Приняв окончательное решение, Эмили немного успокоилась, хотя по-прежнему прислушивалась и вздрагивала при каждом звуке, как ей казалось, доносившемся с лестницы.
Аннет не появлялась. Просидев несколько часов в темноте, Эмили начала беспокоиться, однако не осмелилась спуститься и выяснить причину странного отсутствия горничной.
Она то и дело подходила к двери на потайную лестницу и прислушивалась, но оттуда не доносилось ни звука. Решив бодрствовать всю ночь, она прилегла на одинокое холодное ложе, с грустью вспомнив о покойных родителях и далеком Валанкуре и не раз позвав их по именам, оросила подушку невинными слезами, но ответом служила только глубокая тишина.
Лежа без сна, Эмили уловила далекие звуки музыки, внимательно прислушалась и узнала тот самый инструмент, который прежде уже играл в полночь. Тогда она встала и подошла к окну; звуки долетали как будто снизу.
Спустя пару мгновений к нежной мелодии присоединился голос, наполненный таким глубоким чувством, что сразу стало ясно: пел он не о воображаемых страданиях. Мягкий тембр показался Эмили знакомым, и все же сходство представало если не воображаемым, то весьма отдаленным. Среди нынешних страданий воспоминание промелькнуло в сознании подобно небесному звучанию, «свежему, как весенний ветер, ободряющему слух охотника, когда тот просыпается от радостных снов и ловит долетающую с холмов музыку духов»[15].
Трудно представить и описать чувства Эмили, когда прозвучала исполненная с глубоким чувством и мастерством одна из популярных песен ее родной провинции, которую она с восторгом слушала в детстве и которую иногда пел ее отец! Сердце ее растаяло, а воспоминания о счастливом прошлом нахлынули теплой волной. Мирные, живописные пейзажи Гаскони, нежность и доброта родителей, простота и безыскусность прежней жизни – все явилось в воображении и создало картину настолько приятную и успокаивающую, так остро контрастирующую с нынешними событиями, характерами и опасностями, что сознание отвлеклось от переживаний и с радостью погрузилось в прошлое.
Вздохи, поначалу спокойные и редкие, участились и превратились в подобие рыданий. Эмили, больше не в силах слушать любимую песню, отошла от окна в дальнюю часть комнаты, но мелодия доносилась и сюда. Ритм сменился, и следующая песня заставила вновь поспешить к окну, потому что невозможно было не узнать в ней ту самую, которая когда-то звучала в рыбацкой хижине в родной Гаскони. Тогда искреннее исполнение этой песни сопровождал ореол таинственности – быть может, поэтому она оставила в душе незабываемое впечатление. Сейчас, несмотря на удивительные обстоятельства, у Эмили возникла уверенность, что звучит тот же самый голос. Изумление скоро сменилось другими чувствами: в сознании, словно молния, мелькнула мысль, возродившая надежду и оживившая чувства. И все же мысль эта казалась настолько новой, неожиданной и удивительной, что страшно было и поверить, и не поверить. Едва дыша, Эмили долго сидела возле окна, испытывая то надежду, то страх, а потом встала, перегнулась через подоконник, с сомнением прислушалась… и, наконец, тихо произнесла это имя – Валанкур. Да, вполне возможно, что Валанкур действительно был совсем близко и пел дорогие сердцу песни. Когда-то он рассказывал, что рыбацкая хижина, где Эмили впервые услышала этот голос и эту песню и где прочитала адресованные ей сонеты, была его любимым убежищем. Там же она неожиданно с ним встретилась. Исходя из этого, следовало, что именно пение Валанкура пленило ее слух, именно ему принадлежали поэтические строки, в которых выражалось нежное восхищение. Кто еще это мог быть? В то время такое предположение казалось маловероятным, но после близкого знакомства с Валанкуром всякий раз, когда он упоминал о рыбацкой хижине, Эмили представляла его автором сонетов.
Размышления наполнили сердце радостью и в то же время страхом. Эмили снова выглянула из окна, чтобы подтвердить или разрушить надежду, хотя и не могла вспомнить, чтобы друг когда-нибудь пел в ее присутствии, но музыка стихла.
Она на миг задумалась, можно ли заговорить, а потом, не решаясь произнести его имя (вдруг это не он?), спросила:
– Это песня из Гаскони?
Ответом ей была тишина. Эмили в нетерпении повторила вопрос, но опять не прозвучало ни единого звука, кроме вздохов ветра среди башен. Эмили попыталась утешиться объяснением, что незнакомец, кем бы он ни оказался, уже ушел: ведь если бы Валанкур узнал ее голос, то немедленно отозвался бы, – потом возникло другое предположение: молчание могло быть вызвано соображениями безопасности, – но и оно мгновенно превратило ее надежду и радость в страх и печаль. Ведь если Валанкур оказался в замке, то скорее всего в качестве пленника, захваченного вместе с другими соотечественниками, многие из которых в то время участвовали в итальянских войнах, или пойманного в то время, когда пытался пробраться к ней. Даже узнав голос Эмили, он побоялся бы ответить в присутствии часовых, охранявших его темницу.
