Синьор помедлил, и она в ожидании заглянула ему в лицо, но как раз в этот момент заиграла труба, а спустя мгновение открылись тяжелые ворота и во дворе послышался стук копыт в сопровождении множества возбужденных голосов. Монтони быстро зашагал к выходу, а Эмили застыла в нерешительности, не зная, надо ли следовать за ним. Посмотрев в ту сторону, откуда доносились звуки, в открытую дверь холла она увидела всадников, которые издалека показались ей теми самыми, которые покинули замок несколько дней назад. Убедиться в этом она не успела: опять раздались звуки трубы, и на ее зов со всех концов замка стали собираться люди. Эмили поспешно вернулась в свою комнату, где ее по-прежнему преследовали страшные образы. Манера и слова Монтони в отношении жены подтвердили худшие опасения. Слезы больше не приносили облегчения, и Эмили долго сидела, погрузившись в печальные размышления, пока не услышала осторожный стук в дверь. Открыв, она увидела старого доброго Карло.
– Дорогая молодая синьора, – заговорил слуга, – во всей этой суматохе я до сих пор ни разу о вас не вспомнил. Вот, принес немного фруктов и вина. Наверняка вы уже изрядно проголодались.
– Спасибо, Карло, – ответила Эмили. – Ты очень заботлив. Синьор напомнил обо мне?
– Нет, синьора, – покачал головой слуга. – У его превосходительства слишком много дел, чтобы думать о вас.
Эмили принялась расспрашивать о мадам Монтони, но Карло ничего не знал: когда ее уводили, находился в дальнем конце замка.
Пока дворецкий говорил, девушка пристально на него смотрела, пытаясь понять, действительно ли он ничего не знает или скрывает правду, не желая подводить господина. На несколько вопросов относительно вчерашней стычки он дал скупые ответы, но заверил, что теперь все разногласия улажены, а синьор признал, что ошибся в подозрениях относительно гостей.
– Стычка произошла из-за этого, – добавил Карло. – Надеюсь, больше никогда в замке не повторится такой страшный день, хотя тут и творятся странные дела.
На вопрос, что он имеет в виду, старый слуга воскликнул:
– Ах, синьора! Не мне раскрывать чужие тайны и говорить, что я думаю, но время покажет.
Эмили попросила освободить Аннет и описала дорогу к комнате, где томилась бедная девушка. Карло пообещал немедленно исполнить просьбу и уже собрался уйти, когда Эмили уточнила, что за люди прибыли в замок. Ее предположение оказалось верным: это был Верецци со своим отрядом.
Недолгий разговор с дворецким успокоил и вселил надежду: в нынешних обстоятельствах утешало каждое слово сочувствия, радовал каждый добрый взгляд.
Примерно через час появилась рыдающая Аннет.
– О, Людовико, Людовико! – горестно причитала бедняжка.
– Несчастная Аннет! – воскликнула Эмили и заботливо усадила горничную.
– Кто бы мог подумать, мадемуазель? О, ужасный, горестный день! Зачем я вообще до него дожила!
Она продолжала всхлипывать, стонать и жаловаться до тех пор, пока Эмили не остановила поток ее излияний, заметив с глубоким вздохом:
– Увы, смерть постоянно уносит любимых друзей. Приходится смиряться перед судьбой. Наши слезы не воскресят мертвых!
Аннет убрала от лица платок.
– Надеюсь, в лучшем мире ты встретишь своего Людовико, – заверила ее Эмили.
– Да-да, мадемуазель, – рыдая, проговорила служанка. – Но я верю, что встречу его и в этом мире, хотя он так тяжело ранен!
– Ранен! – воскликнула Эмили. – Но жив?
– Да, мадемуазель, но рана настолько тяжела, что сначала его сочли мертвым, так как целый час он не двигался и почти не дышал.
– Что ж, Аннет, я очень-очень рада слышать, что он жив.
– Жив! Пресвятая дева! Лишь бы не умер!
Мадемуазель Сен-Обер ответила, что надеется на лучшее, однако служанка уловила в словах госпожи тревогу, и чем больше Эмили старалась ее успокоить, тем сильнее Аннет охватывало беспокойство. Что же касается мадам Монтони, то горничная не смогла ответить ничего вразумительного.
– Я забыла спросить у слуг, мадемуазель, потому что думала только о своем бедном Людовико.
Немного утешив Аннет, Эмили отправила ее разузнать о тетушке, но получить достоверную информацию так и не удалось: кто-то из слуг действительно ничего не знал о судьбе мадам, а кто-то, судя по всему, получил приказ молчать.
Весь день Эмили провела в тревоге за тетушку; но ее не тревожили со стороны Монтони, и теперь, когда Аннет была на свободе и исправно снабжала ее едой, Эмили не подвергалась ни опасности, ни оскорблениям.
Два следующих дня тоже миновали без заметных событий. Вечером второго дня, когда служанка ушла, а Эмили легла в постель, тревога о судьбе тетушки навалилась с невыносимой силой. Не зная, как освободиться от страшных мыслей и видений, она встала и подошла к окну подышать свежим воздухом.
Все вокруг тонуло в безмолвии и мраке, если не считать светом слабое мерцание звезд, позволявшее рассмотреть очертания гор, западные башни и укрепление внизу, где мерно расхаживал часовой. Трудно было представить картину более мирную! Потрясавшие обитателей замка бурные страсти улеглись, но сердце Эмили не обрело безмятежности. Впрочем, ее страдания были тихими, терпеливыми, а не страстными, воспламеняющими воображение и сметающими барьеры разума.
Свежий воздух бодрил, и Эмили продолжала сидеть возле окна, вглядываясь в темноту, над которой в темно-синем эфире чистым светом сияли планеты, послушно совершая предназначенный путь. Она вспомнила, как часто любовалась ими вместе с дорогим отцом, как тот любил рассказывать о них и объяснять законы их движения. Эти воспоминания оживили другие, столь же печальные.
В сознании живо предстали все странные и горестные события, случившиеся после смерти родителей. Нежно любимой, тонко образованной, знавшей только добро и счастье мадемуазель Сен-Обер последние события и нынешнее положение – в чужой стране, в таинственном замке, окруженная предательством и злобой – казались скорее видениями воспаленного воображения, чем правдой жизни. Со слезами она подумала, как страдали бы родители, если бы могли предвидеть судьбу дочери.
Подняв глаза к небу, над восточной башней Эмили увидела ту самую планету, которой любовалась в Лангедоке ночью накануне смерти отца. Вспомнила разговор о покинувших тело душах и прекрасную торжественную музыку, вопреки разуму несущую таинственный, непостижимый смысл, и снова заплакала. Внезапно в воздухе возникли прекрасные звуки. Душой овладел суеверный страх. Эмили встала, прислушалась и в течение нескольких минут попыталась привести мысли в порядок. Однако человеческий разум не в состоянии устанавливать собственные законы над вещами, затерянными во мраке воображения, так же как взгляд не может различать форму едва видимых во мраке ночи предметов.
Удивление, вызванное восхитительными звуками, было вполне оправданным, так как давным-давно Эмили не слышала ничего похожего на мелодию. В замке Удольфо звучали лишь горластая труба и пронзительная, визгливая флейта.
Когда сознание немного успокоилось, Эмили предположила, что звуки доносятся снизу, из одной из комнат замка или с террасы. Недоумение и страх уступили место меланхолическому очарованию, витавшему в тишине ночи. Постепенно звуки удалились, затрепетали и, наконец, стихли.
Погруженная в сладкий покой, Эмили продолжала вслушиваться, но больше ничто не нарушало наступившую тишину. Странно было слышать музыку в полночь, когда все обитатели замка давно спали, да еще там, где давным-давно не звучало ничего похожего на мелодию. Страдания обострили восприимчивость к страху и суеверным иллюзиям. Эмили казалось, что таким образом с ней разговаривает отец, пытаясь вселить в душу покой, а в разум – уверенность. И все же рассудок подсказывал, что это предположение ошибочно, и Эмили собиралась его отвергнуть, но, поддавшись фантазии, передумала. Вспомнив, каким странным образом замок достался Монтони, и задумавшись о мистическом исчезновении прежней хозяйки, которую больше никто не видел, она погрузилась в благоговейный ужас. Хоть ничто не связывало давние события с только что звучавшей музыкой, в ее грезах возникла непосредственная связь между ними. Эмили со страхом оглядела темную комнату: глубокая тишина обострила и без того воспаленное воображение.
Наконец она отошла от окна, неверными шагами направилась к кровати, но остановилась и осмотрелась. Едва освещавшая просторную комнату лампа почти догорела. На миг Эмили застыла в суеверном ужасе, но тут же устыдилась и заставила себя лечь в постель, хотя сон пришел не скоро. Мысли о только что звучавшей музыке не покидали.
«Если играет человек, – подумала она, – то скорее всего я снова услышу эту мелодию».
Глава 25
Святые вестники небес,
Даруйте мне терпенье.
Настанет искупленья час, и зло
Раскроет лицемерье.
Утром прибежала Аннет и, с трудом переводя дух, торопливо заговорила:
– Ах, мадемуазель! Какие новости! Выяснилось, что за узник томится в той комнате, о которой я рассказывала. Но он вовсе и не узник!
– Тогда кто же?
– Пресвятая дева! Я встретила его только что, на террасе. В жизни так не удивлялась! Ах, мадемуазель! Что за странное место этот замок Удольфо! Даже если бы я жила здесь сто лет, все равно не перестала бы изумляться. Так вот, я только что встретила его на террасе, хотя думала о ком угодно, только не о нем.
– Бесконечная болтовня невыносима, – вздохнула Эмили. – Пожалуйста, Аннет, не испытывай мое терпение.
– И все же, мадемуазель, догадайтесь. Догадайтесь, кто это. Вы очень хорошо его знаете.
– Не могу, – нетерпеливо отказалась Эмили.
– Хорошо, немного подскажу. Высокий синьор с вытянутым лицом. Ходит важно и носит на шляпе пышное перо. Когда люди к нему обращаются, смотрит в землю, а если поднимает глаза, то недовольно хмурится. Вы часто встречали его в Венеции, мадемуазель. Там он тоже поддерживал с синьором близкие отношения. Интересно, чего он боится в этом уединенном замке и зачем скрывается в дальней комнате под замком? Но вот все-таки вышел, и всего пару минут назад я его встретила. Я всегда его боялась, а потому вздрогнула, но решила, что не покажу страх. Подошла, присела в глубоком реверансе и поприветствовала: «Добро пожаловать в замок, синьор Орсино».