Пожелав спокойной ночи, Людовико ушел, а Эмили отправилась отдыхать, но уснуть не могла, поскольку радость прогнала сон не менее успешно, чем раньше прогоняла печаль. Монтони вместе с замком исчез из сознания, как пугающее колдовское видение, и она снова вступила в волшебное царство немеркнущего счастья:
Где под лучами летних лун,
Среди родных полей
Иль возле мирного ручья
Витают песни фей.
Прошла целая неделя, прежде чем Людовико удалось снова попасть в темницу: раньше дежурили часовые, которым он не мог довериться, а вызывать подозрение расспросами о пленнике боялся. Зато он регулярно сообщал Эмили о происходящих в замке ужасных событиях: ссорах, драках и безудержных попойках. Эмили сделала неутешительный вывод, что Монтони не только не собирается ее освобождать, но, возможно, имеет на нее собственные далекоидущие планы вроде тех, что пугали ее раньше. Имя Эмили часто звучало в разговорах Бертолини и Верецци, причем почти всегда в спорах. Монтони проиграл Верецци крупную сумму, так что существовала страшная вероятность того, что ее передадут в качестве натуральной оплаты долга. Однако Эмили не знала, что прежде Монтони успел пообещать ее Бертолини в награду за какую-то важную услугу, а потому не понимала сути раздоров между Бертолини и Верецци. Впрочем, причина ссор особого значения не имела: Эмили замечала во всем надвигающееся несчастье, а потому настойчиво умоляла Людовико организовать побег и как можно скорее навестить пленника.
Наконец Людовико сообщил, что снова посетил шевалье, и тот посоветовал довериться одному охраннику, который уже доказал свою доброту и даже пообещал следующей ночью выпустить его на полчаса из темницы, пока Монтони будет пировать с друзьями.
– Конечно, Себастьян поступил великодушно, – добавил Людовико, – но он знает, что, выпуская шевалье, ничем не рискует, поскольку для того, чтобы выбраться за пределы замка, требуется невероятная хитрость. Но шевалье поручил немедленно отправиться к вам и попросить разрешения навестить вас этой ночью, хотя бы на миг, потому что больше не может жить под одной крышей и не видеть ту, которую любит. Час он назвать не смог, так как время зависит от обстоятельств, как вы, синьора, и сказали, а место встречи попросил выбрать вас, исходя из соображений собственной безопасности.
Мысль о близкой встрече с Валанкуром настолько взволновала Эмили, что она не сразу смогла ответить Людовико, а когда наконец приняла решение, то не придумала лучшего места, чем коридор возле своей комнаты. Покинуть его она боялась, чтобы не встретить кого-нибудь из гостей Монтони. Деликатные соображения скромности пришлось отвергнуть из разумных соображений безопасности. Таким образом, было решено, что шевалье придет в коридор в тот час, который Людовико сочтет подходящим для встречи. Не трудно вообразить, что все это время Эмили провела в надежде и радости, тревоге и нетерпении. За все время жизни в замке она ни разу не наблюдала за заходом солнца и наступлением сумерек с таким удовольствием, как этим вечером. Считая удары часов и шаги караульных на бастионе, она радовалась, что миновал еще один час.
– Ах, Валанкур! – восклицала она. – После всех страданий, после долгой разлуки, когда уже трудно было надеяться на встречу, мы все-таки увидимся! Я пережила горе, тревогу, ужас; осталось не сломаться под тяжестью радости!
В эти мгновения Эмили не могла испытывать чувство сожаления или меланхолии в отношении других событий. И даже то мрачное обстоятельство, что пришлось отказаться от поместий, которые смогли бы обеспечить их с Валанкуром будущую жизнь, отозвалось лишь мимолетной грустью. Все чувства сосредоточились на грядущей встрече с любимым.
Наконец часы пробили полночь. Эмили приоткрыла дверь, прислушалась, но различила лишь далекие взрывы смеха и звуки веселья. Судя по всему, в зале продолжался пир.
«Они будут гулять всю ночь. Значит, Валанкур скоро придет», – подумала она, осторожно закрыв дверь, и принялась мерить комнату шагами, то и дело подходя к окну и прислушиваясь, не зазвучит ли лютня, но вокруг стояла полная тишина. Волнение возрастало с каждой минутой, и настал момент, когда Эмили уже не могла стоять и была вынуждена присесть возле окна. Аннет, как всегда, болтала без умолку, однако Эмили не слышала ни слова. Наконец она встала, перегнулась через подоконник и услышала уже знакомый нежный голос в сопровождении искусной игры на лютне:
Любовь и грусть звучали в песне той,
Дышала в ней сердечная тоска;
Печальный вздох и бурной страсти зной
Слились в волшебном голосе певца!
Эмили заплакала от счастья и нежности, а когда музыка прервалась, восприняла это как знак скорого появления Валанкура. Действительно, не прошло и нескольких минут, как в коридоре раздались быстрые легкие шаги. От волнения Эмили с трудом держалась на ногах, но все-таки приоткрыла дверь и вышла, чтобы встретить любимого, а спустя миг оказалась в объятиях незнакомца. Да, и голос, и внешность – все свидетельствовало, что это не Валанкур. Эмили лишилась чувств.
Придя в себя, она увидела, что незнакомец поддерживает ее и с нежной тревогой вглядывается в ее лицо. Не имея сил ни спрашивать, ни отвечать, она со слезами освободилась из его объятий. На лице незнакомца отразились удивление и разочарование, и он обратился к Людовико за объяснением. Вместо него ответила Аннет.
