Не получив ответа, она с отчаянием продолжила:
– Живая! Но холодная! Холодная, как мрамор! Если вы на самом деле живы, то говорите! Говорите, чтобы я не потеряла сознание. Скажите, что вы меня узнаете!
– Я еще жива, – ответила мадам Монтони, – но чувствую себя так, как будто скоро умру.
Эмили крепче сжала ее руку и застонала. Несколько мгновений обе молчали, а потом Эмили спросила, что привело тетушку в нынешнее печальное состояние.
Заподозрив жену в покушении на его жизнь и заточив ее в башню, Монтони приказал своим людям хранить тайну. Такой мерой он достиг сразу двух целей: во-первых, лишил узницу утешения от визитов племянницы, а во-вторых, обеспечил себе возможность в случае необходимости тайно ее убить. Сознавая, что заслужил ее ненависть, он заподозрил жену в попытке отравления, и хотя в дальнейшем не получил подтверждений, продолжал держать ее в башне под строгой охраной, безжалостно оставив лежать в лихорадке без помощи, заботы и лечения, чем довел до нынешнего плачевного состояния.
Замеченные на лестнице следы крови оставил один из сопровождавших мадам Монтони людей, получивший рану в недавней потасовке. Ночью эти люди заперли дверь в комнату и покинули пост. Именно тогда Эмили поднялась в башню в первый раз и нашла ее в запустении.
Когда она попыталась открыть дверь, мадам спала: тишина заставила поверить Эмили, что тетушка скончалась. Но если бы ужас не помешал ей продолжить звать тетушку, та, возможно, проснулась бы и ответила, чем избавила бы племянницу от страданий. Мертвецом, виденным Эмили в комнате над главными воротами и подтвердившим ее предположение о смерти тетушки, оказался один из людей Монтони, убитый в потасовке, – тот самый, которого внесли в комнату слуг, когда Эмили там пряталась. Несколько дней этот человек находился между жизнью и смертью, а когда смерть победила, его отнесли в комнату над воротами, чтобы потом похоронить в той самой могиле под часовней, мимо которой проходили Бернардин и Эмили.
Задав тетушке тысячу вопросов, Эмили оставила ее отдыхать и направилась к Монтони. Теперь она хотела одного: помочь. Страх навлечь на себя гнев господина бесследно растворился в этой решимости.
– Мадам Монтони умирает, синьор, – проговорила Эмили, едва увидев хозяина. – Не может быть, чтобы вы презирали тетушку до ее последнего вздоха! Распорядитесь, чтобы ее перенесли обратно в покои и обеспечили всем необходимым.
– Какой в этом смысл, если она все равно умирает? – цинично спросил Монтони.
– Смысл в том, чтобы избавить вас от угрызений совести, когда вы окажетесь в таком же положении, – ответила Эмили с несвойственным ей дерзким негодованием.
Монтони приказал племяннице немедленно уйти. Однако она тут же забыла обо всем, кроме печального состояния больной, и постаралась склонить синьора к жалости и участию.
Долгое время он игнорировал ее доводы и мольбы, но, в конце концов, упорство Эмили тронуло и слегка растопило ледяное сердце. Стараясь скрыть чувства, синьор угрюмо отвернулся, а после долгого молчания все-таки согласился, чтобы жену перенесли в ее прежние покои, и позволил дерзкой девчонке за ней ухаживать. Опасаясь, что помощь может опоздать или Монтони изменит решение, Эмили спешно его поблагодарила и ушла, чтобы с помощью Аннет приготовить постель и принести больной укрепляющий напиток, дабы придать сил для перемены места.
Едва мадам вернулась в прежние покои, как поступило распоряжение супруга, чтобы она оставалась в башне. Радуясь своей предусмотрительности, Эмили поспешила сообщить, что тетушку уже перенесли, а возвращение ее в башню может иметь фатальные последствия. Монтони не оставалось ничего иного, как смириться.
Весь день Эмили просидела возле тетушки, отлучаясь только для того, чтобы приготовить что-нибудь питательное и поддерживающее силы. Мадам Монтони покорно принимала все, что ей давали, хотя не верила, что это спасет ее от смерти, и не боролась за жизнь. Тем не менее Эмили ухаживала за больной с заботливым участием, видя в слабом существе не властную тетку, а сестру любимого отца в состоянии, взывающем к доброте и сочувствию. Она решила остаться возле больной и на ночь, но мадам решительно отказалась и отправила племянницу отдыхать. Дежурить осталась Аннет. Отдых Эмили был действительно необходим: за день она устала и душой и телом, но все равно покинула комнату тетушки только после полуночи, поскольку доктора считали этот час критическим для состояния пациентов.
Вскоре после двенадцати, велев Аннет не дремать, а в случае ухудшения немедленно позвать ее, Эмили грустно пожелала мадам Монтони спокойной ночи и вернулась к себе. Из-за плачевного состояния тетушки настроение окончательно испортилось: выздоровление казалось маловероятным. Конца собственным мучениям также не предвиделось: оставаясь в неприступном замке без друзей и сочувствия, во власти человека, способного на все ради достижения собственных целей, Эмили чувствовала себя одинокой и беззащитной.
Погрузившись в печальные размышления, она не легла в постель, а села на свое любимое место возле открытого окна. Картина безмятежно дремлющих в лунном свете гор и лесов противоречила тревожным ожиданиям, однако тихий шепот листвы и спокойствие гор постепенно смягчили душу и вызвали утешительные слезы.
