Мадам Монтони тут же заговорила о великолепии Венеции и о том удовольствии, которого ожидала от посещения замка ее мужа в Апеннинах. Очевидно, тетушка просто хвасталась: Эмили знала, что она не питает пристрастия к уединению, а особенно такому, которое обещал замок Удольфо. Таким образом, беседа продолжалась в вежливых истязаниях друг друга преувеличенным восторгом. Гости не замечали ни красот природы, ни очарования предметов искусства, способных настроить более возвышенные души на благодушие и тихое восхищение.
Вскоре на востоке затрепетала заря. Вступавшее в свои могучие права утро открыло взору склоны итальянских гор и раскинувшийся у подножия сияющий ландшафт. Из-за вершин выглянули лучи солнца и окрасили все вокруг тем шафранным цветом, который дарит покой всему, к чему прикасается. Направлявшиеся на венецианский базар лодки заполнили Бренту. Почти все были прикрыты от солнца яркими навесами. Пестрота тканей в сочетании с фруктами, цветами и нарядами крестьянских девушек придавала процессии праздничный вид. Быстрое скольжение лодок вниз по течению, ритмичное мелькание блестящих от воды весел, песни гребцов и простые мелодии деревенских инструментов в умелых руках крестьянок придавали картине неповторимое очарование.
Когда синьор Монтони и месье Кеснель присоединились к дамам, вся компания направилась в сад, где Эмили скоро забыла о своих печалях. Никогда еще ей не доводилось видеть столь безупречных, стройных кипарисов. Кедровые, лимонные и апельсиновые рощи, устремленные ввысь группы сосен и тополей, роскошные каштаны и раскидистые восточные платаны щедро дарили тень, в то время как аромат цветущих миртов и других пряных кустов смешивался с ароматом цветов, пестрота которых особенно радовала под темными кронами. Воздух освежали многочисленные ручьи, умелой рукой направленные по зеленым лужайкам.
Эмили часто отставала от спутников, чтобы полюбоваться отдаленными видами, замыкавшими перспективу. Тронутые розовыми отсветами горы с изломанными крутыми вершинами, но пологими склонами, открытая, не тронутая рукой человека долина, естественные рощи кипарисов, сосен и тополей – эти прекрасные картины порой соседствовали с развалинами вилл, особенно живописными на фоне полной жизни природы.
В других частях сада вид кардинально менялся: спокойствие естественного ландшафта уступало место ярким краскам плотно населенного пространства.
Солнце поднималось все выше, и вскоре общество покинуло сад и отправилось отдыхать.
Глава 17
И бедного Несчастья
Коснется плеть Порока.
При первой же возможности Эмили заговорила с месье Кеснелем о Ла-Валле. Тот ответил лаконично, с видом человека, который сознает свою абсолютную власть, не терпит вопросов и тем более возражений. Заявив, что аренда дома необходима и что Эмили должна быть благодарна за небольшой доход, что ей обеспечили, он добавил:
– Ничего: как только этот венецианский граф… забыл, как его зовут… женится на тебе, нынешнее бедственное положение изменится к лучшему. Как родственник я не могу не радоваться столь удачному и, признаюсь, неожиданному для близких обстоятельству.
На несколько мгновений Эмили лишилась дара речи, а когда попыталась разубедить дядю относительно содержания вложенной в письмо Монтони записки, он не поверил ей и принялся отчитывать, обвиняя в капризах, а когда все-таки убедился в глубокой неприязни Эмили к Морано и в решительном отказе принять его предложение, не стал сдерживать бурное выражение гнева. Родство с итальянским аристократом (хоть он и сделал вид, что забыл его имя) чрезвычайно льстило месье Кеснелю, а чувства племянницы не только ничуть его не беспокоили, но и раздражали, поскольку мешали осуществлению амбициозных планов.
По поведению дяди Эмили не составило труда понять, какие трудности ее ожидают. И хотя никакая сила не могла заставить ее отказаться от Валанкура ради Морано, душа трепетала в ожидании столкновения с яростным нравом месье Кеснеля.
Шумному негодованию и безудержным обвинениям она смогла противопоставить лишь спокойное достоинство возвышенного ума, но ее сдержанная твердость лишь подлила масла в огонь ярости, заставив месье Кеснеля осознать собственное моральное ничтожество. На прощание он безжалостно заявил, что если племянница намерена упорствовать в своем отказе, то они с Монтони опозорят ее перед светом.
Едва Эмили осталась одна, спокойствие покинуло ее. Со слезами она призывала на помощь отца, чей предсмертный совет сейчас предстал во всей мудрой глубине.
«Увы! – проговорила она про себя. – Теперь я начинаю по-настоящему понимать, насколько сила духа ценнее дара чувствительности, и постараюсь исполнить данное обещание. Я не стану поддаваться бесполезным переживаниям, но стойко перенесу притеснения и нападки, которых невозможно избежать».
Немного успокоенная решением выполнить последнюю просьбу отца и вести себя так, как он советовал, Эмили вытерла слезы и к обеду вышла с обычным безмятежным видом.
В вечерней прохладе дамы сели в экипаж хозяйки и отправились на прогулку вдоль берега Бренты. Настроение Эмили было прямо противоположным веселью собравшихся в тени деревьев компаний. Одни танцевали, другие отдыхали на траве, наслаждаясь кофе и чудесным вечером в окружении роскошных пейзажей. Глядя на темневшие вдалеке вершины Апеннин, Эмили вспомнила о замке Монтони и испугалась, что он отвезет ее в горную глушь, чтобы заставить покориться, но мысль эта вскоре отступила: в Венеции она находилась в его власти в той же мере, что и в любом другом месте.
На виллу дамы вернулись уже при лунном свете. Ужин был подан в очаровавшем накануне просторном зале. Ожидая появления месье Кеснеля, Монтони и других джентльменов, дамы устроились в портике, и Эмили постаралась предаться спокойствию момента. Вскоре у ведущей в сад мраморной лестницы остановилась лодка. Послышались голоса Монтони, Кеснеля и еще один, принадлежавший не кому иному, как Морано, а вскоре граф явился собственной персоной. Эмили молча приняла его витиеватые комплименты. Холодная встреча поначалу расстроила графа, но вскоре он восстановил обычную легкость манер, хотя и было заметно, что назойливая любезность хозяев чрезвычайно его раздражает. Эмили не представляла, что месье Кеснель способен проявлять столько внимания, так как прежде видела его только в обществе людей, низших или равных ему по званию и положению.
Как только удалось уединиться в своей комнате, она почти невольно задумалась о том, возможно ли каким-нибудь способом убедить графа отказаться от своего предложения. На ум не приходило ничего более реального, как признаться в том, что она любит другого, и попытаться вызвать жалость, но гордость не позволила ей открыть душу столь бесчувственному человеку, поэтому Эмили с отвращением отказалась от своего плана, с содроганием подумав, как ей вообще такое могло прийти в голову. Она в самых решительных выражениях повторила отказ и даже сурово осудила настойчивость поклонника. Ее отповедь хоть и смутила графа, но вовсе не остановило: вплоть до появления мадам Кеснель он продолжал пылко выражать ей свое восхищение и преданность.
Таким образом, все очарование виллы исчезло из-за навязчивых приставаний графа и жестоких нападок Кеснеля и Монтони, которые сейчас настаивали на свадьбе еще тверже, чем в Венеции. Мадам Монтони полностью поддерживала мужа. Убедившись, что ни уговоры, ни угрозы не способны повлиять на решение племянницы, месье Кеснель ослабил давление, доверившись Монтони в надежде, что дело устроится в Венеции. Эмили тоже ждала возвращения в город: там Морано хотя бы не будет жить с ней в одном доме, а Монтони, как всегда, займется своими делами. Несмотря на собственные неприятности, Эмили не забывала о несчастной Терезе и настойчиво просила месье Кеснеля помочь верной служанке. В конце концов, дядюшка дал обещание, что не забудет об экономке.
В долгой беседе с хозяином виллы Монтони изложил надежный план в отношении Эмили, а в ответ месье Кеснель пообещал приехать в Венецию сразу, как только получит известие о точной дате свадьбы.
До сих пор мадемуазель Сен-Обер всегда расстраивалась, если кто-то уезжал или приходилось уезжать ей самой, но прощание с месье и мадам Кеснель стало первым приятным событием за все время пребывания в их доме.
Морано вернулся в Венецию на барже Монтони. Наблюдая приближение волшебного города, Эмили постоянно ощущала рядом присутствие человека, мешавшего ей испытать незамутненный восторг. Освободиться от графа удалось только в полночь, когда, сойдя на берег, он вместе с Монтони отправился в казино, а Эмили уединилась в своей комнате.
На следующий день Монтони заявил, что больше не намерен терпеть ее капризы. Брак с графом принесет такую огромную выгоду, что возражать способен лишь глупец, заявил синьор, поэтому свадьба состоится без промедления и, если нужно, без согласия невесты.
Поняв, что сопротивление бесполезно, Эмили прибегла к мольбам. Из-за душевных страданий она не осознавала, что с таким человеком, как Монтони, просьбы так же бесполезны, как возражения и разумные доводы. Не достигнув цели, она сгоряча спросила, по какому праву он позволяет себе распоряжаться ее судьбой. Такой вопрос она ни за что не задала бы в спокойном состоянии, поскольку это предоставило бы Монтони возможность в очередной раз показать свою власть над беспомощным существом.
– По какому праву! – воскликнул синьор со злобной улыбкой. – По праву собственной воли. В последний раз напоминаю, что вы находитесь в чужой стране и в ваших интересах дружить со мной, тем более что способ вам известен. А если намерены враждовать, то поверьте: наказание превзойдет все ваши ожидания. Запомните: со мной шутить опасно.
После ухода Монтони Эмили долго пребывала в отчаянии: в голове не осталось ни единой мысли, кроме осознания собственного несчастья. В этом положении и обнаружила племянницу мадам Монтони, когда вошла в комнату и несколько раз назвала ее по имени. Увидев выражение безысходности на заплаканном лице, тетушка заговорила мягче, чем обычно. Глубоко тронутая, Эмили снова заплакала, но потом собралась с духом и заговорила о своем несчастье, попытавшись заручиться поддержкой тетушки. Но поскольку цель мадам заключалась в совершенно ином, все усилия Эмили оказались столь же напрасны, как и с Монтони, и оставалось только одно: думать, страдать и плакать в одиночестве. Как часто она вспоминала прощание с Валанкуром и жалела, что тот не рассказал о Монтони более откровенно! Немного оправившись от потрясения, Эмили осознала, что, если на церемонии венчания откажется произнести слова брачной клятвы, никто не сможет насильно выдать ее за Морано. Лучше приготовиться к обещанной страшной мести Монтони, чем обречь себя на жизнь с человеком, чье нынешнее поведение заслуживало бы презрения, даже если бы она не любила Валанкура. И все же мысль о неизбежности наказания вызывала у нее трепет.