Компания сошла на берег на площади Сан-Марко, где веселье и красота ночи вдохновили мадам Монтони принять настойчивое приглашение графа Морано присоединиться к празднику, а потом поужинать в его дворце. Если что-то и могло развеять неловкость Эмили, то только величие и красота окруженной творениями Палладио и заполненной карнавальной толпой площади.
Наконец общество удалилось в украшенный с изысканным вкусом дворец Морано, где уже ждал богатый ужин. Сдержанность Эмили подсказала графу, что необходимо заручиться расположением мадам Монтони, тем более что задача казалась не самой трудной, поэтому часть внимания он перенес на тетушку, а та даже не сочла нужным скрыть удовольствие. Таким образом, прежде чем компания рассталась, благоволение мадам было безоговорочно завоевано. При каждом обращении ее нелюбезное лицо расплывалось в улыбке, а каждое предложение с готовностью принималось. Эмили услышала, как граф пригласил тетушку и всю компанию следующим вечером посетить его ложу в оперном театре и выпить кофе. Мадам Монтони с радостью согласилась, а сама Эмили с тревогой попыталась придумать достойную отговорку.
Гондолу подали очень не скоро. Выходя из дворца, Эмили с удивлением увидела поднимавшееся из моря солнце, хотя на площади Сан-Марко по-прежнему шумела веселая толпа. Сон уже давно отяжелил веки, но свежий соленый ветер вселил бодрость и она покидала бы площадь с сожалением, если бы не присутствие графа, взявшего на себя обязанность проводить дам домой.
Во дворце выяснилось, что Монтони еще не вернулся. Рассерженная супруга удалилась в свои покои и наконец-то освободила племянницу от утомительного бодрствования.
Монтони явился поздним утром в крайне дурном настроении, проиграв крупную сумму, и, прежде чем отправиться отдыхать, что-то долго обсуждал с Кавиньи. Судя по настроению синьора, разговор удовольствия не доставил.
Мадам Монтони весь день угрюмо молчала, а вечер посвятила визитам венецианских дам, чьи прекрасные манеры очаровали Эмили. С незнакомыми людьми они общались так, как будто давным-давно и близко их знали, а беседы вели весело и непринужденно. Даже мадам, чья грубость и бесчувственность составляла резкий контраст их утонченным манерам, не смогла остаться равнодушной к обаянию венецианок.
Во время паузы одна из дам, по имени Герминия, взяла лютню и начала играть и петь с такой естественной свободой, как будто в комнате никого не было. Голос ее звучал богато и выразительно, хотя она вовсе не собиралась демонстрировать его силу и меньше всего старалась произвести впечатление на слушателей. Откинув вуаль, грациозно держа лютню, синьора Герминия сидела под украшавшими одно из высоких окон растениями в кадках и пела от полноты души. Эмили, отступив в сторону, сделала набросок ее выразительной фигуры, а потом нарисовала интересный портрет. Возможно, изображение не выдержало бы строгой профессиональной критики, однако в нем было достаточно и острой наблюдательности, и тонкого вкуса, чтобы пробудить фантазию и чувства. Закончив рисовать, Эмили подарила портрет прекрасной модели, а та с восторгом приняла его и заверила, что сохранит как свидетельство их дружбы.
Вечером Монтони сослался на занятость, а Кавиньи присоединился к дамам. Компания села в гондолу и отправилась на площадь Сан-Марко, где снова собралась веселая толпа. Прохладный легкий ветерок, спокойное море, мягкий плеск волн, сладкие звуки далекой музыки, массивные портики и аркады с гуляющими, нарядно одетыми людьми – эта восхитительная картина очаровала Эмили, тем более что сегодня она была свободна от навязчивых ухаживаний графа Морано. И все же, любуясь залитыми лунным светом волнами и слушая тихую песню ожидавшего пассажиров гондольера, она невольно вспомнила родной дом, близких людей и все, что было дорого ее сердцу.
Прогулявшись, дамы присели отдохнуть возле дверей казино. Кавиньи отправился за кофе и мороженым, и в это время появился граф Морано, сразу же обратившись к Эмили с выражением нетерпеливого восторга. Вспомнив его настойчивые ухаживания прошлым вечером, она постаралась общаться только с синьорой Герминией и другими дамами.
Около полуночи общество отправилось в оперу. Глядя на сцену и одновременно вспоминая только что оставленный пейзаж, Эмили осознала, насколько искусство проигрывает в соперничестве с природой. Сейчас сердце ее не прониклось восторгом, а глаза не наполнились светлыми слезами, как случалось, когда она созерцала бескрайнее пространство моря или величие небес, прислушивалась к перекатам волн, плеску весел и долетавшим издалека песням. В сравнении с естественной красотой театральное представление выглядело убогим подражанием.
Эмили мечтала, чтобы вечер поскорее закончился. Хотелось укрыться от ухаживаний графа Морано. Поскольку в сознании противоположности нередко притягиваются, глядя на итальянского аристократа, она то и дело с глубоким вздохом вспоминала Валанкура.
Несколько недель прошло в рутине визитов и развлечений, без заметных событий. Эмили с интересом наблюдала столь отличные от французских пейзажи и нравы, вот только граф Морано слишком часто нарушал ее покой. Его внешность, фигура и элегантность вызывали всеобщее восхищение. Возможно, если бы сердце Эмили не принадлежало Валанкуру и если бы граф не был столь навязчив, она тоже оценила бы его достоинства.
Вскоре после приезда в Венецию Монтони получил письмо от месье Кеснеля, в котором тот сообщал, что на вилле, расположенной на берегу Бренты, скончался дядя его жены, и теперь ему предстоит срочно отправиться в Италию, чтобы вступить во владение поместьем и прочим наследством. Этот дядя приходился братом покойной матери мадам Кеснель, а Монтони связывало с ним родство по отцовской линии. Хоть он и не мог рассчитывать на какие-то дивиденды, вызванная письмом зависть оказалась слишком сильной, чтобы ее скрыть.
Эмили с тревогой замечала, что после отъезда из Франции Монтони даже не пытался изобразить доброе отношение к жене. Если поначалу он откровенно пренебрегал ее обществом, то сейчас проявлял недовольство и холодность. Она никогда не верила, что недостатки характера тетушки укроются от проницательности Монтони, а ум и внешность смогут заслужить его внимание и симпатию. Именно поэтому брак чрезвычайно ее удивил, но трудно было представить, что супруг проявит столь открытое презрение. Объяснение же заключалось в том, что привлеченный видимостью богатства Монтони вскоре жестоко разочаровался, поняв, что на самом деле жена обладает скромным достатком, а особенно обиделся и рассердился, узнав, что мадам Шерон обманывала его вплоть до тех пор, когда обман утратил смысл. Он чувствовал себя обманутым там, где сам собирался обмануть. Его победила хитрая неумная женщина, ради которой он пожертвовал гордостью и свободой, но так и не смог отвести нависшего над головой разорения. Мадам Монтони сумела сохранить за собой основную часть состояния; оставшуюся же часть, хотя та и не соответствовала его ожиданиям, он обратил в наличные и привез в Венецию, чтобы в течение некоторого времени поддерживать иллюзию собственной состоятельности и предпринять последнюю попытку вернуть утраченное богатство.
Достигшие слуха Валанкура намеки относительно личности и положения Монтони оказались вполне справедливыми, но лишь время и обстоятельства могли определить их истинность, а потому доверимся времени и обстоятельствам.
Мадам Монтони была не из тех, кто готов кротко терпеть обиды и достойно выносить оскорбления. Ее раздраженная гордость проявилась во всей ярости и злобе ограниченной и дурно воспитанной женщины. Она отказывалась признавать, что в какой-то мере спровоцировала презрение супруга собственным двуличием, и малодушно настаивала на том, что лишь она достойна жалости, а Монтони не заслужил ничего, кроме осуждения. Поскольку сознание ее не было отягощено понятием морального долга, она редко признавала силу нравственных обязательств помимо тех случаев, когда эти обязательства нарушались по отношению к ней самой. Ее тщеславие потерпело серьезный удар со стороны откровенного презрения мужа, и новый удар принесло разоблачение его материальных обстоятельств. Дворец в Венеции своей обстановкой открывал часть правды непредвзятому наблюдателю, но ничего не говорил тому, кто верил в то, во что хотел верить. Мадам Монтони все еще мнила себя принцессой, владеющей дворцом в Венеции и замком в Апеннинах. Время от времени Монтони упоминал, что намеревается отправиться в Удольфо и провести там несколько недель, чтобы проверить состояние замка и собрать налоги, так как не был там два года, полностью полагаясь на старого слугу, которого называл дворецким.
Эмили с радостью слушала разговоры о поездке, ожидая не только новых впечатлений, но и освобождения от навязчивого внимания графа Морано. На лоне природы ничто не мешало ей думать о Валанкуре и предаваться меланхолии, вызванной как его образом, так и воспоминаниями о Ла-Валле и родителях. Воспоминания радовали душу и сердце куда больше, чем окружающее веселье, и казались талисманом, надежно оберегавшим от отравы временного зла и поддерживавшим надежду на счастливые дни.
Однако граф Морано недолго ограничивался молчаливым ухаживанием. Вскоре он открыл свою страсть Эмили и сделал соответствующее предложение Монтони. Несмотря на решительный отказ племянницы, тот дал согласие. Считая Монтони своим другом и обладая избытком тщеславия, граф сохранил надежду на успех. Эмили была неприятно удивлена настойчивостью поклонника, особенно после того, как откровенно объяснила свои чувства, не оставив никаких сомнений.
Отныне граф Морано проводил значительную часть своего времени в доме Монтони: несмотря на неизменную холодность Эмили, он почти ежедневно обедал там и повсюду сопровождал дам. Тетушка желала этого брака не меньше мужа и не пропускала ни одного вечера, где предполагалось присутствие графа.
Хоть Эмили с нетерпением ждала предстоящей поездки, Монтони молчал. Больше того: дома он оставался лишь в те дни, когда приходил граф или синьор Орсино. Несмотря на то что Кавиньи продолжал жить во дворце, между друзьями возникла заметная холодность. Нередко Монтони проводил наедине с Орсино по несколько часов кряду. Неизвестно, что именно они обсуждали, но дело явно представляло особую важность, так как ради него Монтони даже забывал о страсти к игре и на всю ночь оставался дома. Визиты Орсини отличались чрезвычайной скрытностью, чего раньше не было. Это обстоятельство вызвало у Эмили не только удивление, но и тревогу: сама того не желая, она подмечала те стороны характера синьора, которые тот особенно старался скрыт