— В один из этих дней, — тихо сказал он. — Совсем скоро, может быть раньше, чем я думаю. И они найдут здесь только развалины города. Регулы им расскажут о случившемся все, что захотят.
— Ци'мри, — презрительно сказала Мелеин, но Дункан не понял ее слов.
— Госпожа хочет сказать, — пояснил ему Ньюн, — что нас не интересует, о чем говорят чужие. У нас нет братьев, но нет и хозяев. Мы больше не служим регулам. Может, ты не понимаешь, Дункан, но мы последние мри. На «Аханале» и в эдуне оставались те мри, что уцелели после войны. И регулы знают, что если они не покончат с нами, не завершат уничтожение расы, наша месть будет жестокой. Они боятся встретиться с нами лицом к лицу, и скорее всего постараются расправиться с нами руками землян. Вот как обстоят дела. Так что лучше не задавай вопросов. Все, чему суждено случиться, случится. Но не напоминай нам об этом своими вопросами.
Дункан молча выслушал все это и сел, обхватив колени руками. Пальцы его сжались так, что костяшки побелели.
— Дункан, — помолчав, сказала Мелеин, — у нас говорят: «Сказано — значит сделано». Поэтому мы стараемся не говорить, чтобы не попадать в ловушки слов, как регулы. Больше не спрашивай.
И она протянула Ньюну левую руку, чтобы тот помог ей подняться. Ньюн постарался быть очень осторожным, но все равно причинил ей боль.
— На небе тучи, — сказала Мелеин глядя на восток. — Может, они обрушатся на регулов.
К полудню тучи закрыли все небо, спрятав солнце. Стало холодно. Над развалинами города и порта бушевала буря: все произошло так, как хотела Мелеин.
Мелеин оглянулась на покинутую долину и увидела на ней ужасные молнии, прорезающие черное небо. Что-то шевельнулось в ее душе и передалось дусу, который, почувствовав ее состояние, жалобно завыл.
Но тучи не напоили их влагой, и фляги их были на три четверти пусты, когда они поднялись на высокогорную равнину. Дункан уже начал спотыкаться и шататься от усталости. Он был бы рад остановиться. Но Ньюн боялся, что их обнаружат с самолета, и не хотел останавливаться на открытом месте, даже ради Дункана.
Он часто с тревогой смотрел на Мелеин, но девушка шла спокойно и по ней не было заметно, что она страдает.
Вдалеке на западе, словно мираж, показалась небольшая рощица. Деревья с голыми сучьями, которые переплелись самым невероятным образом. Лишь на кончиках веток виднелись небольшие листочки.
— Там вода, — сказал Ньюн. — Вечером мы устроим привал и сможем напиться вволю.
И смертельно уставший Дункан, собрав последние силы, пошел за ними к деревьям, стараясь не отстать.
Он шел следом, ни о чем не думая.
— Берегись! — крикнула Мелеин, заметив, как и Ньюн, блестящие прозрачные нити, брызнувшие им навстречу.
Ньюн выхватил пистолет и выстрелил прежде, чем Дункан успел сообразить, что произошло. Цветок ветра тут же умер, испустив невыносимое зловоние; его усики почернели. Но на руках, там, где они успели коснулись открытого тела Дункана, усики покраснели, и Дункан, которому усики успели забраться и под одежду, упал на песок и стал кататься, как сумасшедший.
— Ч'ау! — выругал его Ньюн. — Спокойно, лежи спокойно! — И, когда Дункан затих, вытащил ав'тлен и принялся отдирать усики от его тела. Очистив одежду и тело от усиков, Ньюн поставил Дункана на ноги и тщательно осмотрел, чтобы убедиться, что он ничего не пропустил.
Отойдя в сторону, Дункан уселся там, переживая случившееся.
Ньюн песком очистил ав'тлен, на котором могли остаться следы яда цветка ветра. Затем он вытащил из-за пояса маленькую трубочку и аккуратно погрузил ее в мягкое дерево. Оттуда начала капать прозрачная жидкость, чистая от пыли Кесрит.
Он наполнил первую флягу и протянул ее Мелеин, чтобы та могла вдоволь напиться. Вторую флягу, наполнив ее точно также, Ньюн выпил сам, и приготовил третью для Дункана, который уже немного оправился от шока. Землянин все еще лежал на песке и дрожал.
— Всегда нужно помнить, — поучающе сказал Ньюн, — что на Кесрит, в тех местах, где есть вода, всегда поджидают враги и хищники. Тебе повезло — ты легко отделался. Но если бы ты был один, то цветок отравил бы тебя, и ты бы умер.
— Я ничего не вижу, — сказал Дункан и, пересиливая боль, отпил из фляги.
— Когда мы пойдем по роще, — сказал Ньюн, — смотри, чтобы свет бил тебе в лицо: тогда ты сможешь увидеть нити цветка ветра. И внимательно смотри себе под ноги. — Он показал на место, где маленький буровер приготовил свою западню. Ньюн бросил туда гальку. Песок взорвался, мелькнуло что-то бледное, маленький буровер схватил добычу и снова зарылся в песок.
— Он ядовит, — сказал Ньюн, — и даже такой маленький может причинить немало неприятностей. Но они могут вырасти такими большими, что запросто проглотят даже дуса, тогда яд им не нужен. Буроверы прячутся в тени, среди камней, там где есть песок, чтобы спрятаться. Больших буроверов мало. Ха-дусы едят их, пока те не вырастут до больших размеров и сами не начнут питаться дусами. Здесь есть один огромный старый буровер. Мы будем проходить завтра мимо него. Я думаю, что он живет здесь дольше меня. Буроверы — как регулы: чем старше, тем больше и меньше двигаются.
