Ползучих тварей здесь не виден ход,
Лишь светлые ручьи своей негромкой песней
Зовут пройти вдоль быстрых чистых вод,
Что в мире не отыщется чудесней,
И новый мир найти.
Утром, открыв окно, Эмили удивилась красоте окружающего мира. Хижина стояла на краю чащи, где каштаны изредка перемежались кипарисами, лиственницами и платанами. На севере и востоке сквозь темные ветви виднелся грандиозный амфитеатр Апеннин, но не поросший, как обычно, темными соснами, а увенчанный древними каштанами, дубами и платанами, в эту пору расцвеченными яркими красками осени и щедро украшавшими долину повсюду, кроме редких участков, где, блестя на солнце, сквозь листву проглядывали горные кряжи. У подножия гор тянулись виноградники, а среди оливковых, шелковичных, апельсиновых и лимонных рощ гордо возвышались элегантные виллы тосканской знати. Возделанная долина нежилась в лучах теплого итальянского солнца. Виноградные лозы расцвечивали яркими гроздьями группы скромных финиковых пальм и вишневых деревьев; тучные пастбища окаймляли берега спустившейся с гор и плавно текущей к морю реки. Там, далеко на западе, сливающиеся с небом воды приобретали нежный фиолетовый оттенок, и границу между ними отмечал лишь сияющий в солнечных лучах парус.
Защищенный деревьями дом открывался только вечернему свету и прятался среди виноградных лоз, финиковых пальм и жасмина, равного которому по аромату и буйству цветения Эмили еще не видела. Ее небольшое окно окружали зреющие гроздья винограда, а на противоположном берегу ручья росли лимонные и апельсиновые деревца, но они не закрывали вид из окна, а, напротив, своей темной листвой оттеняли многообразие цвета. На Эмили окружающий пейзаж оказывал удивительно успокаивающее воздействие.
Скоро гостью позвала к завтраку дочка хозяев – девушка лет семнадцати, приятной наружности, черты лица которой говорили о доброте и отзывчивости, в то время как на лицах окружающих ее людей были написаны худшие устремления: жестокость, злоба, хитрость и лицемерие. Последнее качество особенно проявлялось в лицах крестьянина и его жены. Мадделина говорила не много, тихим голосом, и вела себя скромно и любезно, чем завоевала расположение Эмили.
Эмили завтракала за отдельным столом в компании Дорины, в то время как Уго и Бертран пировали вместе с хозяином, от души радуясь вину и тосканской ветчине. Закончив трапезу, Уго поспешно вскочил и потребовал своего мула. Оказалось, что ему было предписано немедленно вернуться в замок Удольфо, в то время как Бертрану предстояло остаться в Тоскане. Это обстоятельство хотя и не удивило, но изрядно расстроило Эмили.
После отъезда Уго она попросила разрешения прогуляться по лесу, но в ответ услышала, что не должна выходить без сопровождения Бертрана, и удалилась в свою комнату. Глядя в окно на могучие вершины Апеннин, она вспомнила поразительный пейзаж и пережитый ночью ужас – особенно в тот момент, когда Бертран простодушно признался в убийстве. Эти воспоминания оживили вереницу образов, которые отвлекли ее от неопределенности нынешней ситуации и сложились в выразительные поэтические строки.
По склону Апеннин усталым шагом
Сей кроткий пилигрим пустился в путь,
Чтобы почтить молитвы светлым даром
Старинный образ – поклоненья суть.
С вершин далеких гор последний луч
Заглядывал в холодную долину,
И медленно, печально из-за туч
Тьма наступала, пряча дня картину.
Вздыхали сосны, ветру уступая,
Внизу ревел безжалостный поток;
Остановился путник, отдыхая,
Подыскивая на ночь уголок.
Внизу заметил крест: священный скит
Приют дарует на тропе убогой.
Скудна постель, но странник крепко спит
И вещих снов не ведает тревоги.
А за скалой разбойник выжидает,
Добычи жаждет, алчет легкой битвы.
Кинжал кровавый яростно вонзает,
Но слышит лишь слова святой молитвы.
Предпочитая уединение в своей комнате обществу за столом, Эмили решила обедать наверху. Мадделина охотно взялась прислуживать гостье, и из ее простого разговора выяснилось, что крестьянин с женой давно живут в этом доме, купленном для них синьором Монтони в благодарность за какую-то услугу Марко – близкого родственника дворецкого Карло.
– Все это произошло очень давно, синьора, – добавила Мадделина, – так что я ничего не знаю. Но, кажется, отец сделал для синьора что-то очень важное, потому что мама часто повторяет, что этот дом – самая меньшая из возможных наград.
Эмили выслушала это замечание с болезненным интересом: история придавала личности Марко пугающий характер. Не оставалось сомнений, что вознагражденная таким способом услуга была криминального свойства, а если так, имелись все основания считать, что ее неспроста отдали в руки именно этому человеку.
– Тебе когда-нибудь доводилось слышать, сколько лет назад отец оказал синьору важную услугу? – уточнила Эмили, думая об исчезновении из замка синьоры Лорентини.
– Это случилось незадолго до переезда в этот дом, – ответила Мадделина. – Значит, примерно восемнадцать лет назад.
