Обойдя основание лестницы и миновав холл, все вошли в обширные покои, стены которых, покрытые черными панелями из горной лиственницы, почти сливались с окружающим мраком.
– Принесите еще света, – едва войдя, распорядился Монтони.
Слуга поставил лампу и собрался выйти, чтобы исполнить приказание, но в этот момент мадам Монтони, пожаловавшись на холод, попросила растопить камин, и хозяин потребовал дров.
Синьор принялся расхаживать по комнате, мадам Монтони устроилась на диване в ожидании света и тепла, а Эмили тем временем при тусклом мерцании лампы, оставленной у высокого венецианского зеркала, с интересом осматривала торжественное, хотя и запущенное пространство.
Созерцание живописной, но мрачной картины навело на горькие размышления о том, что предстоит здесь пережить, а явившиеся воспоминания о далеком-далеком Валанкуре смягчили сердце грустью. Чтобы скрыть вырвавшийся из груди тяжелый вздох, Эмили подошла к высокому открытому окну; под ним, за крепостным валом, простирался тот самый лес, по которому дорога вилась к замку. Ночная тень плотно укрыла далекие горы, и неровные очертания вершин смутно виднелись на горизонте, где еще светилась узкая красная полоса, в то время как долина между замком и горами тонула во тьме.
Дверь распахнулась. Эмили отвернулась от окна и увидела не менее мрачную картину. Открывавший им ворота старый слуга вошел в комнату, сгибаясь под тяжестью охапки дров, а следом за ним с лампами в руках появились два венецианских лакея Монтони.
– Добро пожаловать в замок Удольфо, синьор, – проговорил старик, вставая от камина, куда положил дрова. – Уж вы нас извините: было слишком мало времени, чтобы подготовиться к вашему приезду. В день Святого Марко стукнет два года с тех пор, как вы в последний раз здесь побывали.
– У тебя хорошая память, старый Карло, – отозвался Монтони. – Да, примерно так. Но как тебе удается жить так долго?
– Сам не знаю, синьор. Иногда даже хочу попросить вас отпустить меня отсюда, чтобы скоротать свой век внизу, но не знаю, стоит ли. Я не хочу покидать древние стены, среди которых так давно живу.
– Как ты справлялся с замком после моего отъезда? – спросил Монтони.
– Как обычно, синьор. Вот только требуется большой ремонт. На северной башне обвалились зубцы и однажды едва не убили мою бедную жену, упокой Господь ее душу. Должно быть, синьор знает…
– Да-да, но ты говорил о ремонте, – перебил его Монтони.
– О ремонте, – послушно повторил Карло. – В большом зале провалилась часть крыши, и зимой все горные ветры свистели по замку, так что согреться никак не удавалось. Мы с женой сидели возле камина в углу малого зала, дрожали, едва не умирая от холода, и…
– Но другого ремонта не требуется, – нетерпеливо заключил Монтони.
– О господи, синьор, еще как требуется. Крепостная стена развалилась на три части, лестница на западную галерею так плоха, что на нее опасно ступать, а ведущий в большую дубовую гостиную коридор над северной стеной… прошлой зимой я однажды пошел туда один, и, синьор…
– Так-так, достаточно об этом, – поспешно остановил его Монтони. – Поговорим обо всем завтра.
Дрова в камине ярко разгорелись. Карло подмел пол, подвинул кресла поближе к огню, стер пыль с большого мраморного стола и вышел из комнаты.
Все собрались возле камина. Мадам Монтони несколько раз попыталась заговорить с супругом, однако ответом ей служило мрачное молчание. Эмили, набравшись мужества, обратилась к господину и дрожащим голосом спросила:
– Могу ли я узнать, синьор, причину внезапного путешествия?
После долгой паузы она отважилась заговорить снова и повторить вопрос.
– Мне не хочется удовлетворять ваше праздное любопытство, а вам не пристало его проявлять. Время все объяснит. Впредь не тревожьте меня, а лучше удалитесь в свою комнату и подумайте о более разумном поведении, чем потакание своей фантазии и чувствительности, которую в лучшем случае следует называть слабостью.
Эмили встала и сдержанно, но не скрывая чувств, попрощалась с тетушкой:
– Доброй ночи, мадам.
– Доброй ночи, дорогая, – ответила та таким добрым голосом, какого племянница еще ни разу не слышала, а потому не смогла сдержать слез.
Сделав реверанс перед Монтони, она повернулась, намереваясь уйти.
– Но ведь ты не знаешь, где твоя комната, – остановила ее тетушка.
Монтони позвал ожидавшего в холле слугу и приказал прислать горничную мадам. Спустя несколько минут явилась Аннет, и Эмили ушла вместе с ней.
– Знаешь, где моя комната?
– Да, кажется, знаю, мадемуазель, но это такое странное место! Я уже успела здесь заблудиться. Вашу комнату называют двойными покоями над южной стеной, и подниматься туда надо вот по этой большой лестнице, а покои госпожи находятся в противоположном конце замка.
Эмили поднялась по мраморным ступеням и оказалась в длинном коридоре. Аннет молчала недолго.
– Какое дикое, одинокое место, мадемуазель! Я бы побоялась здесь жить. Часто я мечтаю вернуться во Францию. Если бы, отправляясь вместе с госпожой смотреть мир, я знала, что окажусь в такой глуши, то ни за что не уехала бы из родной страны! Сюда, мадемуазель. Вот поворот. Я уже почти поверила в великанов и прочих страшных существ. Они всегда жили в таких замках. Ничуть не удивлюсь, если однажды увижу, как по большому залу порхают феи. Не зря же с огромными колоннами он больше похож на церковь, чем на что-нибудь другое.
