– У тебя когда-нибудь был шанс?
Петруха непонимающе вылупил маленькие глазки.
– Какой такой еще шанс?
Ракитин улыбнулся уголком рта.
– Шанс, – сказал он. – Я говорю о шансе, Петруха. О последнем, о единственном и неповторимом. Так был он у тебя или нет?
– Не знаю, – сказал Петруха.
Потом сплюнул под ноги:
– Шанс там какой-то.
10
– Пришел, – удовлетворенно произнес Гоша. – Прилетел, голубок.
Голубок кивнул. Под левым глазом синел фингал.
– Подрался? – Гоша хищно сощурился.
– Да нет. – Ракитин махнул рукой. – Упал.
– Ага, – согласился Георгий. – Упал.
Ракитин потупился. Под левым глазом саднило досадное чувство неловкости.
– Ладно, – улыбнулся Гоша. – Молодца.
Ракитин ничего не имел против. Он ждал.
Внезапно Гоша, воровато оглянувшись на дверь, жарко задышал ему в самое ухо.
– Братуха, выручай. Я вчера соску склеил. Семнадцати нет, представляешь? А жопа на полспины. Короче, сегодня возьмешь мою старуху.
Ракитин опешил.
– Какаю старуху?
– Какую. Какая уж есть. Жену мою возьмешь.
Жену?! Ракитин зарделся.
– Че ты ссышь-то? – Гоша легонько двинул его кулаком. – Ты не ссы, понял?
Ракитин сглотнул и помотал головой. Потом выдавил:
– Там… это… Там было написано… животные… домашние животные…
– Ну ты даешь. – Гоша разочарованно развел руками. – А я тебе дикое предлагаю?
Ракитин горестно вздохнул и протянул руку. Зеленоватые купюры тут же накрыли его ладонь.
– Не забуду, – прошептал Гоша, чмокая в щеку Ракитина.
Минут через двадцать дверь наконец-то открылась, и Ракитин едва не упал. К нему вышла она. Та самая, которая приходила во снах, обжигала и сдирала кожу, а потом весь день он чувствовал на губах вкус ее губ.
Она улыбнулась.
– Вас ведь Вольдемаром зовут? – безумной флейтой прозвучал ее голос.
Ракитин кивнул, нащупывая спиной стену. Вольдемаром. Так звала его мама.
– Прекрасно, – сказала она. – Тогда, Вольдемар, ведите меня.
– Ку-ку… куда? – растерянно прокуковал Ракитин.
– Куда хотите, – улыбнулся ангел.
Они шли по улице, она держала его под руку, и ему казалось, что его ноги не касаются мостовой. Его жесткий локоть упирался в мягкость ее груди. Смерть и нежность витали над головой.
– Ты меня любишь? – спросила она, когда они легли на его рваный матрац.
– Да, – ответил он, и его глаза обожгло.
Она прижалась к нему горячим телом и замерла. И он тоже замер. И все у них соприкасалось. До единого волоска. И это было внепредельно. Не было слов описать это волшебство.
– Ты сильный, – шептала она. – Ты умный. Ты хищный, ты добрый, ласковый и родной. Ты мой тигр, мой воробушек. Сладость моя и гадость. Ты все, что было и не было. В тебе одном сошлись все мои желания. Я хочу раствориться в твоем теле и не умереть. Никогда не умереть.
Ракитин же наоборот мечтал о смерти. Он лежал и призывал ее прийти сейчас же и резануть его своей косой. Все, о чем он не смел мечтать, сбылось. Он вслушивался в ее лепет и таял, млел и плавился.
– Дай мне шанс, – вдруг произнесла она. – Умоляю, один только шанс.
11
– Где она? – Ракитин дрожал от возбуждения и испуга.
– Кто? – не понял Гоша, придерживая рукой рвущегося куда-то в глубину квартиры Ракитина.
– Она! Она! – Ракитин задыхался. – Что ты с ней сделал?
– С кем?
– С женой моей… то есть твоей…
– Ах вот ты о ком. – Гоша вздохнул. – Убил я ее, Вован.
– Как?! – У Ракитина подкосились ноги, и, чтобы не упасть, он ухватился за перила.
Гоша пожал плечами.
– Обыкновенно. Зарезал, как свинью. Даже хрюкнуть не успела.
– Зарезал???
– Ага. Потом отрезал голову, отсек руки и ноги, тело распилил пополам и вынес все это на помойку.
– Ты не человек, – еле слышно произнес убитый его словами Ракитин. – Ты животное.
В полной тишине прошла минута. Гоша с любопытством смотрел на Ракитина.
– Я больше никого выгуливать не буду, – медленно проговорил Ракитин. – Я увольняюсь.
– Да шучу я, Вовчик! Ты что, родной! – Гоша неприятно гоготнул. – Что ж я, живодер какой, женщин потрошить! Спит она, понял? Спит, голубка.
Ракитин недоверчиво смотрел на улыбающегося шутника. Его улыбка дышала смертью. Он чувствовал себя как на американских горках. Тошнота то отступала, то вновь подкатывала к горлу.
– Я пошутил, – засмеялся Гоша. – Это же жена моя, Вовчик! Ты чо! – Он хлопнул Ракитина по плечу и сразу же перешел на деловой тон. – Сегодня два моих товарища ко мне издалека приехали. Город хотят посмотреть. Покажешь?
Ракитин бессильно опустил голову. Ему хотелось блевануть, но было нечем. Вдруг в его памяти нарисовалась картинка: он – пятнадцатилетний – сидит на холодных лестничных ступеньках, и его выворачивает наизнанку. В первый раз после первой пробы алкоголя. Какое прекрасное было время!
