Друзей своих, дельфинов, призываю,
Чтоб отнесли спасенных в тихий грот.
Печаль и страх умело прогоняю
Негромкой песней, что таит посланье,
А волю к жизни в души возвращаю
Волшебными словами заклинанья.
Звон струн моих летит к садам зеленым
На берегу высоком и крутом.
Там зреют фрукты на просторных склонах,
Деревья шелестят в лесу густом.
Лесные эльфы и подруги-феи
Под музыку танцуют и поют,
Ветра спокойные на суше веют —
Свободен и красив земной приют.
Так провожаю ночи мрак,
Сердца спасенных утешая.
Шторм отступает, и моряк
Заветный солнца луч встречает.
Жаль, что порой в капризе праздном
К скале Нептун приковывает властно.
Тогда призывы с кораблей напрасны,
И жертв не счесть в разгуле страстном.
Если тебе мила короткая баллада,
В час предвечерний, на закате дня
Приди на мирный пляж, где душ усладой
Звучит средь фей простая песнь моя.
Глава 16
Пристрастный наблюдатель, он смотрит
Лишь на дела людей: театр не любит
И музыки не слышит.
Улыбка – редкость на его лице,
А если улыбается, то так,
Как будто насмехается над всем вокруг
И над своей улыбкой тоже.
Подобные ему не знают мира,
Увидев личность ярче и сильней.
Монтони и его спутники вернулись домой, когда над Адриатикой уже встало солнце. Танцевавшие на площади Сан-Марко веселые группы на рассвете исчезли подобно призракам. Монтони, однако, провел ночное время иначе: душа его не принимала легких удовольствий, он находил радость в энергии страстей. Трудности и жизненные бури, разрушавшие счастье других, ему придавали сил и дарили высшее наслаждение. Без острого интереса жизнь казалась ему сном, а когда таковых интересов не находилось, он заменял их искусственными увлечениями. К интересам подобного рода относились прежде всего азартные игры, поначалу служившие избавлением от скуки, но впоследствии перешедшие в нездоровую страсть. Именно за этим занятием он и провел ночь в обществе Кавиньи и других молодых людей, обладавших скорее деньгами, чем положением в обществе. Большинство из них Монтони презирал за бездарность и дурные наклонности, а общался лишь для того, чтобы использовать в своих целях. Впрочем, некоторые из этих приятелей были достаточно умны, а кое-кого Монтони даже включил в число своих друзей, но даже в общении с ними сохранял высокомерие, вселявшее покорность в слабые умы и рождавшее яростную ненависть в умах сильных. Конечно, у него было множество отчаянных врагов, но сила их ненависти доказывала силу его власти. А поскольку власть была главной его целью, ненависть он ценил выше уважения.
Среди немногих избранных числились синьоры Бертолини, Орсино и Верецци. Первый был человеком веселого нрава, сильных страстей, распутный и крайне экстравагантный, но в то же время щедрый, смелый и доверчивый. Сдержанный, надменный Орсино любил власть больше ее внешних проявлений и отличался жестоким, подозрительным характером. Он легко обижался и безжалостно мстил обидчикам, отличался хитростью и коварством замыслов, терпением и настойчивостью в их осуществлении, прекрасно владел собой и обладал лишь тремя страстями: гордостью, мстительностью и алчностью, – но в следовании им для него не существовало препятствий. Этот синьор пользовался особым предпочтением Монтони. Талантливый, наделенный пылким воображением Верецци постоянно становился жертвой разнообразных страстей. Веселый, сладострастный и дерзкий, он не обладал истинной настойчивостью и мужеством и часто проявлял мелкий эгоизм. Быстрый в принятии решений, он первым брался за осуществление как своих, так и чужих планов, однако вскоре с легкостью от них отказывался. Гордый и порывистый, он восставал против любого подчинения, но те, кто хорошо знал особенности его характера, могли руководить им как ребенком.
Этих друзей Монтони представил семье на следующий день после приезда в Венецию. В компанию входили также знатный венецианец граф Морано и синьора Ливона, которую Монтони представил жене как даму выдающихся достоинств и заслуг. Явившись с визитом, чтобы приветствовать мадам Монтони, она также была приглашена к обеденному столу.
Комплименты синьоров мадам приняла с плохо скрытым раздражением, поскольку им не доверяла, потому что они друзья мужа, и ненавидела их за то, что задержали синьора на всю ночь. Наконец она им завидовала, признавая, что их общество он ценит больше, чем ее собственное. Лишь знатность графа Морано ставила этого синьора в особое положение. Надменная угрюмость и манеры мадам Монтони, излишняя экстравагантность платья (поскольку она еще не успела усвоить уроки венецианской моды) резко контрастировали с красотой, скромностью, обаянием и свежей простотой юной Эмили, которая наблюдала за гостями скорее с любопытством, чем с удовольствием. Впрочем, обаяние и пленительные манеры синьоры Ливоны вызвали у нее искреннюю симпатию, а мягкость обращения и доброта пробудили давно дремавшие теплые чувства.
