В первые дни дорога среди Альп представляла удивительный контраст между дикими, пустынными землями и возделанными территориями, заселенными людьми. На краю глубоких пропастей, у подножия скал, над которыми нередко плавали облака, теснились деревни, возвышались шпили церквей и монастырские колокольни. Зеленые пастбища и виноградники соседствовали с мраморными и гранитными глыбами, вершины которых, увенчанные альпийскими растениями или совершенно голые, поднимались все выше, пока не заканчивались снежными шапками, откуда в долину низвергались бурные потоки.
На перевале Мон-Сени, который пришлось преодолевать путешественникам, еще не растаял снег, но, глядя на прозрачное озеро и окруженную скалами широкую долину внизу, Эмили живо представила ее цветущую красоту в то время, когда снега сойдут, а на райские поля придут со своими стадами пастухи из Пьемонта.
На итальянской стороне перевала пропасти стали еще глубже, пейзажи величественнее, а цвета ярче и разнообразнее. Эмили с восторгом наблюдала, как меняются в течение дня снежные вершины: нежно-румяные утром, днем они сияли ярким светом, а вечером погружались в сумеречную мглу. О присутствии человека здесь напоминали лишь редкие хижины пастухов или охотников и грубые мосты, переброшенные через потоки, чтобы облегчить погоню за серной. Без этих следов обитания местность выглядела бы совсем дикой. Созерцая один из таких опасных мостов, под которым гремел и пенился водопад, Эмили сочинила следующие строки:
Усталый путник, что всю ночь
Скитался по альпийской крутизне,
Вперед стремился, страх гнал прочь,
Отвагу обретая в вышине,
Внезапно слышит крики петуха:
Убогое пристанище. И все же
Надежды голос в доме пастуха
Сулит покой, тепло, простое ложе.
Но пропасть черная зияет впереди;
Лишь дерева расщепленный остов
Мост заменяет. Ты храбрец? Иди!
Нет для тебя в горах других мостов!
Ступает он на ствол: неверный шаг —
И пропасть погружает в вечный мрак.
Эмили не впервые оказывалась среди облаков, но сейчас в молчаливом благоговении созерцала перекатывающиеся внизу волны. Иногда они полностью скрывали пейзаж и казались частью мира хаоса, а порой растягивались тонким слоем, приоткрывая отдельные картины: с оглушительным шумом срывающийся в пропасть поток, белые от снега огромные скалы, поднимающиеся по склонам темные сосновые леса. Но разве можно описать восторг, когда, выбравшись из влажного тумана, Эмили впервые увидела Италию? Остановившись на краю одной из бездонных пропастей, окружающих перевал Мон-Сени и охраняющих вход в волшебную страну, она взглянула вниз и, едва облака рассеялись, увидела под ногами зеленые долины Пьемонта, а дальше бескрайние равнины Ломбардии и едва заметные в смутной дымке башни Турина.
Одинокое величие окружающего мира – нависающие горы, глубокие пропасти, густые леса, то рассыпавшиеся хрустальными брызгами, то застывавшие в ледяной неподвижности бурные потоки – подчеркивали безмятежную красоту итальянского пейзажа, простиравшегося до горизонта и таявшего в голубой дымке.
Мадам Монтони с дрожью заглядывала в пропасти, по краю которых носильщики шли легко и уверенно, словно серны. Эмили тоже время от времени отворачивалась, но ее страх смешивался с восхищением, изумлением и преклонением перед величием природы.
Достигнув удобного места, носильщики расположились на отдых. Усевшись на вершине скалы, Монтони и Кавиньи продолжили спор относительно перехода Ганнибала через Альпы. Монтони доказывал, что полководец вошел в Италию через перевал Мон-Сени, а Кавиньи считал, что его путь пролегал через перевал Сен-Бернар. Слушая их разговор, Эмили живо представила выпавшие на долю солдат тяжкие лишения и суровые испытания. Она мысленно видела, как огромное войско тянется по узким тропам между скалами; как по ночам горы освещаются кострами и факелами, которые полководец приказал нести на всем протяжении опасного перехода; как тускло мерцают в темноте копья и шлемы; как развеваются в сумерках знамена. Время от времени ей чудился далекий призыв горна, ответом которому служил звон оружия. Эмили с ужасом воображала, как на самых высоких скалах прятались жители горных деревень и сбрасывали на войско камни; как часто солдаты и слоны срывались в бездонные пропасти, а вслед за ними летели куски разбитой тропы, по которой они только что шли. Наконец ужасы фантазии уступили место реальности, и Эмили вздрогнула, осознав, что находится на невероятной высоте, откуда ей предстояло спуститься в долину.
Тем временем, глядя на раскинувшуюся внизу Италию, мадам Монтони представляла роскошь венецианских дворцов и замков, владелицей и едва ли не принцессой которых себя ощущала. Освободившись от ревности, не позволявшей принимать у себя красавиц Тулузы, мадам Монтони решила устраивать домашние концерты, хотя ничего не понимала в музыке, и салонные собрания, хотя не владела искусством беседы. Главной ее целью было затмить всю венецианскую знать. Правда, блаженные мечты время от времени омрачались мыслями о синьоре. Не отрицая возможную выгоду подобных увеселений, он открыто презирал сопровождавший их фривольный дух. Впрочем, гордость его можно было ублажить демонстрацией в родном городе, среди друзей и знакомых, того богатства, которым он пренебрегал во Франции. Эта мысль помогала мадам Монтони возвращаться к счастливым иллюзиям.