– Ах, месье! – воскликнула она, заливаясь слезами. – Ах, месье! Вы не тот, кого мы ожидали увидеть. Вы не месье Валанкур! Людовико, как ты мог нас обмануть? Моя бедная госпожа никогда этого не переживет, никогда!
Невероятно взволнованный незнакомец попытался что-то возразить, но потом в отчаянии хлопнул себя по лбу и поспешно удалился в противоположный конец коридора.
Аннет вытерла слезы и обратилась к Людовико:
– А что, если есть и другой шевалье? Что, если месье Валанкур по-прежнему остается в темнице?
Эмили подняла голову.
– Нет, – ответил Людовико. – Если этот шевалье не месье Валанкур, то месье Валанкура никогда здесь не было. Если бы вы, месье, – обратился он к незнакомцу, – соизволили назвать свое имя, ошибки удалось бы избежать.
– Совершенно верно, – ответил незнакомец на ломаном итальянском языке. – Но мне чрезвычайно важно утаить свое имя от Монтони. Мадемуазель, – обратился он к Эмили уже по-французски, – позволите ли вы принести извинения за доставленные страдания и вам одной сообщить мое имя и вызвавшие ошибку обстоятельства? Я француз, ваш соотечественник, но встречаемся мы в чужой стране.
Эмили постаралась собраться с духом, однако сомневалась, стоит ли принимать объяснения. Затем, попросив Людовико подождать на лестнице, а Аннет оставив рядом, сказала, что, поскольку горничная почти не понимает по-итальянски, он может говорить на этом языке.
Отойдя в дальний конец коридора, незнакомец тяжело вздохнул и начал свой рассказ:
– Вы, мадемуазель, давно мне знакомы, хотя меня не знаете. Меня зовут Дюпон, и я из Франции, из вашей родной провинции Гасконь. Давно вами восхищен и – зачем скрывать? – в вас влюблен. – Он умолк, но вскоре продолжил: – Моя семья, мадемуазель, скорее всего вам известна: мы жили в нескольких милях от Ла-Валле, и иногда я имел счастье встречать вас во время прогулок. Не стану вас смущать, повторяя, как вы меня интересовали, как я любил бродить по тем местам, где вы часто бывали, как часто заходил в рыбацкую хижину и оплакивал судьбу, в то время не позволявшую мне открыть свою страсть. Не стану объяснять, каким образом я поддался искушению и стал обладателем неоценимого сокровища, которое отдал вашему посланнику, ожидая совсем другого исхода, чем тот, который получил. Думаю, мой рассказ не делает мне чести. Осмелюсь лишь молить о прощении и о возвращении портрета, который я так неосторожно отдал. Мое преступление стало моим же наказанием: украденный портрет только распалил мою страсть, терзающую меня до сих пор.
Эмили, наконец, прервала его излияния:
– Думаю, месье, я должна положиться на вашу честность и предоставить вам решить, следует ли мне вернуть миниатюру после того, как открылось мое отношение к месье Валанкуру. Я должна чувствовать себя польщенной вашим добрым отношением, но… – Она на миг задумалась. – Недоразумение этого вечера избавляет меня от необходимости говорить что-то еще.
– Увы, мадемуазель, действительно избавляет! – вздохнул месье Дюпон и после долгой паузы продолжил: – Надеюсь, вы позволите мне доказать бескорыстную преданность, если не любовь, и примете мои услуги. Впрочем, какие же услуги могу я предложить, сам всего лишь узник, как и вы? Но как бы я ни дорожил свободой, готов пожертвовать ею и приложить все силы, чтобы вызволить вас из этого гнезда порока. Примите помощь друга, не отказывайте мне в награде хотя бы попытаться заслужить вашу благодарность.
– Вы уже ее заслужили, месье, – ответила Эмили. – Желание помочь достойно самой искренней благодарности. Однако позвольте напомнить об опасности, которой вы подвергаете себя, затягивая нашу встречу. Не забывайте, что для меня останется глубоким утешением знать независимо от успеха вашей дружеской попытки меня освободить, что поблизости обитает соотечественник, готовый помочь и защитить.
Месье Дюпон бережно сжал ее руку, которую Эмили лишь слабо попыталась освободить, и почтительно поднес к губам.
– Позвольте пожелать вам счастья и еще раз напомнить о моей привязанности, которую я не в силах победить.
Как только он произнес эти слова, Эмили услышала в своей комнате шум и, обернувшись, увидела человека, ворвавшегося туда с потайной лестницы.
– Я научу, как победить привязанность! – закричал он, выскочил в коридор и набросился на невооруженного Дюпона с кинжалом.
Тому удалось избежать удара и выбить оружие из рук Верецци, ибо это был он.
Пока они боролись, Эмили, а за ней и Аннет, побежали по коридору, окликая Людовико, но тот уже ушел. Донесшийся из большого зала неясный гул напомнил об опасности, и Эмили отправила Аннет на поиски Людовико, а сама вернулась в коридор, где Дюпон и Верецци по-прежнему сражались, доказывая каждый свою правоту. Конечно, Эмили была всецело заинтересована в победе Дюпона, чье поведение независимо от этого случая заслуживало пристального внимания, даже если бы Верецци не внушал ненависти и ужаса. Упав в кресло, Эмили умоляла их остановиться, пока, наконец, Дюпон не повалил Верецци на пол, где тот и остался лежать, оглушенный силой удара. Она обратилась к Дюпону с