Ах, славный парень! Громко пел
И голосом своим долину веселил.
Зачем покинул ты родной удел
Ради всего, что город посулил?
Венеция манит и блеском, и деньгами,
Златые горы ждут тебя вдали!
Но край родной богат души дарами:
Не ровня им дары чужой земли.
С вершин крутых взгляни в последний раз
На дальние луга, леса, селенья.
Друзей не пропусти печальный глас,
Ручья прозрачного послушай пенье.
Вздохнул пьемонтец, вспомнив дом родной.
Неужто не увидит он вовек
В краю чужом, где дух царит иной,
Все, что с рожденья любит человек?
Прощай, Венеция! Наш парень прочь спешит,
И радостная песнь несется над горами!
В долину грез на крыльях он летит,
Где жизнь богата щедрыми дарами.
Глава 15
Титания:
Если готов танцевать вместе со всеми
И веселиться при луне,
Пойдем с нами.
Наутро, в ранний час, путешественники выехали в Турин. Обширная долина, простирающаяся от подножия Альп до великолепного города, в то время еще не была пересечена длинной, в девять миль, аллеей, но украшенные виноградниками плантации олив, шелковиц и финиковых пальм разнообразили пасторальный пейзаж, по которому, спустившись с гор, мирно текла быстрая река По, чтобы в Турине встретиться со скромной Дорией. Чем ближе путники подъезжали к городу, тем могущественнее выглядели возвышавшиеся вдали Альпы: одна горная цепь вздымалась над другой, то скрывая вершины в облаках, то возносясь пиками к небесам. Склоны то и дело меняли цвет, принимая синие и лиловые оттенки и открывая глазу все новые и новые картины. К востоку простирались долины Ломбардии, вдалеке виднелись башни Турина, а за ними, на горизонте, выплывали из тумана Апеннины.
Город поразил воображение Эмили. Она не только не встречала во Франции, но и не представляла таких больших площадей и отходящих от них широких улиц, украшенных богатыми церквями и дворцами.
Монтони часто бывал в Турине, да и вообще мало интересовался видами, а потому не согласился на предложение супруги осмотреть хотя бы самые прославленные из дворцов. По воле господина вся компания остановилась лишь на короткий отдых и поспешно отправилась дальше, в Венецию. Во время всего путешествия Монтони держался важно и даже высокомерно. К супруге он относился особенно сдержанно, однако такая манера заключала в себе не столько почтение, сколько гордость и недовольство. Эмили он почти не замечал, а с другом Кавиньи беседовал главным образом на военные и политические темы, особенно актуальные в неспокойное для страны время. Эмили заметила, что при упоминании любого отважного деяния взгляд Монтони мгновенно терял обычную угрюмость и вспыхивал огнем, и все же порой казалось, что этот огонь скорее питался мерцанием злобы и коварства, чем сиянием благородства. Впрочем, именно благородство могло бы прекрасно гармонировать с его импозантной, статной фигурой, в чем Кавиньи со своими галантными манерами и веселым нравом никак не мог соперничать с другом.
На подъезде к Милану джентльмены сменили французские шляпы на вышитые итальянские шапки из красного сукна, причем Монтони добавил военный плюмаж, в то время как Кавиньи ограничился характерным для этого головного убора пером. Эмили пришла к выводу, что это было сделано ради удобства, чтобы иметь возможность безопасно пересечь милитаризованную местность.
В прекрасных долинах этой провинции то и дело встречались следы разрушений: потоптанные поля, сброшенные с опор виноградные лозы, безжалостно срубленные шелковичные рощи, поверженные оливковые деревья, ветвями которых враги поджигали дома. Эмили со вздохом отвела взгляд от печальных свидетелей былого процветания и посмотрела на север, где возвышались Гризонские Альпы, словно предлагавшие укрытие обездоленному человеку.
Вдалеке нередко передвигались военные отряды; в маленьких придорожных гостиницах ощущалась нехватка продуктов и другие характерные для военного времени неудобства. Поскольку личной безопасности путешественников ничто не угрожало, они беспрепятственно доехали до Милана, но остановились только на ночлег, не осмотрев города и даже не бросив любопытного взгляда на строившийся тогда знаменитый собор.
За Миланом следы разрушений оказались еще более жестокими. Хоть вокруг царило спокойствие, этот покой скорее напоминал печать смерти на лице умирающего. После Милана войска показались лишь на восточной границе Миланской провинции. Поздним вечером, в последних лучах заходящего солнца, по далекой равнине двигалась целая армия. Когда колонна проходила по узкому участку между небольшими холмами, на возвышенности появились командиры верхом, руководившие маршем. Несколько офицеров ехали вдоль строя, исполняя приказы тех, кто стоял наверху. Другие же, отделившись от авангарда, двигались по долине справа от колонны.