– Да, – радуясь приятному разговору, с улыбкой ответила Эмили. – Если в полночь выйдем в галерею и посмотрим вниз, в большой зал, то наверняка увидим тысячи огней и танцующих под веселую музыку фей. Ведь именно в таких местах они собираются на свои праздники. Только боюсь, Аннет, что стоит такое зрелище немало, а при звуках человеческого голоса они сразу исчезнут.
– Ах, мадемуазель! Если бы вы составили мне компанию, то я отправилась бы в галерею сегодня же ночью и непременно сумела бы удержать язык за зубами. Так что если бы феи улетели, то не по моей вине. Думаете, они появятся?
– Не могу обещать наверняка, но думаю, что если чары развеются, то не из-за тебя.
– Спасибо, мадемуазель. Это даже больше, чем я ожидала. Но не так я боюсь фей, как привидений. Говорят, в замке их великое множество. Если встречу хотя бы одно, напугаюсь до смерти. Но тише, мадемуазель! Старайтесь ступать неслышно. Мне уже несколько раз показалось, будто бы кто-то прошел мимо.
– Что за ерунда! – воскликнула Эмили. – Не поддавайся глупым фантазиям.
– Ах, мадемуазель! Уверена, что это вовсе не фантазии. Бенедетто говорит, что эти страшные коридоры и галереи населены призраками. Не сомневаюсь, что если я здесь поживу, то и сама стану одной из них!
– Надеюсь, ты не расскажешь о своих страхах синьору Монтони: ему это очень не понравится.
– Значит, мадемуазель, вам все известно! – воскликнула Аннет. – Нет-нет, конечно, я не стану этого делать. Хоть если синьор крепко спит, то никто в замке не смеет бодрствовать, это точно.
Эмили оставила ее замечание без ответа.
– Вот сюда, мадемуазель. Этот коридор ведет к черной лестнице. Ах, если я что-нибудь увижу, то испугаюсь до полусмерти!
– Вряд ли это возможно, – с улыбкой ответила Эмили, сворачивая в следующую галерею.
В этот момент Аннет заметила, что, красноречиво рассуждая о привидениях и феях, окончательно заблудилась. Попытка найти дорогу осталась безуспешной, и она принялась звать на помощь. Поскольку все слуги находились в другой части замка, никто ее не слышал, поэтому Эмили наугад открыла дверь слева.
– О, не ходите туда, мадемуазель! – остановила Аннет. – Совсем потеряетесь.
– Посвети, – попросила Эмили. – Попробуем пройти здесь.
Подняв лампу, Аннет в нерешительности остановилась возле двери, однако слабые лучи не осветили даже половины комнаты.
– Не бойся. Иди сюда, – позвала Эмили, – и дай посмотреть, куда ведет эта дверь.
Аннет неохотно вошла в анфиладу старинных просторных помещений. Стены некоторых из них до сих пор украшали гобелены, в других сохранились панели из кедра и черной лиственницы. Мебель выглядела такой же древней, как и сами комнаты, и сохранила внушительный вид, хотя была покрыта пылью и разваливалась от сырости и времени.
– Как холодно, мадемуазель! – пожаловалась Аннет. – Говорят, уже много-много лет здесь никто не жил. Пойдемте скорее!
– Возможно, через эти комнаты мы выйдем на главную лестницу, – возразила Эмили и пошла дальше, пока не оказалась в окружении картин.
Забрав у Аннет лампу, она подняла повыше и увидела изображение всадника на поле битвы, нацелившего копье в человека, который лежал под копытами коня и жестом просил пощады. Всадник с поднятым забралом устремил на врага полный ненависти взгляд, выражение его лица поразило Эмили сходством с лицом Монтони. Вздрогнув, она отвернулась, прошла вдоль картин и в изумлении остановилась возле той, что была завешена черным шелковым покрывалом. Ей захотелось снять покрывало и увидеть, что за ним скрывается, но не хватало мужества.
– Пресвятая дева! – воскликнула Аннет. – Наверное, это и есть та самая картина, о которой мне рассказывали в Венеции!
– Что за картина? – удивилась Эмили.
– Ну, картина… картина… – запнулась Аннет. – Сама не знаю, что все это значит.
– Сними покрывало, – распорядилась Эмили.
– Я? Что вы, мадемуазель! Ни за что на свете!
Обернувшись, Эмили увидела, как та побледнела.
– Так что же такого страшного ты слышала?
– Ничего, мадемуазель. Ровным счетом ничего. Только давайте поскорее уйдем отсюда.
– Непременно. Но сначала посмотрим, что здесь. Подержи лампу, а я сниму покрывало.
Аннет взяла лампу и тут же, не обращая внимания на просьбу госпожи подождать, ушла. Чтобы не оставаться одной в полной темноте, Эмили последовала за ней.
– Что это значит? – спросила она обиженно. – Чем ты напугана так, что даже не слушаешься меня?
– Сама не знаю, в чем дело, мадемуазель, – неохотно ответила горничная. – И о картине ничего не знаю. Только я слышала, что в ней есть что-то ужасное, что она закрыта после какого-то страшного события, и с тех пор никто и никогда ее не видел, вот уже много-много лет. История эта восходит к владельцу замка, который был еще до синьора Монтони, и…