Маленький буровер, которого они потревожили, выскочил из песка, и, шевеля щупальцами, побежал между деревьями и снова зарылся в песок.
Откуда-то выскочил безвредный джо, который тоже поспешил укрыться от незваных гостей и быстро исчез среди деревьев.
— Выпей воду, — сказал Ньюн измученному Дункану, почувствовав жалость к нему. И, пока Ньюн готовил им ужин, Дункан медленно допил воду. Они могли бы поесть мяса буроверов, хотя оно безвкусным и твердым, как резина, но в этот вечер Мелеин очень устала и им пришлось сделать привал гораздо раньше. Они ничего не ели с прошлой ночи. Он великодушно позволил Дункану съесть столько же, сколько и они: все-таки Дункан нес весь груз, в том числе и пищу.
Внизу, в долине, по-прежнему сверкали молнии — к несчастью для регулов.
Они легли спать рядом с дусом, греясь о его теплое тело. Они спали спокойно, зная, что дус и во сне надежно охраняет их.
Утром Ньюн собрал все вещи и, после долгого раздумья, неохотно взвалил на себя несколько свертков с одеждой и пищей. Так что мешок землянина заметно уменьшился.
— Если ты не будешь смотреть, куда идешь, — сурово сказал Ньюн, — достанешься буроверу, а он не будет тебя кормить и укрывать, как мы.
Человек посмотрел на него, заметив на лбу Ньюна свежую царапину — память о встрече с цветком ветра. Ньюн не думал, что землянин забудет его вчерашние слова о том, что кел'ен не понесет вещи. Угрюмый взгляд Ньюна говорил Дункану: не вздумай напоминать мне о том разговоре.
Но Дункан сказал:
— Я быстро все запоминаю и усваиваю.
Ньюн понял, что среди многих вещей, которые Дункан усвоил здесь, была и вежливость кел'ейнов.
20
Воздух был невообразимо удушливым. Страх регулов наполнял его. Было темно, горели только лампочки двух пультов и аварийного освещения. Энергия была отключена. Завод питьевой воды полностью бездействовал. Правда, воду можно было отыскать на Кесрит, но регулы не были уверены, что они ее найдут, а к тому же они не торопились выходить на зараженные территории.
Хулаг еще не распорядился сделать это. Он прикажет, Ставрос в этом не сомневался, когда его самого будет мучить жажда.
Тележки ездили только на батареях. Батарей было мало, но у Ставроса и Хулага — старейших — было сколько угодно энергии, пищи и воды. Ведь молодые должны поддерживать старших. Ставросу стало немного жаль секретаря Хаду, который распределял жалкие остатки пищи и воды среди трех сотен молодых регулов. Помещение, где они находились, было таким крохотным, что молодым регулам было негде спать, но тележки могли здесь разъезжать свободно. Юнцы уступали им дорогу с почтением, которое граничило с поклонением. Но ведь в старших была вся их надежда на спасение. Они почти не разговаривали, с надеждой глядя на Хулага.
А иногда Ставрос замечал, что некоторые из них, заснув, уже больше не просыпались.
«Бай, — просигналил он, медленно набирая на экране буквы регулов, — мне кажется, что некоторые молодые регулы больны."
Огромное тело Хулага перегнулось через край тележки, а затем вновь опустилось на сиденье.
— Нет, уважаемый, они спят. Они будут спать, пока не придет помощь. Они меньше потребляют в таком состоянии.
А спящих молодых регулов становилось все больше и больше, пока не уснули почти все.
Сам Хулаг временами тоже начинал засыпать, но тут же вскакивал и, ругаясь, звал Хаду:
— Еды! — кричал он. — И побыстрее, безмозглый идиот!
Густой, остро пахнущий суп был предложен и Ставросу, но от одного вида супа того чуть не стошнило. Он отказался. Это встревожило Хаду, но он отдал порцию Хулагу, и густой, похожий на пасту, суп, быстро исчез в тонкогубом рту бая.
— Почему ты не ешь? — спросил Хулаг.
«Мне не нужна еда, — ответил Ставрос и тут же чистосердечно добавил: — Ваша пища мне не подходит, но я могу пить сой."
Хада сразу бросился исполнить пожелание Ставроса. В его готовности услужить было что-то ненормальное, патологическое.
Он вложил чашку с горячей жидкостью в здоровую руку Ставроса и склонился перед ним.
Хулаг засмеялся. Его смех был похож на шипение.
— Иди, птенец, и сядь вместе с другими юношами.
И Хада униженно повиновался и поплелся туда, куда ему было приказано.
— Хада знает, — объяснил Хулаг, который из-за долгого пребывания вместе сделался вежливым и даже приветливым, хорошо понимая, что в сложившейся ситуации ему следует во всем угождать Ставросу, — Хада знает, что если ожидание продлится еще, то рацион станет еще меньше, и он уже экономит. Но я прощаю его. Если он будет и дальше таким же услужливым, я, возможно, оставлю его в живых. Я могу сохранить жизнь. Я могу убить. Это все мое.
Как и корабль, понял Ставрос.
«Прими мои соболезнования, бай."
— Прими и ты мои соболезнования по поводу утраты твоего собственного юноши. — И огромный паук, вздохнув, скрылся в своей тележке.