– Подойди осторожно к окну и послушай вместе со мной. Музыка вернулась.
Обе замолчали, а когда мелодия изменились, Аннет воскликнула:
– Пресвятая дева! Я хорошо знаю эту песню. Старинная французская баллада, одна из любимых на моей дорогой родине.
Эту балладу Эмили уже слышала здесь, в замке, хотя в рыбацкой хижине в Гаскони звучала другая музыка.
– Ах, это наверняка поет француз. Должно быть, месье Валанкур.
– Тише, Аннет. Не говори так громко: нас услышат.
– Кто? Шевалье? – удивилась Аннет.
– Нет, – печально возразила Эмили, – но тот, кто доложит синьору. Почему тебе кажется, что поет месье Валанкур? Ты узнаешь его голос? Я боюсь доверить своей памяти.
– Я ни разу не слышала, как поет шевалье, – ответила Аннет.
К разочарованию мадемуазель Сен-Обер, она тоже решила, что это Валанкур, только потому, что другого француза не представляла. Вскоре зазвучала баллада из рыбацкой хижины, и несколько раз повторилось «Эмили», причем так явственно, что Аннет тоже его услышала. Эмили без сил опустилась в кресло, а горничная громко позвала:
– Месье Валанкур! Месье Валанкур!
Эмили попыталась остановить ее, однако горничная окликнула музыканта еще несколько раз, и лютня внезапно замолчала. Некоторое время Эмили с волнением прислушивалась, но ответа не получила.
– Неважно, – успокоила ее Аннет. – Это точно шевалье, и я с ним заговорю.
– Нет, лучше я заговорю сама, – возразила Эмили. – Он узнает мой голос и ответит. – И, перегнувшись через подоконник как можно ниже, громко спросила: – Кто поет в столь поздний час?
Последовало долгое молчание. Повторив вопрос, Эмили различила в шуме ветра какие-то звуки, однако такие далекие и тихие, что не разобрала слов и не узнала голос. Немного помолчав, она снова заговорила, и снова донесся голос, но такой же слабый, как прежде. Очевидно, существовали другие помехи, кроме силы и направления ветра. Глубина окон не позволяла словам преодолеть препятствие, в то время как звуки музыки распространялись легко. Эмили отважилась поверить, что, поскольку только на ее голос отреагировал незнакомец, это, несомненно, Валанкур и он тоже ее узнал. От радости она едва не утратила дар речи, чего нельзя было сказать об Аннет: горничная опять принялась обращаться к незнакомцу, но тот молчал. Опасаясь, что шум привлечет внимание часовых, Эмили попросила ее замолчать и решила утром расспросить Людовико более настойчиво, чем прежде. Теперь она могла уверенно сказать, что незнакомец по-прежнему оставался в замке, и собиралась направить Людовико в то место, откуда доносилась музыка.
Некоторое время девушки не отходили от окна, однако больше не слышали ни звуков лютни, ни голоса. Радость захлестнула Эмили с неменьшей силой, чем еще недавно угнетала печаль. Она торопливо шагала по комнате, то обращаясь к Валанкуру по имени, то замолкая. Подходила к окну, прислушивалась, но не слышала ничего, кроме торжественного шума леса. Порой стремление как можно скорее побеседовать с Людовико подталкивало ее послать за ним Аннет незамедлительно, однако удерживало осознание неприличия полночного визита. Взволнованная не меньше госпожи, Аннет то и дело прислушивалась возле окна и отходила глубоко разочарованной, а потом, наконец, призналась, что боится, как бы синьор Верецци не проник с потайной лестницы.
– Впрочем, мадемуазель, ночь почти прошла, – заметила она. – На востоке из-за гор уже выглядывает солнце.
Увлеченная последними событиями, Эмили совсем забыла о существовании такого человека, как Верецци, но сейчас опять встревожилась и решила с помощью Аннет придвинуть к двери старинный комод. И все же он оказался настолько тяжелым, что даже вдвоем им не удалось оторвать его от пола.
– Что там хранится, мадемуазель? – поинтересовалась Аннет.
И Эмили ответила, что ни разу его не открывала.
– Тогда я попробую, – решила Аннет и попыталась поднять крышку. Однако выяснилось, что комод заперт на замок, ключа от которого нет.
В окна уже заглядывал дневной свет, а ветер стих. Эмили посмотрела на укутанный туманом лес, на освещенные первыми лучами горы и увидела, что природа после бури отдыхает в тишине: деревья замерли в неподвижности, и даже облака замедлили вечное движение. Один из часовых мерно шагал по террасе, а двое других, устав от ночного бдения, дремали вдалеке. Вдохнув чистый рассветный воздух, наполненный ароматами омытой дождем листвы, Эмили в последний раз прислушалась, не раздастся ли музыка, и легла спать.
Глава 34
В Лапландии далекой, где зима
Сурова, одинока и пустынна,
Где дуют злые бесконечные ветра,
Безжалостно сметая все вокруг,
Внезапно раздается жизни звук:
Несутся с гор потоки, и трава
Спешит явиться, солнцу отвечая,
Деревья зеленеют, свет встречая,
Цветы нам дарят радость, и восторг
Любви сердца переполняет.
