Все неизвестно в них, а потому
Все новое рождает вдохновенье!
Теперь вернемся в Лангедок, где в первую очередь следует упомянуть графа де Вильфора – аристократа, унаследовавшего расположенное возле монастыря Сен-Клер поместье маркиза де Виллеруа. Следует вспомнить, что в то время, когда здесь останавливался месье Сен-Обер с дочерью, замок пустовал, и благородный господин чрезвычайно разволновался, обнаружив, что находится в непосредственной близости от Шато-Ле-Блан – места, относительно которого добрый старый Лавуазен обронил несколько намеков, вызвавших острое любопытство Эмили.
В начале 1584 года – года смерти Сен-Обера – Франсуа Бово, граф де Вильфор, вступил во владение замком и большим поместьем под названием Шато-Ле-Блан, расположенным в провинции Лангедок, на берегу Средиземного моря. Веками принадлежавшее некой богатой семье поместье перешло к новому хозяину после кончины его родственника, маркиза де Виллеруа, человека сурового и необщительного. Это обстоятельство, а также условия военной службы, исключали близкие отношения с кузеном графом де Вильфором. В течение многих лет они почти не общались, так что граф получил сообщение о смерти маркиза, произошедшей в отдаленной части Франции, вместе с документами на вступление в наследство, однако лишь в следующем году решил посетить поместье и провести там осень. Он часто представлял прекрасные пейзажи Шато-Ле-Блана, окрашенные воспоминаниями о юношеских радостях, так как много лет назад, еще при жизни маркизы, в том возрасте, когда ум особенно восприимчив к впечатлениям веселья и восторга, однажды приезжал сюда. И хотя долгое время провел в шуме и суете светского общества, нередко развращавшего сердце и портившего вкус, красота Лангедока и величие его пейзажей хранились в чистом уголке его души.
Много лет ныне покойный маркиз де Виллеруа не посещал поместье. В замке жил только старый дворецкий с женой, и заброшенное здание начало разрушаться. Намерение сделать необходимый ремонт и послужило главной причиной, побудившей графа де Вильфора провести осень в Лангедоке, и никакие уговоры и слезы графини – а в случае необходимости она умела убедительно плакать – не смогли изменить его планы. Поэтому графине не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться воле мужа и покинуть веселое парижское общество, где она блистала красотой и остроумием, ради сумеречного полога лесов, одинокого величия гор, торжественности готических залов, тишины длинных галерей, в которых эхом отдавались редкие шаги слуг, и мерного тиканья огромных часов в холле. От меланхоличных мыслей графиня старалась отвлечься думами о традиционных праздниках Лангедока, но и здесь – увы! – вид сельского веселья доставлял мало радости сердцу, под тлетворным влиянием роскоши давно утратившему великодушие.
Сын и дочь графа – дети от первого брака – должны были сопровождать отца в путешествии на юг Франции. Девятнадцатилетний Анри служил в армии, а Бланш, которой еще не исполнилось восемнадцати, до сих пор воспитывалась в монастыре, куда ее отправили сразу после женитьбы отца. Такой совет дала графиня, не желавшая заниматься воспитанием и обучением падчерицы. Больше того, страх перед расцветающей красотой девушки заставил графиню любыми средствами удерживать Бланш в монастыре, и сейчас она с разочарованием поняла, что муж больше не согласится ни на какие уловки. Утешало одно: в сельской местности красота падчерицы останется незаметной для светского общества.
В назначенное утро по приказу графа у ворот монастыря остановился экипаж, чтобы забрать Бланш, чье сердце с восторгом ожидало свободы и новой жизни. В последние дни ее нетерпение стремительно возрастало, а ночь перед отъездом, когда она считала каждую минуту каждого часа, тянулась невыносимо долго. Наконец забрезжил свет, колокол позвал к заутрене, а монахини начали выходить из келий, и Бланш вскочила с постели, чтобы приветствовать новый день, несущий освобождение от строгой монастырской жизни и обещающий вступление в мир, полный улыбок, добра и благословения! Услышав звон надвратного колокола, а вслед за ним скрип колес, она подбежала к окну, увидела внизу отцовский экипаж и легкой походкой направилась вдоль галереи, где ее встретила одна из старших монахинь и передала приглашение явиться к настоятельнице.
Бланш вошла в кабинет настоятельницы и увидела графиню, показавшуюся ей чистым ангелом, ведущим к счастью. Однако графиня при встрече с падчерицей испытала совсем иные чувства, так как Бланш никогда еще не выглядела такой сияющей и прелестной, как в это утро: освещенное радостной улыбкой юное личико изумляло красотой счастливой невинности.
Поговорив несколько минут с настоятельницей, графиня поднялась, прощаясь. Этого момента Бланш ждала с особым нетерпением, видя в нем вершину, откуда открывалась долина счастья. Было ли это время для сожалений и слез? Да. С внезапно изменившимся, печальным лицом она повернулась к пришедшим проводить ее молодым подругам и заплакала. Даже прощание с настоятельницей – такой строгой и сдержанной – вызвало грусть, о которой Бланш еще час назад и не подозревала. Как тяжело мы расстаемся даже с людьми не самыми приятными, зная, что покидаем их навсегда! Бланш снова расцеловала монахинь и со слезами вышла из монастыря, хотя надеялась покинуть это место с улыбкой.