Спускаясь с гор, путешественники постепенно покидали царство зимы и попадали в теплые объятия весны. Небо уже приобрело характерный для Италии безмятежный цвет; среди камней весело проглядывала молодая трава, зеленели кусты и пестрели цветы, отважно свисавшие с обрывов или прикрывавшие грубые склоны. Почки дубов и рябин уже раскрывались, выпуская листья. Еще ниже в каждом солнечном уголке стали появляться апельсиновые и миртовые деревья; среди темной блестящей листвы проглядывали желтые и оранжевые цветы, временами уступая место красным цветам граната и земляничного дерева. Еще ниже, на тучных пастбищах Пьемонта, стада отдавали дань свежей весенней траве.
Река Дория, срывавшаяся с вершин Мон-Сени и на протяжении многих миль бурно мчавшаяся по дну пропасти, спустившись в зеленые долины Пьемонта, успокоилась, хотя не утратила романтического характера. Путники прибыли в эти места с наступлением вечера, и Эмили вновь оказалась в окружении пасторального пейзажа: среди пасущихся овец и коров, среди склонов, щедро покрытых той же пышной растительностью, что и вершины Альп. Любуясь ранними луговыми цветами, особенно желтыми лютиками и душистыми анютиными глазками, Эмили захотела стать пьемонтской крестьянкой, чтобы жить в приютившемся под скалой аккуратном домике и беспечно проводить время в окружении живописных долин. О будущих часах, днях и месяцах рядом с Монтони она думала настороженно, а о прошлом вспоминала с печалью и сожалением.
В голове часто возникал образ Валанкура, то стоявшего на вершине и восхищенно созерцавшего красоту гор, то задумчиво шагавшего по долине, постоянно оглядываясь на покинутые склоны, то с горящим взором взбиравшегося на опасно нависший утес, но при мысли о разделявшем их пространстве и о том, что с каждым шагом это расстояние будет только увеличиваться, сердце обрывалось, а пейзаж терял очарование.
После долгого трудного пути, поздним вечером, путешественники прибыли в маленький старинный город Сузу, в давние времена надежно охранявший подступы к Пьемонту. После изобретения артиллерии крепостные стены превратились в бесполезное сооружение, но в лунном сиянии картина окруженного укреплениями уютного городка волновала воображение. На ночь остановились в скромной, не слишком удобной гостинице, но голод придал вкус грубо приготовленной пище, а усталость обеспечила крепкий сон. Здесь впервые Эмили услышала итальянскую музыку. Сидя после ужина у открытого окна, любуясь освещенными луной горами и вспоминая, как такой же чудесной ночью сидела на скале в Пиренеях рядом с отцом и Валанкуром, она внезапно услышала певучие звуки скрипки удивительной красоты и выразительности. Подошедший к окну Кавиньи улыбнулся ее удивлению и заметил:
– В этом нет ничего странного: нечто подобное вы услышите, пожалуй, в каждой гостинице. Не сомневаюсь, что играет кто-то из родственников хозяина.
Нежная жалобная мелодия погрузила ее в мечты, которые были грубо прерваны насмешками Кавиньи и голосом Монтони, приказывавшего слуге рано утром подать экипажи, поскольку обедать он намеревался в Турине.
Мадам Монтони чрезвычайно радовалась возможности оказаться на ровной земле и подробно описывала многочисленные ужасы, поджидавшие ее в горах, совершенно забыв, что рассказывает о них спутникам, разделявшим с ней эти опасности. В заключение она выразила надежду, что больше никогда, никогда не поднимется на эти страшные перевалы, и, жалуясь на усталость, вскоре отправилась отдыхать. От Аннет – горничной мадам – Эмили узнала, что Кавиньи не ошибся в предположении насчет искусного скрипача, ибо тот оказался сыном крестьянина из соседней долины.
– Парень собирается в Венецию на карнавал и надеется заработать своим мастерством кучу денег, – добавила Аннет. – Карнавал начнется на днях. Но как по мне, то лучше жить среди этих приятных холмов и лесов, чем в городе. Говорят, мадемуазель, что в Венеции нет ни деревьев, ни травы, так как город построен прямо в море.
Эмили согласилась с разговорчивой Аннет в том, что молодой человек сделал неправильный выбор, и мысленно пожалела, что придется покинуть невинную красоту природы и отправиться в сладострастный, развращенный город.
Оставшись одна, она не смогла уснуть: воображение тревожили воспоминания о родном доме, Валанкуре и обстоятельствах переезда к тетушке. Жизнь в единстве с природой представлялась ей счастливой, и тем печальнее выглядело расставание – быть может, навсегда. Вспомнился не умевший ценить истинное блаженство молодой пьемонтец. Чтобы хоть на время отвлечься от грядущих неприятностей, Эмили погрузилась в сочинение следующих поэтических строк: