– Точно ничего не знаю, мадемуазель. Слышала только, как Людовико говорил о замке синьора в горах.
– Апеннины! – вздохнула Эмили. – Значит, надежды нет!
– Да-да, он назвал как раз это место. Но не расстраивайтесь и не принимайте близко к сердцу. Лучше подумайте, как мало у вас времени на сборы и как нетерпелив синьор. Святой Марко! На Гранд-канале уже слышен плеск весел, все ближе и ближе. Кажется, они у ступеней внизу. Да, это точно гондола!
Аннет в панике выбежала из комнаты, а Эмили стала собираться к неожиданному отъезду, не представляя, может ли произойти что-то еще худшее. Не успела она сложить в дорожный сундук книги и одежду, как услышала, что ее снова зовут. Войдя в уборную тетушки, она обнаружила там Монтони: синьор нетерпеливо отчитывал жену за промедление. Вскоре он вышел, чтобы отдать приказы слугам. Эмили спросила о причине поспешного отъезда, но мадам Монтони тоже ничего не знала и очень не хотела покидать Венецию.
Наконец все сели в гондолу, но ни графа Морано, ни Кавиньи на борту не оказалось. Воодушевленная этим обстоятельством, Эмили почувствовала себя осужденным, неожиданно получившим помилование. Когда лодка вышла из канала в море и миновала площадь Сан-Марко, не остановившись, чтобы забрать графа Морано, на сердце стало легче.
На горизонте затеплилась заря и вскоре разлилась по Адриатическому морю. Эмили не отважилась задавать вопросы: некоторое время синьор просидел в мрачном молчании, а затем завернулся в плащ и словно уснул. Мадам Монтони последовала его примеру, но Эмили спать не могла. Хоть рассвет уже и озарил вершину горы Фриули, склоны и плескавшиеся у подножия далекие волны все еще оставались в глубокой тени. Погрузившись в меланхолию, Эмили наблюдала, как свет распространяется по воде, озаряя сначала Венецию с островами, а потом берега Италии, вдоль которых уже начали двигаться треугольные паруса.
Даже в столь ранний час рыночные торговцы то и дело окликали гондольеров, и вскоре лагуна наполнилась бесчисленными лодками с товарами. Эмили бросила прощальный взгляд на прекрасный город, но мысли ее были заняты раздумьями о причинах внезапного бегства. Сейчас, в минуту спокойствия, ей казалось, что Монтони решил ее спрятать в уединенном замке, чтобы заставить подчиниться, а если даже это мрачное место не подействует достаточно устрашающе, выдать замуж насильно, что в безлюдных горах сделать было намного проще. От мрачных мыслей воодушевление опять покинуло ее, и на берег Эмили вышла в обычном подавленном настроении.
Монтони пересадил всех в экипажи, и дальнейший путь они продолжили по суше. Во время поездки он так сурово обращался с Эмили, что одно это обстоятельство подтвердило ее догадку. Она не замечала красот страны, по которой ехала, лишь невесело улыбалась наивным замечаниям Аннет да иногда при виде особенно красивого пейзажа тяжело вздыхала и вспоминала Валанкура. Молодой человек не покидал ее мыслей, но теперь не оставалось надежды даже на письма.
Через некоторое время начался крутой подъем в горы. Дорога вилась сквозь дремучий сосновый бор, закрывавший все вокруг, кроме скал и порой проглядывавших сквозь стволы деревьев долин. Мрачные пейзажи, изредка нарушаемое ветром молчание, бездонные пропасти, куда не проникал взгляд, – все это вселило в Эмили благоговейный страх: она видела вокруг образы темного, ужасающего величия, отчего ее воображение рождало другие картины – не менее тяжелые и пугающие. Она ехала неизвестно куда и находилась во власти человека, чей непредсказуемый характер уже принес ей столько страданий, ехала, чтобы, возможно, выйти замуж за того, кого не только не любила, но и не уважала, или понести наказание, продиктованное местью – причем жестокой итальянской местью. Чем дольше Эмили размышляла о мотивах поездки, тем больше убеждалась, что главная цель Монтони – тайно выдать ее замуж за графа Морано, не скомпрометировав при этом себя. От вида все более глухих, безлюдных мест, от образа таинственного, породившего пугающие слухи замка ослабевшее сердце в отчаянии трепетало. Эмили чувствовала, что, хотя сознание уже покорилось безысходности, новые впечатления все еще оказывали воздействие: иначе почему одна лишь мысль о замке Удольфо вызывала дрожь?
Подъем по сосновому бору продолжался бесконечно. За одним склоном открывался другой, одна вершина оказывалась подножием другой, – наконец открылась небольшая равнина, где погонщики остановились, чтобы дать отдых мулам. Внизу раскинулся пейзаж такой необыкновенной красоты, что даже мадам Монтони не удержалась от восхищенного возгласа, а Эмили на миг забыла все свои печали и погрузилась в восторженное созерцание. За простершимся внизу амфитеатром гор, вершины которых напоминали морские волны, а подножия тонули среди деревьев, во всем великолепии предстала прекрасная Италия – страна, где города, реки, леса и возделанные поля смешались в пестром беспорядке. Горизонт ограничивало Адриатическое море, и туда, причудливо извиваясь на цветущем просторе, несли свои воды щедрые реки По и Брента. Эмили долго любовалась великолепием мира, который покидала с неизмеримым сожалением: для нее здесь оставался один лишь Валанкур, только к нему обращалось сердце, только о нем текли горькие слезы.
Полюбовавшись грандиозным зрелищем, путники продолжили подъем, пока не попали на узкую горную тропу, зажатую между нависшими скалами, где из растительности встречались только корявые дубы, почти горизонтально торчавшие из камней. Тропа упрямо вела в самое сердце Апеннин, и с наступлением дня взорам путешественников открылась длинная цепь диких, чуждых человеку гор. Хвойные леса темнели внизу, у их подножия, и на вертикальных утесах, под которыми открывалась долина, а наверху солнечные лучи терялись в тумане и создавали волшебную игру света и тени. Пейзаж постоянно менялся и за каждым поворотом приобретал новые формы, в то время как подвижные облака, то пряча подробности, то вновь открывая, создавали одну иллюзию за другой.
Несмотря на дикую красоту, Апеннины не производили впечатления того возвышенного величия, которое оставляли охранявшие въезд в Италию Альпы. Эмили часто испытывала восхищение, но ни разу не прониклась невыразимым благоговейным страхом, который постоянно переживала на альпийском перевале.
Ближе к вечеру тропа привела путников в долину, почти со всех сторон окруженную казавшимися неприступными горами. Только на востоке открывались Апеннины во всем своем пугающем величии: бесконечная вереница вздымающихся вершин с заросшими соснами склонами представляла самую величественную картину, которую Эмили доводилось когда-либо видеть. Солнце только что скрылось, погрузив долину в глубокую тень, однако косые лучи пробивались между скалами, освещали верхушки деревьев на противоположном склоне и во всем своем великолепии обрушивались на башни и стены раскинувшегося на краю обрыва замка.
– Вот он, Удольфо, – проговорил Монтони, прервав многочасовое молчание.
Эмили с печальным восхищением посмотрела на замок, который, как она догадывалась, принадлежал Монтони. Даже заходящее солнце не ослабляло мрачного готического величия темно-серых каменных стен, на которых медленно умирал свет, оставляя меланхоличный лиловый оттенок. Скоро, впрочем, померкли последние отблески, и замок погрузился в торжественную вечернюю тьму. Молчаливый, одинокий и величественный, он возвышался над местностью, словно угрожая каждому, кто осмелится нарушить вечный покой. Сумерки сгущались, и во мраке замок становился все более зловещим. Эмили продолжала смотреть на него до тех пор, пока над верхушками деревьев не остались видны одни лишь башни.
После недолгого отдыха начался последний подъем, и вскоре экипажи остановились у массивных ворот. Низкий звон колокола, в который Монтони ударил, чтобы возвестить о своем приезде, вызвал в душе Эмили новый трепет. Дожидаясь, пока слуга придет и откроет ворота, она с опаской осматривала здание, но в темноте различила лишь смутные очертания массивных стен и поняла, что перед ней древнее мощное укрепление. Ведущие во двор ворота отличались гигантскими размерами и защищались двумя круглыми башнями, увенчанными орудийными бойницами, откуда сейчас вместо знамен свисали пучки укоренившейся среди камней травы и диких растений. Казалось, древние стены вздыхали при каждом дуновении ветра. Башни соединялись подобием укрепленного моста, под которым виднелась остроконечная арка венчавшей ворота решетки. Стены тянулись над пропастью к другим башням, чьи разрушенные очертания, особенно заметные на фоне заката, напоминали о жестокости войны. Все остальное уже утонуло во тьме.
Пока Эмили с почтением и страхом рассматривала замок, за воротами послышались шаги, затем заскрипели железные засовы, и, наконец, показался старый слуга, с трудом отодвигая тяжелые створки, чтобы впустить господина. Экипажи медленно проехали под решеткой, и Эмили показалось, что ее заключили в тюрьму. Мрачный двор усилил впечатление, и богатое воображение представило неподвластные сознанию ужасы.
Через другие ворота они въехали во второй двор – заросший травой и еще более запущенный, чем первый. Рассмотрев заросшие мхом и пасленом стены и башни, Эмили почему-то подумала, что когда-то в этих стенах совершались пытки и убийства, и внезапно подчинилась одному из тех безотчетных приступов ужаса, которые поражают даже сильные умы.
В погруженном во тьму огромном готическом холле, где в перспективе нескольких арок мерцал свет, страх стал еще острее. Слуга принес лампу, и тусклые блики от нее упали на колонны и создали резкий контраст с тенями на полу и на стенах.
Приезд Монтони оказался неожиданным, и слуги не успели подготовиться к приему господина, хотя вперед был послан гонец. Очевидно, это обстоятельство в какой-то степени объясняло царившее вокруг запустение.
Принесший лампу слуга молча поклонился, но признаков радости не проявил. Монтони ответил на его приветствие легким движением руки и прошел дальше. Глядя по сторонам с плохо скрываемым удивлением и испугом, супруга последовала за ним, а Эмили, пораженная размерами холла, немного отстала и остановилась возле мраморной лестницы. Здесь арки соединялись в высоком своде, откуда свисала огромная лампа, которую поспешно зажигал один из слуг. Постепенно стали видны богатые резные украшения потолка, ведущий в верхние комнаты коридор и витражное окно, поднимавшееся от пола до потолка.