Некоторое время Эмили плакала, не думая ни о чем, кроме собственного несчастья, а когда же, наконец, убрала от глаз платок, то внизу, на террасе, непосредственно напротив своего окна, заметила уже знакомую неподвижную фигуру. На миг страх пересилил любопытство, и она отпрянула от окна, но вскоре вернулась, однако заговорить, как собиралась прежде, так и не смогла. Луна светила ярко, и только волнение помешало ей рассмотреть, кто или что стоит под окном. Фигура оставалась неподвижной, поэтому Эмили сомневалась, человек ли перед ней.
Наконец рассеянные мысли постепенно упорядочились настолько, что она сообразила: свет в комнате подвергает ее опасности наблюдения с улицы. Эмили встала, чтобы погасить лампу, и в этот миг фигура пошевелилась и, словно призывая, помахала рукой, а потом еще и еще раз. Эмили попыталась что-то сказать, но от страха слова замерли на губах, и она отошла от окна, чтобы погасить свет. Как только в комнате стало темно, с улицы донесся слабый стон.
– Боже мой! Что это значит? – воскликнула она и снова прислушалась, но стоны не повторились.
После долгого молчания Эмили набралась мужества, вернулась к окну и снова увидела странный образ! Он опять поманил ее и тихо застонал.
«Это стон человека! Заговорю с ним», – решила Эмили и спросила негромко:
– Кто бродит в столь поздний час?
Незнакомец поднял голову, но внезапно вздрогнул и бросился прочь вдоль террасы. Эмили долго следила за ним в лунном свете, но не слышала ни единого звука до тех пор, пока не раздались тяжелые шаги часового. Страж остановился под окном, посмотрел вверх и окликнул ее по имени. Эмили поспешно отошла в глубь комнаты, однако часовой снова обратился к ней и уважительно спросил, не видела ли она кого постороннего. Получив ответ, что видела, часовой молча пошел дальше, а Эмили проводила его долгим взглядом. Находясь на посту, страж не мог выйти за пределы бастиона, а потому она решила дождаться его возвращения.
Вскоре издалека донесся громкий голос. Тут же ему ответил другой, еще более далекий, а потом несколько раз прозвучал пароль. Когда солдаты поспешно проходили под ее окном, Эмили спросила, что случилось, но они не обратили на нее внимания.
Мысли Эмили вернулись к странной фигуре. «Это не может быть злоумышленник. Тот вел бы себя совсем иначе: не пошел бы туда, где дежурят часовые, не остановился бы перед окном, откуда его могли увидеть, и, конечно, не стал бы манить и стонать. В то же время это не узник: разве он смог бы расхаживать так свободно?»
Если бы Эмили была склонна к тщеславию, то могла бы вообразить, что кто-то из обитателей замка бродит под окном в надежде увидеть ее и выразить восхищение. Однако такая мысль не пришла в голову, а если бы и пришла, Эмили отвергла бы ее как невероятную: когда появилась возможность заговорить, незнакомец промолчал, а едва заговорила Эмили, вообще испуганно скрылся.
Продолжая размышлять, она заметила, как под окном прошли двое часовых, и из разговора узнала, что один из их товарищей лишился чувств. Вскоре с дальнего конца террасы медленно приблизились еще трое. До Эмили донесся слабый голос, но слов она не разобрала. Когда часовые подошли ближе, стало ясно, что говорил тот, кто шел в середине, при поддержке товарищей. Она снова спросила, что произошло. Солдаты остановились и посмотрели вверх. Эмили повторила вопрос и в ответ услышала, что с Роберто случился припадок, а падая, он закричал, чем вызвал ложную тревогу.
– Он страдает припадками? – уточнила Эмили.
– Да, синьора, – ответил Роберто. – Но даже если бы не страдал, то, что увидел сегодня, могло бы напугать самого папу.
– И что же это было? – дрожа от страха, спросила Эмили.
– Не могу сказать, ни что это было, ни как оно исчезло, – покачав головой, пояснил часовой.
– Вас испугал тот самый человек, которого вы преследовали по бастиону? – борясь с ужасом, упорно продолжала выяснять Эмили.
– Человек! – воскликнул часовой. – Это был сам дьявол, и я не в первый раз его вижу!
– И не в последний, – со смехом добавил один из товарищей.
– Точно не в последний, – поддержал другой.
– Что ж, – заметил Роберто, – можете веселиться сколько угодно. Но позавчера, Себастьян, вы с Ланселотом, когда дежурили, так не радовались.
– Ланселот пусть помалкивает, – ответил Себастьян, – и вспоминает, как стоял, дрожа, и не мог произнести ни слова, пока тот человек не скрылся. Если бы он не подкрался так бесшумно, я точно схватил бы его и заставил признаться, кто он такой.
– Что за человек? – уточнила Эмили.
– Не человек, синьора, – ответил Ланселот, – а, как говорит мой товарищ, сам дьявол. Разве человек, не живущий в замке, способен пробраться сюда в полночь? Точно так же я мог бы отправиться в Венецию и проникнуть на собрание сенаторов и дожей. Наверняка у меня было бы больше шансов вернуться живым и здоровым, чем у любого, кого мы поймаем здесь ночью. Думаю, я ясно доказал, что это не мог быть тот, кто живет в замке. Иначе зачем ему бояться, что кто-то его увидит? Так что, надеюсь, никто больше не скажет мне, что это был человек. Да, клянусь святыми отцами, что это был дьявол! Себастьян знает, что мы не впервые видели его здесь.