Надежда сменилась тревогой: Эмили боялась удостовериться, что Валанкур здесь, совсем близко, – и тем не менее, испытывая страх за него, бессознательно желала скорой встречи.
Она оставалась возле окна до тех пор, пока воздух не посвежел, а одна из вершин на востоке не озарилась первыми рассветными лучами. Утомленная долгим ожиданием и борьбой чувств, она легла в постель, но не смогла уснуть: радость, нежность, сомнения и разнообразные догадки не оставляли ее всю ночь. Она встала и распахнула окно, прислушиваясь, потом принялась мерить комнату нетерпеливыми шагами, но, в конце концов, в отчаянии вернулась в постель. Никогда еще время не тянулось так медленно, как этой долгой тревожной ночью. Оставалось только надеяться, что утром придет Аннет и положит конец мучительной неизвестности.
Глава 31
Заслышав вздохи мирных стад
Иль шелест тростника;
Внимая песне петуха,
Ловя далекий крик,
Мы забываем о тоске,
Но помним счастья миг.
Рано утром явилась Аннет и избавила госпожу от тревоги, взволнованно сообщив:
– Вчера допоздна в замке происходили чудесные события. Да, чудесные события! Вас не испугало мое отсутствие?
– Я тревожилась и за тебя, и за себя. Почему ты не пришла?
– Вот и я тоже так ему и сказала, но он не послушал. Я, право, не виновата, мадемуазель. Просто не смогла выбраться. Мошенник Людовико опять меня запер.
– Запер! – недовольно повторила Эмили. – Но почему ты позволяешь ему так с тобой поступать?
– Пресвятая дева! – всплеснула руками Аннет. – А что я могу сделать? Если он запер дверь и забрал ключ, то остается только выпрыгнуть в окно. Пожалуй, я бы попыталась, если бы окна не были такими высокими. До них еле доберешься, а выпрыгивая, наверняка сломаешь шею. Но, сказать по правде, ночью в замке творилось что-то невероятное. Должно быть, вы слышали шум.
– Что, опять возникла ссора? – спросила Эмили.
– До драки не дошло, но крику было много, потому что не осталось ни одного трезвого синьора и, главное, ни одной трезвой дамы. Как только я увидела все эти великолепные шелка и дорогие вуали – да, мадемуазель, вуали, вышитые серебром, – то сразу поняла, что это не к добру.
– Боже милостивый! – воскликнула Эмили. – Что же со мной будет?
– Да, мадам, Людовико сказал обо мне то же самое: «Боже милостивый, Аннет, что с тобой случится, если ты будешь бегать по замку среди этих пьяных синьоров?» – «О, – ответила я, – мне нужно добраться только до комнаты молодой госпожи: пройти по сводчатой галерее, потом по большому залу, подняться по мраморной лестнице, пробежать по западному крылу и еще немного по коридору». – «Всего-то? – спросил Людовико. – А что случится, если по пути ты встретишь одного из этих благородных кавалеров?» – «Ну, – ответила я, – если ты считаешь, что это опасно, то проводи. Я никогда не боюсь, если ты рядом». – «Что? – возмутился он. – Едва поправившись после одной раны, сразу получить новую? Если кто-то из синьоров тебя увидит, сразу выхватит оружие. Нет уж, найду путь более короткий. Ты останешься здесь, Аннет, и не выйдешь из этой комнаты». А я ответила…
– Да-да, понятно, – перебила ее Эмили, спеша задать другой вопрос. – Значит, Людовико тебя запер?
– Да, мадемуазель, запер, несмотря на все мои просьбы. Так что Катерина, я и он провели в комнате всю ночь. А вскоре стало ясно, что Людовико оказался прав, потому что по коридору с диким ревом промчался синьор Верецци. Он перепутал комнату Людовико с комнатой Карло и попытался взломать дверь. Требовал еще вина, потому что выпил все, что было на столе, и страдал от жажды. Мы притаились, чтобы Верецци подумал, что никого нет, но он продолжал стучать и кричать: «Выходи, доблестный герой! Врагов нет, так что можешь не прятаться! Выходи, благородный дворецкий!» Тогда старый Карло открыл свою дверь и появился на пороге с бутылкой в руках. Как только синьор его увидел, сразу притих и послушно пошел следом, как собака идет за мясником, который держит кусок мяса. Все это я видела в замочную скважину. «Ну и как, Аннет, – весело спросил Людовико, – все еще хочешь туда?» – «Нет, – ответила я, – ни за что».
– Лучше расскажи о другом, – снова перебила ее Эмили, утомленная подробностями. – Не известно ли тебе о пленниках в замке? Может быть, кто-то из них обитает в этом крыле?
– Я не видела, как вернулся из похода первый отряд, так что не знаю, захватил ли он пленников. А второй отряд должен вернуться сегодня вечером или завтра. Тогда, может быть, что-то узнаю.
Эмили спросила, не упоминают ли о пленниках слуги.
– Ах, мадемуазель! – лукаво воскликнула Аннет. – Должно быть, вы думаете о месье Валанкуре и о том, что он мог оказаться в составе французского войска. Говорят, что Франция воюет с этим государством. Что, если он был взят в плен нашими людьми? Ах, господи! Как бы я обрадовалась, если бы такое случилось!