Подъехав ближе, Монтони различил цвет знамен, плюмажей и мундиров, после чего сделал вывод, что этой небольшой армией командует знаменитый капитан Утальдо, с которым, как и с некоторыми другими высшими офицерами, он был лично знаком. Синьор распорядился, чтобы экипажи съехали на обочину дороги и пропустили колонну. Вскоре послышалась военная музыка. Эмили различила звуки труб и барабанов, а также ритмичный звон медных тарелок и бряцанье оружия.
Удостоверившись, что это действительно войска победоносного Утальдо, Монтони высунулся из окна кареты и энергично поприветствовал капитана, помахав шапкой. Капитан ответил на приветствие, высоко подняв и резко опустив копье. Ехавшие в отдалении офицеры приблизились к экипажу и поздоровались с Монтони как со старым знакомым. Вскоре подъехал и сам Утальдо. Войска остановились в ожидании. Из разговора полководца и Монтони Эмили поняла, что армия, одержав победу, возвращалась в родные края, а в многочисленных повозках везла награбленное добро, раненых и пленных, за которых после установления мира между соседними государствами можно было потребовать солидный выкуп. Уже на следующий день офицерам предстояло забрать положенную долю трофеев и вместе со своими отрядами разъехаться по замкам, поэтому сегодня вечером ожидалось торжество в честь победы и прощания с боевыми товарищами.
Пока офицеры беседовали с Монтони, Эмили с благоговейным восхищением рассматривала их воинственные фигуры, высокомерно-благородную внешность и особенно одежду: высокие плюмажи на шапках, кольчуги с геральдическими знаками, персидские кушаки и старинные испанские плащи. Утальдо сообщил, что его войска собираются остановиться на ночлег всего в нескольких милях отсюда, и предложил Монтони вернуться, чтобы разделить радость победы, но синьор с благодарностью отказался, объяснив, что собирается к ночи добраться до Вероны. Обсудив обстановку на дороге, приятели расстались.
Далее путешественники ехали без остановок, и все-таки в Верону попали через несколько часов после заката. Прекрасный город Эмили увидела только рано утром, направляясь в Падую, где им предстояло пересесть в лодку и по Бренте отправиться в Венецию. Здесь пейзаж изменился: уродливые следы войны полностью исчезли, вокруг царили мир и спокойствие. Цветущие берега Бренты представляли собой бесконечную картину оживленного веселья и великолепия. Эмили восхищенно любовалась виллами венецианской знати, прячущимися в тени величественных тополей и кипарисов и украшенными портиками и колоннадами. Воздух наполнял аромат цветущих апельсиновых деревьев, а к воде склонялись раскидистые ивы, в тени которых прятались от жары веселые компании. Время от времени ветер доносил звуки музыки. Казалось, что карнавал выплеснулся за пределы Венеции и распространился по берегам Бренты. Реку наполняли направляющиеся в город лодки, полные причудливо одетых людей, а ближе к вечеру среди деревьев замелькали пестрые группы танцующих.
Кавиньи не уставал называть имена знатных персон – владельцев вилл, и кратко, но ярко описывал их характеры – не столько для просвещения спутниц, сколько для развлечения и демонстрации собственного остроумия. Эмили эти рассказы развлекали, однако мадам Монтони слушала равнодушно и выглядела мрачной, а сам синьор сохранял обычную сдержанность.
Ничто не могло сравниться с восторгом Эмили при первом взгляде на Венецию с ее восхитительными островами, дворцами и поднимавшимися из морской глубины башнями. Закатное солнце окрашивало в шафранный цвет вознесшуюся над северным побережьем Адриатики гору Фриули, в то время как мраморные портики и колоннады площади Сан-Марко уже погружались в вечерний контраст света и тени. Величественный город неторопливо разворачивался перед глазами: его террасы, украшенные легкими и в то же время впечатляющими сооружениями, тронутые последними солнечными лучами, казались не созданными тяжелым трудом, а вызванными из моря по мановению волшебной палочки.
Вскоре солнце окончательно скрылось за горизонтом; вечерние тени постепенно распространились по воде, поднялись на склоны Фриули, прогнали с вершин последние отблески света и набросили меланхолическое пурпурное покрывало вечера. Все вокруг погрузилось в глубокое, безмятежное спокойствие. Природа уснула, бодрствовать остались лишь тончайшие движения души. Эмили подняла к небу полные восторженных слез глаза, услышала долетавшие издалека звуки музыки и застыла в завороженном молчании. Никто из спутников не нарушил очарование вопросом или замечанием. Звуки словно неслись по воздуху: лодка скользила по волнам так плавно, что движение ее оставалось незаметным, а волшебный город будто сам приближался к путешественникам. Вскоре раздался женский голос: в сопровождении нескольких инструментов он исполнял нежную грустную арию, то переходившую в страстную мольбу, а то срывавшуюся в глубины искреннего безнадежного отчаяния. «Ах! – подумала Эмили, вспомнив Валанкура. – Эти звуки идут прямо из души!»