Эмили спокойно ответила:
– Я не настолько невежественна в отношении законов, синьор, чтобы слепо следовать чьим бы то ни было утверждениям. В данных обстоятельствах закон безоговорочно предоставляет мне поместья, и я никогда не откажусь от этого права.
– Значит, я ошибся на ваш счет, – сурово заключил Монтони. – Вы дерзко и самонадеянно рассуждаете о деле, в котором ничего не понимаете. В данный момент я готов простить вашу заносчивость, ибо слабость, которой вам не удалось избежать, требует снисхождения. Но если и впредь вы продолжите упорствовать, то испытаете силу моего правосудия.
– Я не боюсь вашего правосудия, синьор. Напротив, надеюсь на него, – ответила Эмили.
Монтони взглянул на нее раздраженно, видимо подыскивая убедительный ответ, и продолжил:
– Оказывается, вы настолько слабы, что поверили праздным утверждениям вашей тетушки! Я глубоко сожалею о вашей участи, но для себя считаю это обстоятельство неважным. Ваша доверчивость накажет только вас. Печально, что слабость рассудка навлечет на вас лишние страдания.
– Возможно, вы поймете, синьор, что благодаря силе моего ума я осознаю справедливость моего дела, – со спокойным достоинством ответила Эмили. – И готова стойко переносить все лишения.
– Вы говорите, как героиня сентиментального романа, – презрительно заметил Монтони. – Посмотрим, сможете ли вы проявить героизм на деле.
Эмили промолчала, и он вышел из комнаты.
Вспомнив, что сопротивляется ради блага Валанкура, она улыбнулась, забыв об угрозе, и отправилась туда, где, по словам тетушки, хранились документы на землю. Бумаги оказались на месте и в полном порядке. Не представляя лучшего тайника, Эмили оставила их там, даже не читая, поскольку опасалась, что ее кто-нибудь увидит.
Вернувшись в свою комнату, она задумалась о недавнем разговоре с Монтони и об угрозе наказания за сопротивление его воле. Однако теперь опасность не пугала ее в той мере, в какой должна была бы испугать: в сердце жила священная гордость, научившая противостоять несправедливости и едва ли не радоваться страданиям во благо Валанкура. Впервые Эмили почувствовала свое превосходство над Монтони и испытала презрение к власти, которой до сих пор боялась.
Погрузившись в размышления, она неожиданно услышала на террасе взрыв смеха. Подойдя к окну, Эмили увидела внизу трех дам в ярких венецианских нарядах, которых сопровождали нескольких синьоров. Забыв об осторожности, Эмили стала наблюдать за группой, когда та проходила под ее окном. Одна из дам подняла голову, и Эмили узнала синьору Ливону, которой была очарована в Венеции в доме Монтони. Это открытие вызвало у Эмили искреннюю радость: было приятно сознавать, что в замке появилась столь милая и добрая синьора. И все же ее присутствие в этом мрачном месте – к тому же, судя по хорошему настроению, по доброй воле – заставило Эмили серьезно усомниться относительно характера венецианки. Однако такое подозрение подействовало настолько угнетающе, что Эмили тут же отбросила все неприятные мысли.
Тем не менее, когда появилась Аннет, она обратилась с вопросом о дамах, и горничная с готовностью принялась рассказывать:
– Они только что прибыли из Венеции, мадемуазель, в сопровождении двух синьоров, и я обрадовалась, наконец-то снова увидев христианские лица. Вот только зачем они здесь? Надо быть умалишенными, чтобы явиться в замок по доброй воле! И все же, судя по веселому настроению, никто их не принуждал к путешествию.
– Может быть, их взяли в плен? – предположила Эмили.
– В плен? – переспросила Аннет. – Нет, мадемуазель, ни за что. Я хорошо помню, как одна из дам несколько раз навещала синьора Монтони в Венеции. Поговаривали, хотя я не верю, что синьор предпочитает ее больше, чем следует. «Тогда зачем ее приглашать в дом госпожи?» – спросила я тогда, и Людовико согласился, хотя и посмотрел так, как будто что-то знает.
Эмили попросила Аннет выяснить о дамах все, что можно, и сменила тему, заговорив о далекой Франции.
– Ах, мадемуазель, мы больше никогда не увидим родину! – со слезами на глазах воскликнула Аннет.
Эмили попыталась утешить добрую девушку и вселить надежду, которой не испытывала сама.
– Как, мадемуазель, вы смогли покинуть Францию и месье Валанкура? – рыдая, спросила Аннет. – Если бы Людовико жил во Франции, я ни за что на свете не уехала бы оттуда.
– Тогда зачем сожалеешь о родине? – спросила Эмили, пытаясь улыбнуться. – Ведь если бы ты осталась там, то никогда не встретила бы своего Людовико.
– Ах, мадемуазель! Единственное, чего я хочу, это вырваться из ужасного замка и служить вам во Франции, а больше ничего!
– Спасибо за преданность, добрая Аннет. Надеюсь, придет время, когда ты с удовольствием вспомнишь, как выразила это желание.
