись пышные леса. Возможно, мирская красота была призвана вселить в душу наблюдателя страх перед опасностями и превратностями реальной жизни и утешить их убежденностью, что они спаслись от зла. Пока Эмили медленно шла вперед, размышляя, скольких несчастий смогла бы избежать, приняв святой обет и после смерти отца оставшись в монастыре, зазвонил колокол, призывающий к вечерней молитве, и монахи потянулись в часовню. Она же вошла в большой зал, где царила необычайная тишина. Гостиная тоже оказалась пустой. Эмили догадалась, что все обитатели монастыря собрались в часовне, и присела, чтобы несколько минут отдохнуть перед возвращением в замок, тем более что сгущавшиеся сумерки не позволяли медлить.
Прошло совсем немного времени, и в гостиную вошла монахиня поинтересоваться, нет ли здесь аббатисы. Не узнав Эмили, сестра хотела было удалиться, но девушка назвала себя и монахиня сообщила, что вскоре состоится месса за здравие души сестры Агнес, которая пребывает между жизнью и смертью.
Монахиня с грустью рассказала о страданиях умирающей, о приступах ужаса, сменившихся таким мрачным унынием, что его не могли облегчить ни общие молитвы, ни уговоры исповедника. Сознание несчастной ни на миг не просветлялось.
Эмили выслушала рассказ с глубоким сочувствием. Вспоминая безумное поведение и выражение ужаса на лице Агнес, а также рассказ сестры Франсес, она прониклась к несчастной почти болезненным состраданием. Поскольку совсем стемнело, Эмили решила не навещать Агнес и не участвовать в мессе. Передав привет всем знакомым монахиням, она покинула монастырь и направилась обратно в Шато-Ле-Блан, предаваясь размышлениям обо всем, что узнала.
Ветер разбушевался. По дороге Эмили часто замирала, чтобы послушать, как он гонит бьющиеся о камни волны и стонет в кронах деревьев. Остановившись на скале неподалеку от замка и окинув взглядом мерцающее в сумерках морское пространство, она обратилась к ветру такими поэтическими строками:
Невидимы, вы мчитесь по небесным сводам,
Но мир подлунный так спокойно спит.
Ветра всесильные! Полет ваш тих и ровен,
Пока порыв могучий слух не возмутит.
С восторгом слушаю, как вашим голосам
В ужасный шторм стихия отвечает.
Морские волны катятся и тают,
Послушно уступая небесам.
В минуты тишины иные звуки
Вдруг возникают в воздухе ночном.
Песнь дивная несется над челном,
И весла легкие сжимают крепко руки.
Увы! Ваш сон недолог. Пробужденье
Отчаянных ветров внушает страх певцу.
Мелодия торопится к концу,
Челн утлый к берегу спешит в волненье.
О как я ненавижу сей ужасный час!
С жестокою тоской смотрю на море,
Где буря глохнет в громких криках горя,
В отчаяньи ловя спасенья глас.
Ах, сжальтесь, злые ветры, не гневитесь!
Взываю и прошу о милости одной:
Смиритесь, стихните, остановитесь,
Услышьте слабый, робкий голос мой.
Глава 54
Странные поступки
Рождают странные тревоги:
Ум воспаленный лишь глухой подушке
Откроет свои тайны.
Не врач ей нужен, а небесный покровитель.
Следующим вечером контуры монастырских башен над лесом напомнили Эмили о монахине Агнес, чье состояние глубоко ее взволновало. Желая узнать о здоровье сестры и встретиться с давними подругами, Эмили вместе с Бланш отправилась в монастырь. У ворот стоял экипаж, судя по разгоряченным лошадям, только что прибывший. Однако во дворе царила необычная тишина. Монахиня, встреченная ими в большом зале, ответила, что сестра Агнес еще жива, но вряд ли дотянет до утра. В гостиной сидели несколько пансионерок. Все они встретили Эмили дружелюбно и рассказали о мелких событиях из монастырской жизни. Во время беседы вошла настоятельница и при виде Эмили выразила глубокое удовлетворение, но оставаясь при этом серьезной и даже торжественной, а лицо было грустным.
– Наш дом погружен в печаль, – объяснила она после первых приветствий. – Вам, конечно, известно, что сестра Агнес умирает?
Эмили выразила искреннее сожаление.
– Смерть несет нам великий и важный урок. Давайте его примем и запомним. Пусть он подготовит нас к переменам, ожидающим всех! Вы молоды, а потому способны сохранить в душе мир «превыше всякого понимания»: мир совести. Берегите его с юности, чтобы с годами он вас поддерживал, ибо напрасны и пусты добрые деяния зрелых лет, если поступки молодости дурны!
Эмили хотела возразить, что добрые деяния никогда не напрасны, но не осмелилась прервать монолог аббатисы.
– Поздние дни сестры Агнес, – продолжила настоятельница, – отличались безупречностью. Если бы они смогли искупить ошибки молодости! Сейчас страдания ее велики, так станем же надеяться, что они сменятся миром! Я оставила ее с исповедником и с господином, который только что приехал из Парижа: она очень хотела с ним встретиться. Надеюсь, что им удастся вернуть ясность и покой ее сознанию.
Эмили страстно поддержала эту надежду.
– Во время болезни сестра Агнес иногда упоминала вас, – заметила настоятельница. – Возможно, встреча с вами ее успокоит. Когда посетители уйдут, мы навестим ее, если обстановка не слишком вас расстроит. Но мы должны приучать себя к таким тяжелым сценам, ибо они полезны для души и готовят нас к собственным испытаниям.
Эмили глубоко задумалась: разговор с настоятельницей напомнил о последних минутах любимого отца, и ей захотелось навестить его могилу. В памяти возродились подробности прощальных дней: волнение при встрече с замком Шато-Ле-Блан, просьба похоронить в определенном месте монастыря, торжественное распоряжение уничтожить некоторые бумаги, не знакомясь с их содержанием. В сознании всплыли таинственные и ужасные слова, на которые случайно упал взгляд. Хоть они постоянно рождали болезненное любопытство относительно мотивов последнего напутствия Сен-Обера, Эмили особенно гордилась тем, что исполнила его волю.
Больше настоятельница ничего не сказала. Монахини также молчали. Но спустя некоторое время всеобщую задумчивость нарушило появление месье Боннака, только что покинувшего келью сестры. Господин выглядел потрясенным, но Эмили показалось, что лицо его выражает не столько горе, сколько ужас. Месье Боннак увлек настоятельницу в дальнюю часть комнаты, некоторое время что-то ей говорил, а она сосредоточенно слушала, затем молча поклонился всем присутствующим и удалился. Аббатиса предложила навестить сестру Агнес. Эмили не слишком охотно согласилась, а мадемуазель Бланш предпочла остаться внизу вместе с пансионерками.
У двери кельи они встретили исповедника, в котором Эмили сразу узнала того самого священника, который причащал умирающего отца, однако тот прошел мимо, не признав ее. Войдя в келью, Эмили увидела лежащую на постели сестру Агнес, лицо которой изменилось настолько, что трудно было узнать. На нем отражался мрачный ужас, ввалившиеся глаза были устремлены на распятье в руках, а мысли витали так далеко, что она не замечала вошедших до тех пор, пока те не остановились возле кровати. Тогда, обратив тяжелый взор к Эмили, сестра Агнес в ужасе воскликнула:
– Ах! Это видение приходит ко мне в смертный час!
Эмили в страхе отпрянула и вопросительно взглянула на аббатису, а та знаком попросила не тревожиться и спокойно обратилась к Агнес:
– Дочь моя, я привела к тебе мадемуазель Сен-Обер: думала, что обрадуешься встрече.
Сестра Агнес не ответила, продолжая сверлить Эмили диким взглядом.
– Это она собственной персоной! Ее обаяние погубило меня! Чего ты хочешь? Воздаяния? Скоро ты получишь его, оно уже твое. Как много лет прошло с тех пор, как я видела тебя последний раз! А преступление как будто было совершено вчера. И все же я состарилась под его бременем, в то время как ты осталась молодой и цветущей, как тогда, когда заставила меня совершить ужасное деяние! Если бы я могла его забыть! Но как? Что сделано, то сделано!