Как раз в это время и пропала синьора Лорентини. Эмили решила, что Марко участвовал в таинственном событии и, возможно, даже выступал в роли убийцы! Ужасная догадка повергла ее в такое глубокое раздумье, что Эмили не обратила внимания, как Мадделина ушла, и долгое время не замечала ничего вокруг. Наконец слезы немного облегчили переживания: Эмили перестала трепетать при мысли о зле, которое могло и не случиться, и постаралась отвлечься от страхов за собственную жизнь. Выбрав одну из нескольких книг, которые не забыла взять даже при поспешных сборах, она села читать у открытого окна, но то и дело устремляла взгляд к прекрасному пейзажу, постепенно настроившему ее на меланхоличный лад.
Эмили просидела у окна до вечера, когда солнце торжественно прошло по горам в западную часть неба, осветило далекое море с редкими парусами и скрылось среди волн. В задумчивый сумеречный час мысли ее обратились к Валанкуру. Эмили снова вспомнила ночную музыку и все, что могло подтвердить ее предположение о его пленении в стенах замка. Уже почти не сомневаясь в том, что слышала голос милого друга, она подумала об Удольфо с печалью и мгновенным сожалением.
Освеженная и ободренная прохладным благоухающим воздухом, успокоенная мирным бормотанием ручья и шелестом леса, Эмили не отошла от окна даже тогда, когда солнце закатилось и погрузило долину в темноту, оставив видимой только линию гор на горизонте. Вскоре взошла луна, и чистый серебряный свет придал пейзажу те же свойства, какие время придает сценам прошлой жизни: смягчил резкие черты и набросил на воспоминания тень отдаленного созерцания. Возникающие в памяти картины счастливого детства и ранней юности в Ла-Валле, прошедшие в любви и заботе дорогих родителей, невольно вызывали печальные сравнения с ее нынешней жизнью. Не желая сталкиваться с грубостью хозяйки, Эмили не спустилась к ужину, а осталась в комнате, снова оплакивая свое горестное положение, мысли о котором уничтожили последние крохи ее самообладания. Поддавшись слабости и отчаянию, в эти минуты она желала только одного: освободиться от тяжкого бремени жизни – и молилась, чтобы Небеса милостиво забрали ее к родителям.
Устав от печали и слез, она наконец легла на кровать и погрузилась в сон, однако вскоре проснулась от стука в дверь. Вздрогнув от страха, она услышала чей-то голос, назвавший ее по имени. В воображении возник образ Бертрана с кинжалом в руке, а потому Эмили не открыла дверь и даже не отозвалась. Голос позвал ее снова, и только тогда она спросила, кто там.
– Это всего лишь я, синьора, – ответила Мадделина. – Впустите, не бойтесь.
– Но почему так поздно? – удивилась мадемуазель Сен-Обер, открыв дверь.
– Тише! Ради бога, синьора, тише. Если нас услышат, мне никогда не получить прощения. Отец, мать и Бертран уснули, – продолжила она, бесшумно прикрывая за собой дверь. – Я принесла ужин, ведь вы до сих пор ничего не ели. Вот виноград, финики и полчашки вина.
Эмили поблагодарила ее за заботу, но выразила беспокойство, что, заметив отсутствие фруктов, Дорина рассердится.
– Отнеси обратно, Мадделина, – попросила она. – Легче перенести голод, чем переживать, что тебя накажут за своеволие.
– Ах, синьора, опасаться нечего, – успокоила ее дочка хозяев. – Мама ничего не заметит, потому что я оставила их от своего ужина.
Эмили настолько удивилась внезапному проявлению щедрости, что заплакала и на некоторое время утратила дар речи. Внимательно наблюдая за ней и не понимая причину слез, Мадделина наконец произнесла:
– Не плачьте так, синьора! Матушка, конечно, порой грубовата, но скоро добреет, так что не принимайте ее обращение близко к сердцу. Она и меня часто ругает, но я уже привыкла терпеть, а потом убегаю в лес, играю на своей мандолине и обо всем забываю.
Улыбнувшись сквозь слезы, Эмили назвала Мадделину доброй девушкой и приняла дар. Ей очень хотелось узнать, не обсуждала ли Дорина с Бертраном намерения синьора Монтони, однако она не захотела провоцировать невинную душу на предательство родителей. Когда Мадделина собралась уходить, Эмили попросила навещать ее как можно чаще; та пообещала и неслышно вернулась в свою спальню.
Так прошло несколько дней. Эмили оставалась наверху, а Мадделина приносила ей еду. Милое личико и скромность девушки радовали, как ничто другое на протяжении многих месяцев. Эмили настолько привыкла к простой и удобной комнате, что начала чувствовать себя в безопасности, как в родном доме. В то же время спокойная, лишенная тревоги и страха жизнь вернула уму прежнюю живость. Эмили снова начала интересоваться книгами и с радостью обнаружила среди них несколько листов чистой бумаги, незаконченные пейзажи и рисовальные принадлежности. Теперь она могла выбрать за окном самые красивые виды и дополнить их своим творческим воображением. В этих небольших зарисовках ей удавалось внедрить в пейзаж характерные группы героев и простым языком рассказать какую-нибудь трогательную историю. А когда воображаемые переживания персонажей рождали слезу сожаления, Эмили на миг забывала о настоящих страданиях.