Присутствие отца и разнообразие дорожных впечатлений скоро привлекли ее внимание и развеяли грусть. Не прислушиваясь к разговору графини с компаньонкой мадемуазель Беарн, Бланш сидела в приятной задумчивости и наблюдала, как плывут по голубому небу облака, то скрывая солнце и отбрасывая тень на дальние пейзажи, то во всем блеске представляя живописные картины. Путешествие доставляло невыразимый восторг: каждую минуту взгляду являлись новые виды, а фантазия наполнялась новыми образами.
Вечером седьмого дня пути наконец-то показался Шато-Ле-Блан. Романтическая красота замка разбудила живое воображение Бланш. Она с изумлением любовалась Пиренеями, которые весь день были видны лишь издалека, а сейчас оказались на расстоянии нескольких миль. Дикие скалы и грозные пропасти то появлялись, то пропадали за облаками. Лучи заходящего солнца придавали снежным вершинам розовый оттенок, а нижние склоны окрашивали в разнообразные цвета, в то время как темно-синие пропасти подчеркивали великолепные контрасты света. Далеко на север и восток простирались пышные долины Лангедока, щедро украшенные виноградными лозами, тутовыми, миндальными и оливковыми рощами. На юге синело чистое, как кристалл, отражавшее цвет небес Средиземное море. На волнах покачивались корабли, чьи белые паруса сияли в вечерних лучах и оживляли картину. Замок отца стоял на высоком мысу, почти скрытый от взглядов соснами, дубами и каштанами, с одной стороны спускавшимися в долину, а с другой занимавшими значительную часть побережья.
По мере приближения готические черты замка проявлялись четче: сначала над деревьями показалась укрепленная сторожевая башня, потом взору предстала разрушенная арка огромных ворот. Бланш уже нарисовала в воображении замок, подобный тем, о которых читала в старинных книжках, где охранники смотрели с укреплений на рыцаря в черных доспехах и черном плаще: в сопровождении отряда храбрых товарищей он спешил избавить даму сердца от угнетений соперника.
Экипажи остановились у запертых ворот. Поскольку огромный колокол, когда-то предупреждавший о приезде гостей, валялся на земле, один из слуг взобрался на разрушенную стену, чтобы сообщить о прибытии хозяина.
Глядя в окно, Бланш предалась навеянным тихим вечерним часом нежным чувствам. Солнце уже покинуло землю, и горы утонули в глубоких сумерках. Отражая остатки солнечного света, море казалось узкой полоской на горизонте. Ветер доносил бормотание накатывавших на берег волн, а порой издалека слышался меланхоличный плеск весел. Ничто не отвлекало Бланш от наблюдений, поскольку мысли остальных были сосредоточены на других темах и предметах. Графиня с сожалением вспоминала веселые парижские развлечения и с отвращением созерцала мрачные леса и дикие края. Все вокруг вызывало у нее неудовольствие. Чувства Анри в некоторой степени совпадали с чувствами графини: молодой человек печально вздыхал по столичному веселью и по возбудившей его воображение даме. Однако окружающая местность и неведомый образ жизни привлекали новизной, а потому сожаление смягчалось жизнерадостными юношескими ожиданиями.
Наконец ворота открылись. Экипажи медленно въехали под сень разросшихся и почти скрывших остатки дневного света каштанов и двинулись по некоему подобию аллеи, обозначенной лишь рядами деревьев по обе стороны. Это была та самая дорога, по которой когда-то ехали Сен-Обер и Эмили в надежде найти ночлег, но вскоре остановились, заметив человека, которого возница принял за грабителя.
– Что за несчастное глухое место! – воскликнула графиня, когда экипажи въехали еще глубже в заросли. – Надеюсь, граф, вы не собираетесь провести в этом дремучем лесу всю осень!
– Посмотрим по обстоятельствам, мадам, – невозмутимо ответил граф. – В этом дремучем лесу жили мои предки.
Экипажи остановились возле парадного входа, и у двери появился старый дворецкий в сопровождении парижских слуг, отправленных вперед, чтобы подготовить замок к приезду хозяина. Бланш заметила, что здание не целиком построено в готическом стиле, но имеет и более новые пристройки. И все же огромный мрачный холл сохранял готические черты, а на скрытых полумраком великолепных гобеленах на стенах были изображены сцены из старинных провансальских легенд. Выходящее на юг, заросшее клематисом и розой эглантерией огромное готическое окно притягивало взгляд и сквозь цветущий занавес открывало вид на темные вершины окаймлявших мыс деревьев. Дальше на юг и восток простирались воды Средиземного моря и терялись на горизонте, а на северо-востоке границу очерчивали роскошные берега Лангедока и Прованса, покрытые лесом, виноградниками и тучными пастбищами. На юго-западе возвышались величественные, сейчас скрытые сгустившимся мраком Пиренеи.