Несколько дней Эмили провела в тревожной неизвестности: Людовико смог узнать у солдат только то, что в указанной ею комнате действительно томится пленник-француз, захваченный во время схватки с отрядом его соотечественников. Преследования со стороны Бертолини и Верецци удавалось избегать самым примитивным способом: сидеть в своей комнате, лишь иногда, по вечерам, выходя прогуляться в коридор. Кажется, Монтони выполнил второе обещание, хотя нарушил первое: Эмили объясняла свое спокойствие его защитой. А главное, она не хотела покидать замок, не получив достоверных известий о Валанкуре, и ждала новостей, ничем не жертвуя, поскольку возможности покинуть замок все равно не представлялось.
На четвертый день ожидания Людовико сообщил, что надеется попасть к пленнику, так как следующей ночью должен дежурить знакомый охранник. Надежда оправдалась: сделав вид, что несет кувшин с водой, он прошел в темницу. Благоразумие не позволило ему сообщить часовому об истинной цели посещения, а потому разговор с пленником оказался очень коротким.
Эмили ожидала результата в своей комнате: Людовико пообещал прийти вечером вместе с Аннет и сдержал слово. Дрожащими губами Эмили произнесла: «Валанкур» и умолкла в тревожном ожидании.
– Шевалье не доверил мне своего имени, синьора, – ответил Людовико. – Но как только я упомянул вас, преисполнился радости, хотя и не удивился так, как я ожидал.
– Значит, он помнит меня? – воскликнула Эмили.
– Ах, конечно, это месье Валанкур! – вступила в разговор Аннет и нетерпеливо взглянула на Людовико.
Тот понял ее взгляд и ответил:
– Да, синьора, шевалье вас помнит. Больше того, питает к вам глубокие чувства. А я осмелился сказать, что вы тоже о нем думаете. Тогда он спросил, каким образом вы узнали, что он в замке, и поручили ли мне поговорить с ним. На первый вопрос я не смог ответить, а на второй ответил положительно, и он снова обрадовался так, что я испугался, как бы бурное проявление восторга не вызвало подозрений у часового.
– Но как он выглядит, Людовико? – нетерпеливо перебила его Эмили. – Не загрустил ли, не заболел ли от долгого плена?
– Что касается грусти, то никаких симптомов я не заметил, так как он пребывал в наилучшем расположении духа, какое только можно представить. Внешность его выражала только радость: кажется, на здоровье он не жалуется, но я не спросил.
– Он не передал никакого сообщения? – спросила Эмили.
– Передал, синьора, и даже кое-что еще, – подтвердил Людовико, шаря по карманам. – Надеюсь, не потерял! Шевалье сказал, что, если бы у него были перо и чернила, он непременно написал бы письмо, и собирался передать вам на словах длинное послание, но вошел часовой и он успел отдать только вот это.
Людовико достал из нагрудного кармана живописную миниатюру. Дрожащей рукой приняв подарок, Эмили увидела собственный портрет – тот самый, который матушка когда-то странным образом потеряла в рыбацкой хижине в Ла-Валле.
К глазам подступили слезы радости и нежности, а Людовико тем временем продолжил:
– «Передай своей госпоже, – велел шевалье, отдавая мне портрет, – что это мое единственное утешение в несчастьях. Скажи, что я постоянно носил его на сердце, а сейчас отправляю в знак любви, которая никогда не умрет. За все богатства мира я не отдал бы портрет никому, кроме нее, а сейчас расстаюсь с ним в надежде вскоре получить обратно из ее рук. Скажи…» Но здесь, синьора, вошел часовой, и шевалье умолк, однако прежде попросил устроить встречу с вами. А когда я ответил, что вряд ли удастся заручиться помощью часового, сказал, что это не так уж и важно, попросил принести от вас ответ и пообещал сообщить нечто большее, чем сейчас. Вот и все, что было, синьора.
– Людовико, как мне отблагодарить тебя за помощь? – воскликнула Эмили. – Но сейчас мне нечего передать. Когда ты снова увидишь шевалье?
– Неизвестно, синьора. Все зависит от того, кто из часовых заступит на пост. Среди них есть только пара тех, к кому можно обратиться с просьбой войти в темницу.
– Незачем напоминать, как для меня важно, чтобы ты как можно скорее встретился с пленником, – заметила Эмили. – Когда сможешь, заверь его, что я получила портрет с теми же чувствами, с какими он его передал. Скажи, что я много страдала и по-прежнему страдаю. – Она умолкла.
– Сказать, что вы хотите его увидеть, синьора? – уточнил Людовико.
– Несомненно, – подтвердила Эмили.
– Но когда и где?
– Это зависит от обстоятельств. Место и час встречи пусть выберет сам, исходя из своих возможностей.
– Что касается места, мадемуазель, – вступила в разговор Аннет, – то во всем замке нет более безопасного и надежного, чем этот коридор. А час, если он вообще настанет, надо выбрать такой, когда все синьоры уснут!
– Передай это все шевалье, – добавила Эмили, – и предоставь ему решать, как действовать. Скажи, что мое сердце осталось неизменным. Но главное, постарайся попасть к нему как можно скорее, а я буду с нетерпением тебя ждать!