Прохладным вечером общество село в гондолу синьора Монтони и отправилось на прогулку. Красные отблески заката еще окрашивали волны, в то время как в синем небе стали появляться звезды. Эмили сидела, погрузившись в приятную задумчивость. Водная гладь, отражение звезд, темные силуэты башен и портиков, нарушаемая лишь плеском волн и далекими звуками музыки тишина рождали вдохновение. При звуках мерного движения весел и далеких мелодий в памяти возникли образы отца и Валанкура, и на глазах выступили слезы. Лунный свет погрузил затененное темной вуалью лицо в серебристое сияние и добавил чертам неповторимую мягкость. В эти минуты Эмили напоминала Мадонну, наделенную чувственностью Марии Магдалины, а поднятый к небесам задумчивый взор и блестящая на щеке слеза лишь подчеркивали сходство.
Гондола вышла на простор; далекие звуки музыки стихли, и компания решила устроить собственный концерт. Сидевший рядом с Эмили и молча за ней наблюдавший граф Морано взял лютню, тронул струны искусными пальцами и звучным мягким тенором запел рондо необыкновенной нежности и грустной красоты:
Тот светлый луч, что дремлет
На глади дивных вод;
Тот парусник, что внемлет,
Вверяя ветру ход;
Волны спокойной песня
Стихает вдалеке.
Воспоминаньям тесно,
Хоть жду их налегке.
Послушна, как луне волна,
Как парусник волне,
Душа мелодией полна,
Покорна песня мне.
К тебе летят слова любви,
Пусть грусть тревожит грудь.
Струн чистый звон ты сохрани
И песню не забудь.
Каденция, с которой исполнитель вернулся от последнего куплета к повторению первого; восхитительная модуляция голоса и патетическая энергия заключительных слов выдавали в нем образец изысканного вкуса. Закончив выступление, граф вздохнул и передал лютню Эмили. Чтобы избежать малейшего подозрения в манерности, она сразу начала петь, выбрав одну из популярных песен родной французской провинции. Вот только любимая мелодия так живо напомнила пейзажи и людей, среди которых она когда-то слышала эту песню, что от избытка чувств голос ее задрожал и сорвался, а пальцы утратили власть над струнами. Устыдившись слабости, Эмили неожиданно перешла к такой веселой и удалой песне, что не хватало лишь танца.
– Брависсимо! – дружно закричали восторженные слушатели, и песню пришлось повторить.
Среди последующих комплиментов голос графа звучал особенно настойчиво и не смолк даже после того, как Эмили передала инструмент синьоре Ливоне.
Затем граф, Эмили, Кавиньи и синьора Ливона исполнили несколько канцонетт в сопровождении двух лютней и нескольких других инструментов. Иногда инструменты внезапно стихали, и тогда голоса переходили от полного гармонии звука к едва слышному шепоту, но после глубокой паузы постепенно набирали силу, инструменты вступали один за другим, и, наконец, звучный хор вновь взмывал к небесам.
Тем временем уставший от музыки Монтони придумывал, как бы удалиться от компании в казино, и, воспользовавшись паузой, предложил вернуться на берег. Орсино бурно поддержал идею, но граф и другие господа столь же горячо выступили за продолжение прогулки.
Пока Монтони размышлял, как бы оправдаться перед графом, потому что только его считал достойным объяснения, мимо проплыла свободная гондола. Отбросив сомнения, Монтони использовал эту возможностью вернуться в Венецию и, поручив дам заботам спутников, вместе с Орсино уплыл. Эмили впервые провожала синьора с сожалением, так как видела в нем защиту, хотя и не знала, чего ей следует бояться.
Монтони вышел на берег на площади Сан-Марко и скрылся в казино.
Тем временем граф тайно отправил одного из слуг за собственной гондолой и музыкантами. Не зная, что он задумал, Эмили внезапно услышала бодрую песню приближавшихся гондольеров и увидела серебристое мерцание потревоженных веслами волн. Вскоре донеслись звуки инструментов, и воздух наполнился красочной гармонией. Гондолы встретились, гребцы обменялись радостными приветствиями. Граф объяснил свой замысел, и все общество перешло в его богато украшенную гондолу.
Пока гости подкреплялись фруктами и напитками, сидевшие в другой лодке музыканты заиграли восхитительную мелодию. Граф снова устроился возле Эмили и принялся оказывать ей знаки внимания, тихим, но страстным голосом осыпая двусмысленными комплиментами. Чтобы избавиться от назойливого кавалера, Эмили старалась беседовать с синьорой Ливоной, а графу отвечала с холодной сдержанностью – впрочем, слишком спокойной, чтобы остановить его ухаживания. Граф не замечал никого, кроме Эмили. Кавиньи время от времени бросал на него недовольные взгляды, а сама мадемуазель Сен-Обер испытывала неловкость и хотела одного: поскорее вернуться в Венецию, – но гондола причалила к площади Сан-Марко, где не прекращалось веселье, лишь в полночь. Шум разносился далеко по воде, и если бы яркий свет луны не заливал террасы и башни, случайно попавший сюда человек смог бы поверить, что это поднявшийся из вод Нептуна и его свита вершат свой пир.