Аннет ушла, а Эмили обратилась за утешением к поэтическим образам, но опять ощутила, что внешние обстоятельства мешают чтению: даже для абстрактных радостей была необходима сила духа. Энтузиазм гения в эту минуту показался ей холодным и пустым. Глядя в открытую книгу, Эмили воскликнула:
– Неужели эти строки когда-то внушали мне глубокий восторг? Где же таится очарование? Неужели оно жило вовсе не в воображении поэта, а в моем сознании? Наверное, и там и там, – ответила она себе. – Но воодушевление поэта напрасно, если ум читателя не настроен таким же образом, пусть даже и уступает ему в силе.
Хотелось продолжить отвлеченные размышления, чтобы не думать о тяжелых проблемах, однако оказалось, что мысли не поддаются управлению, упрямо возвращаясь к нынешней ситуации.
Вечером, не желая выходить на террасу и терпеть бесцеремонные взгляды приспешников Монтони, Эмили решила прогуляться по галерее, где располагалась ее комната. Дойдя до дальнего конца, она услышала звуки пира и смех, непохожие на приличное гулянье, а скорее напоминающие оргию. Шум доносился из той части замка, где обычно обитал Монтони. Буйное веселье всего лишь через несколько дней после смерти жены болезненно поразило Эмили, хотя поведение синьора вполне сочеталось с его характером.
Прислушавшись, Эмили отчетливо различила женские голоса и утвердилась в худших предположениях относительно синьоры Ливоны и ее спутниц. Ясно, что те оказались здесь не по принуждению, а по доброй воле. Эмили живо представила, что находится в дикой, неприступной горной местности в окружении мужчин, которых считала разбойниками, их непотребных подруг и сцен разврата, от которых в ужасе отворачивалась душа. В этот миг настоящее и будущее открылись ее мысленному взору, образ Валанкура померк, а решимость сменилась страхом. Эмили поняла, какую кару готовил ей Монтони, и, испугавшись безжалостной мести, твердо решила отказаться от поместий, как только синьор снова призовет ее к себе для рокового разговора, а взамен получить свободу и безопасность. Однако воспоминание о Валанкуре прокралось в сердце и снова погрузило ее в сомнения.
Эмили продолжала ходить по галерее до тех пор, пока меланхоличный вечерний свет не заглянул в витражные окна и не окрасил темные дубовые панели в теплые оттенки; длинный коридор погрузился во мрак, нарушаемый лишь светлым пятном окна в конце.
В эту уединенную часть замка время от времени глухо доносились взрывы хохота, после которых тишина казалась еще более зловещей. И все же возвращаться в свою комнату не хотелось, и Эмили продолжала прогуливаться по галерее. Проходя мимо комнаты, где однажды она осмелилась сдернуть покрывало и увидела картину столь ужасную, что впредь не могла вспомнить об этом без содрогания, Эмили внезапно задумалась: поведение Монтони теперь вселяло страх еще более острый, чем прежде. Она поспешила покинуть галерею, пока еще оставались силы, как вдруг услышала за спиной шаги. Решив, что это возвращается Аннет, Эмили обернулась, разглядела в темноте высокую фигуру, и ужас подступил с новой силой. А уже в следующий миг она ощутила себя в крепких объятиях и услышала глубокий голос:
– Это я. Что вас так встревожило?
Она попыталась заглянуть в лицо, однако пробивавшийся через окно в конце галереи слабый свет не позволял ей различить черты.
– Кем бы вы ни были, – дрожащим голосом произнесла Эмили, – ради бога, отпустите!
– Прекрасная Эмили, – проговорил незнакомец, – почему вы прячетесь в этом темном углу, когда внизу такое веселье? Пойдемте со мной в кедровую гостиную и станьте лучшим украшением общества. Вы не пожалеете.
Эмили промолчала, но снова попыталась освободиться.
– Обещайте прийти, и я немедленно вас отпущу, – продолжил незнакомец. – Но сначала наградите за хорошее поведение.
– Кто вы? – продолжая вырываться, воскликнула Эмили с негодованием и ужасом. – По какому праву вы так жестоко меня оскорбляете?
– Почему вы обвиняете меня в жестокости? Я всего лишь хочу избавить вас от печального одиночества и погрузить в атмосферу веселья. Разве вы меня не знаете?
Эмили смутно вспомнила, что этот офицер был среди прочих у Монтони во время утренней беседы.
– Благодарю вас за доброту намерений, – ответила она, делая вид, что не поняла предложения, – но единственное, чего я хочу, это чтобы вы как можно скорее меня оставили.
– Прекрасная Эмили! – продолжал настаивать незнакомец. – Оставьте глупое стремление к одиночеству, спуститесь со мной в общество и затмите всех красавиц. Только вы достойны моей любви.
Он попытался поцеловать ее руку, но негодование придало Эмили сил: она освободилась из объятий, побежала в свою комнату и успела запереть дверь, прежде чем незнакомец настиг ее. Без сил опустившись в кресло, она со страхом прислушивалась к его увещеваниям и попыткам ворваться. Наконец послышались удаляющиеся шаги. Эмили долго сидела без движения, слегка успокоенная наступившей тишиной, когда вдруг вспомнила о потайной лестнице и принялась, как уже не раз делала, возводить баррикаду. Судя по всему, Монтони уже начал осуществлять план мести, лишив ее своей защиты. Эмили пожалела о собственном безрассудстве в противостоянии столь жестокому человеку. Теперь ей казалось, что сохранить поместья невозможно, поэтому, если удастся пережить ужас сегодняшней ночи, утром надо будет отказаться от наследства, тем самым сохранив честь и свободу и получив право покинуть замок Удольфо.