Маркел обернулся и увидел, что Петр уже вернулся и у него в одной руке миска грибочков, а во второй чарка (даже, правильнее, чара) хлебного вина. От вина шел добрый дух.
– Надо, надо испытать, – сказал Евлампий. – А то как же.
Маркел подумал и кивнул. Петр поставил перед ним миску, в миске уже была ложка, так что доставать свою было не нужно, а чарку поставил под самую руку, нет, даже почти что в пальцы вставил. Маркел усмехнулся. Евлампий вдруг спросил:
– А не боишься?
Маркел сердито мотнул головой, перекрестился, взял чарку и, не отрываясь, выпил, поставил и сразу принялся закусывать. Петр и Евлампий молча ждали. Маркел перестал закусывать, кивнул головой и сказал:
– Хороши грибочки. Хрумкие!
– А винцо? – спросил Евлампий.
– Просто царское! – сказал Маркел. – Но недоразбавлено. Небось, горит.
– Ну, может быть, – сказал Евлампий. – Виноват, перестарались!
– Ладно, – сказал Маркел. – Чего там. Это не самый грех. Но завтра приду и проверю из общего чана!
– Милости прошу! – сказал Евлампий. – Всегда добрым людям рады.
А Маркел опять взял чарку, поднес ее к носу и понюхал.
– Еще? – спросил Евлампий.
– Нет, – сказал Маркел, – хватит, мы на службе. – После еще понюхал и сказал: – Чистый дух, так бы всю жизнь и нюхал. – Потом спросил: – Что добавляешь?
– Э! – сказал Евлампий. – А вот это я тебе уже и под кнутом не расскажу! Знаешь, сколько мне за это сулили? А я молчу.
Маркел опять понюхал чарку и сказал:
– Через вишневый уголь чистишь.
– Нет, – сказал Евлампий. – Не через него.
– А через что? – спросил Маркел.
– Га! – сказал Евлампий радостно. – Так я тебе и рассказал! А налить еще налью, пей сколько сможешь, и все даром, мне не жалко.
Маркел опять понюхал чарку и сказал:
– Тоже колдовство какое-то! – и посмотрел на Евлампия.
Евлампий покривился и сказал:
– Вот так и угощай добрых людей. Так и на дыбу недолго попасть.
– Ладно, ладно, – примирительно сказал Маркел. – Не буду. Да мне уже и некогда. – Тут он встал из-за стола, взял шапку, и Евлампий тоже встал, и он сказал Евлампию: – Завтра опять приду. Так что у тебя еще вон сколько времени! Вспоминай про эту бабу, спрашивай. – Тут он повернулся к Петру и спросил: – А ты что про нее знаешь?
– Про кого? – спросил Петр.
– Про бабу-уродку, – быстро продолжал Маркел, а сам при этом повернулся так, чтобы закрыть собой Евлампия, чтобы тот не делал Петру знаков, и опять сказал: – Про ту уродку, что государыня убить велела, где она сейчас?
– Так закопали ее, что еще! Еще вчера, – сказал Петр. И тут же громко сказал: – А! – потому что понял, что проговорился. Маркел посмотрел на него и подумал, что зато теперь его хоть в кипятке вари, он уже больше ничего не скажет. Поэтому Маркел не стал его дальше расспрашивать, а только строго усмехнулся, надел шапку, отвернулся и сказал уже Евлампию:
– Вот так-то! Завтра я к вам приду. А вы пока что вспоминайте, вспоминайте, спать вам сегодня будет некогда! – и развернулся, и пошел к порогу.
– Эх, не тех грибочков мы тебе подали! – сказал ему в спину Евлампий, но он и не подумал оборачиваться, а как шел к порогу, так и вышел, а там и вышел со двора в открытые Григорием ворота – вот какой ему тогда был сделан почетный выход.
8
Маркел вышел за ворота, отошел еще шагов с десяток и остановился. День был погожий, время тихое, послеобеденное. Честной народ отдыхает, подумал Маркел, а нечестной настороже, и еще раз осмотрелся, опять никого не увидел и медленно пошел вниз с горки, к торговым рядам. Там тоже всё было закрыто, да у Маркела дел там не было, он просто шел, не зная, куда идти дальше. Поэтому возле рядов он еще раз остановился, осмотрелся, но опять никого не увидел и повернулся и пошел теперь уже совсем обратно, то есть к мосту, к Никольской башне.
Но до моста он не дошел, а еще раз свернул, теперь уже совсем немного влево, то есть туда, где шагах в двадцати от моста стояла деревянная церквушка (по-московски, конечно, часовенка) Николы, как после Маркел узнал, Подстенного. А тогда Маркел просто снял шапку, остановился и перекрестился, а уже после вошел внутрь, стараясь сильно не дышать, чтобы вином не разило. Да только некому там было вино нюхать, служба давно закончилась и в церкви было пусто. Маркел опустил в кружку копейку, взял две полукопеечные свечки и поставил первую по убиенному отроку Димитрию, а вторую святому Николе, на добрый совет. Маркел всегда так делал, а тут, подумал он, давно было нужно это сделать, а он вон сколько протянул, грех это и гордыня. Подумав так, Маркел еще раз, теперь уже во весь мах, перекрестился и начал читать Отче наш. После еще читал всё подряд, что вспоминалось. А после, замолчав и повернувшись к Николе, Маркел просто долго на него смотрел и старался ни о чем не думать, потому что нужно было ждать и не пропустить того, когда Никола начнет говорить. Но Никола молчал и молчал. Маркел опять начал читать молитвы. Потом опять молча смотрел. Потом сам не заметил, как задумался. Дум было много: и о ведьме думалось, и о кабацком голове, и о царевиче, и о его приятелях, которые тогда с ним были, когда он то ли сам зарезался, то ли его зарезали, а если сам, тогда чего они так напугались, или они еще что-то видели, а теперь не говорят, потому что им сказали ничего не говорить, никто, сказали, московских не звал, они потолкутся и уедут, а нам здесь дальше жить, а так еще самих зарежут… Эх, в сердцах спохватился Маркел, грех о таком в храме думать, в храме душа должна быть чистой, а он какой сюда пришел, из кабака, прости, Господи, но он же не по своей охоте туда хаживал, а он по службе, и ведь же вон что выслужил – ведьму!.. Эх, тут же еще сильней осадил себя Маркел, не о том он думает, нельзя такое пускать в душу…
И вдруг услышал:
– Маркел!
И сразу поднял голову и осмотрелся. В церкви был только один он. А сверху на него смотрел святой Никола – с иконы, конечно. Святой Никола, подумал Маркел, не оставь меня, грешного, я не за себя прошу, а за невинное дитя, кто за него заступится, когда все расступились, а что я один могу, когда я слеп и глух, святой Никола, надоумь меня, наставь мои стопы, век тебе буду благодарен, век тебя буду поминать, как и поминал до этого, святой Никола! А после встал (потому что он до того был на коленях, а когда он на них опустился, не помнил) и еще раз перекрестился, а после поправил свечку, после отступил на шаг и вдруг подумал, что не в кабак нужно было идти, а искать Петрушу Колобова и остальных ребят и их расспрашивать. И не будет им греха за то, потому что ну и что, что они однажды уже крест целовали, когда их приводили к кресту, они же дети неразумные, безгрешные…
И тут же подумал: нет, кто это он такой, чтобы о таком судить, червь он, вот кто! И еще раз перекрестился, постоял и успокоился, ни о чем таком ему уже больше не думалось, и вот тогда уже он развернулся и вышел из церкви, опять к ней повернулся и перекрестился, надел шапку и пошел к мосту.
На мосту стоял стрелец. Маркел прошел мимо него как мимо пустого места, прошел через башню, вошел в кремль и пошел дальше. Шел не спеша. На пути ему никто не попадался, а это тогда слева от него были службы, а справа – подворья царицыных братьев, Михаила и Григория. Также и когда Маркел уже зашел за них, то есть уже дошел до колокольни, то увидел, что и возле красного крыльца нет никого, то есть стоят одни только столы, а ни московских, ни народа нет. Маркел пошел дальше. На крыльце дьячей избы стоял уже другой стрелец, не утренний, и грозно смотрел на Маркела. Дверь в дьячую избу была закрыта, но голоса оттуда слышались – и очень громкие. Но Маркел не стал выслушивать, чьи это были голоса, а как шел, так и прошел дальше, и дошел до ворот, ведущих на внутренний двор.
И они вдруг оказались закрыты! Как и тогда, вспомнил Маркел, когда приехал Битяговский, то есть уже после набата, когда царевич был уже, ну, как это сказать, не жив, а они там собрались и непонятно для чего закрылись! Маркел взял колотушку и стукнул в ворота. В воротах открылся глазок, в глазке показался глаз, а после глаз пропал и в воротах открылась небольшая дверца. Маркел вошел в нее. Возле ворот стоял служитель. Маркел строго сказал:
– Тебя как звать?
– Кирилл, – ответил тот. – Моховиков.
– А! – грозно сказал Маркел. – Тот самый! Это ты тогда здесь стоял, когда государев дьяк приехал, а его сразу убили, ты?! – и еще сразу показал овчинку.
– Ну я, – сказал Моховиков, сердито косясь на нее. – Только ты мне это в нос не тычь! Мне сегодня не такое тыкали!
– Кто тыкал?! – спросил Маркел, пряча овчинку.
– Да этот ваш, в красной рубахе! Дикий бык! – сказал Моховиков. – Я, говорит, тебе на одну ногу наступлю, а за другую дерну и порву как жабу. И уже при всех схватил, и уже начал рвать! Но низкий поклон боярину, сказал пока что погодить. И погодили.
– Да, – сказал Маркел. – Боярин у нас мягкий. Не то что ваши. А ведь из-за них все началось! – продолжал он уже с жаром. – Мишка же всё это заварил, а кто еще! А теперь нам с тобой расхлебывать! Он же теперь, Мишка, где? У себя на перине лежит, его как жабу не порвешь! Да к нему и не подступишься! А это он тебе велел ворота запирать, ведь он, ведь так!
– Ну так, – сказал Моховиков.
– А для чего? – спросил Маркел. – Чтобы злодеи не сбежали, так?!
– Ну так, – опять сказал Моховиков.
– И ты пошел и запер, – продолжал Маркел. – А Фроловские что? Они же так открытые и простояли! А ты, дурень, эти запирал!
– Э! – сказал Моховиков. – Какой ты сейчас ловкий, а я какой был тогда дурень! А вот я посмотрел бы тогда на тебя, когда бы это не мне, а тебе боярин Михаил тогда велел закрыть ворота, а ты бы, такой умник, стал бы говорить! Да он бы тебя саблей пополам! Он же тогда был ох какой горячий! Царевич же тогда лежал зарезанный, его кровиночка, ох, он был лют!
– А крепко пьян? – спросил Маркел.
– Да как будто не особенно, – сказал Моховиков. – А может, и не пьян совсем. Он же тогда был не в себе! Я же говорю тебе: царевича зарезали!