На площадку вышли двое в белых плащах. На головах обоих лихо сидели заломленные набок белые береты.
«Пижоны», – устало подумал Ракитин и тяжело поднялся на ноги.
– За мной, – еле слышно сказал он и первым начал спускаться по лестнице.
– Бабки возьмешь? – загремел сверху Гошин голос.
Ракитин махнул рукой. Потом.
Они вышли на улицу, и от солнечного выстрела Ракитина слегка покачнуло. Товарищи тут же бережно взяли его под локти.
– Я сам, – раздраженно отмахнулся Ракитин, и они все вместе направились в сторону Невского проспекта.
– В Эрмитаже бывали? – слегка обернулся он к правому от него.
Тот отрицательно замотал головой.
«Деревня», – подумал про себя Ракитин и сказал вслух:
– И не будете.
Потом, спустя пару минут, чтобы сгладить свою грубость, примирительно предложил:
– Давайте я вас в аптеку свожу. Вот такая аптека!
Потом они, купив по шаверме, сидели в садике на скамейке.
– Эх, братцы, – вытирая рукой губы и поднимая глаза в синее небо, говорил Ракитин. – Знали бы вы, как прекрасно жить, надеясь на чудо. Когда что-то серьезное и мощное ждет впереди! Когда каждый день превращается в упоительный полет. Кто из вас в детстве мечтал стать космонавтом?
Он оглядел присутствующих.
Те тупо жевали.
– Ага. Никто. А я вот мечтал. И сейчас мечтаю. А знаете почему? Не знаете. А я вам скажу. Потому что у меня есть шанс. И у вас он тоже есть. У всех нас есть шанс, его только нужно уметь использовать. А? Чего молчим? Правильно я говорю?
Сидящие по бокам мужчины в белых халатах кивали, и жир тек по их мощным гладко выбритым подбородкам, а из ближайшего поворота уже выворачивала машина. Белый катафалк с большим красным крестом на борту.
12
И тогда, в один момент все поняв, Ракитин побежал. Быстро побежал. В последний раз он так мчался лет двадцать назад, когда опаздывал на свое первое свидание. Тогда он опоздал, и та, которая его ждала, этого ему не простила.
Теперь он не мог опоздать. И не мог позволить себя догнать. Те двое, выплевывая на ходу остатки еды, тяжело дышали ему в затылок.
Ракитин припустил сильнее. Казалось, он не бежал, а летел. Парил над самой землей, не касаясь ее.
Вот остался позади подвал с его старым матрацем, промелькнула вывороченная из земли детская карусель. Вот он обогнал бесстрастного Петруху, дефилирующего уже без коляски. Затем был угол дома, о который тер свой мохнатый бок мишутка. Все это и многое другое оставалось позади, в недалеком и нежном прошлом.
Бегущий Ракитин обернулся. То, что он увидел, заставило его задохнуться, наполняя ужасом горящие легкие. Громко и натужно урча, его нагонял белый катафалк. Он слегка переваливался с боку на бок, словно его нутро раскачивали сумасшедшие пассажиры.
Ракитин поднатужился из последних сил и ворвался на спасительную территорию парка, где он когда-то гулял с Тузиком. Ловко лавируя меж темных стволов, перепрыгивая невысокие кусты, он вдруг понял, что ему сейчас нужно сделать. На бегу вынимая из карманов купюры, Ракитин взмахнул руками, бросая их вверх.
Это был настоящий фейерверк. Два ярких денежных взрыва не только остановили преследование, но и сбили преследователей с ног. А Ракитин уже летел, не в силах остановиться. Нет, он уже не боялся. Никого и ничего. Пролетая мимо водосточной трубы, с которой когда-то сорвал достопамятное объявление, он нашел ее свежевыкрашенной, как глаза ангела, упоительной синевой.
Трубы, зовущей в небо.
«Вот так», – радостно думал Ракитин, улыбаясь какому-то новому чувству. «Вот так», – твердил он про себя, хватая ртом обжигающий воздух свободы и растворяясь в нем без остатка, без единого шанса.
На границе
Зимин сидел на унитазе, приспустив больничные штаны до икр, но все потуги были тщетны – острая боль в паху путала его планы.
Кружилась голова. Три часа назад ему зашили грыжу. Собрав во рту липкую слюну, Зимин с силой выплюнул, стараясь попасть в стоящее возле ног ведро, и промахнулся.
Плевок попал прямо в штаны.
Морщась от досады и боли, он приподнял зад и стал медленно разгибаться.
В коридоре было полутемно – дежурная сестра выключила верхнее освещение, и свет проникал только через единственное окно в торце. Возле окна стояла кровать. На ней, связанный простынями, лежал старик. «Лебовь! Лебовь!» – безостановочно звал он то ли женщину, то ли чувство.
Зимин кое-как доковылял до своей палаты.
– С облегчением? – Вытянувшийся на соседней кровати мужик, похожий на актера Роберта де Ниро, повернулся к нему лицом.
Зимин махнул рукой и осторожно присел на краешек постели.
– Кефир нужен, – подал голос паренек, лежащий напротив. – Кефир слабит.
– Это свежий слабит, – возразил, не глядя на него, де Ниро. – А уже вчерашний – крепит.
– Да ладно, – ухмыльнулся парень. – Кого крепит, а кому днище срывает.
Де Ниро не ответил.
Зимин, помогая себе рукой, занес правую ногу на кровать и, прикусывая губу, очень медленно лег. Анестезия, отступая, оставляла нарастающую с каждой минутой боль.