— Она лаяла?
— Нет, лаять она не могла — горла не было. Только пасть разевала. Но моргала, облизывалась, нюхала, фыркала, водила ушами… Он опыты делал по оживлению, про его метод даже фильм американцы сняли, в сороковых годах, специально приезжали. Голова недолго жила, несколько дней, но все равно это было неслыханно, сенсация в науке.
Профессор изобрел специальный аппарат, к которому она крепилась, — искусственные легкие и сердце. На кнопочку нажмешь, и шестеренки вертятся, кровь гоняют, и воздух насосом туда-сюда, вдох-выдох. Изящный такой приборчик, деталей много, все блестит, красота! Потом на базе него создали аппарат искусственного кровообращения, им до сих пор в больницах пользуются. А Брюхоненко наградили Ленинской премией. Посмертно, правда.
На этих словах в комнату заглядывает мама, постукивает по запястью: время! Папа недовольно морщит лоб, поднимает указательный палец — погоди, мол. Мама многозначительно крутит у виска.
— А про габалу я тебе расскажу, когда вырастешь. Сейчас все равно не поймешь, — вставая с раскладушки, заканчивает папа.
— Что такое габала?
— Голова, которую после смерти непременно отрежут. Для магических ритуалов. Все, спи давай.
Поздравительная открытка
В конце шестого класса — из которого благодаря реформе мы перескочили сразу в восьмой — у нас случилось ЧП: отличника Лифшица оставили на второй год. То есть не совсем на второй год, а на переэкзаменовку по алгебре. Математичка Зинаида Захаровна, его негласный покровитель, ушла в декрет, и мы попали в руки крайне нелюбезной дамы с фамилией, похожей на собачью кличку, — Брекс. Брекс Лариса Евгеньевна. Модная прическа «мелкий бес», нос крючком, подбородок на полкулака вперед. Не дай Бог, ночью во сне приснится.
Близился конец третьей, самой ответственной четверти, и новая алгебраиня, отучив нас всего неделю, дала итоговую контрольную. Чтобы сидящие рядом не списывали друг у друга, задание состояло из двух вариантов. Лифшиц быстро решил свой и спросил, можно ли идти.
— Ну иди, спринтёр, — ответила Брекс, — посмотрим, что ты там нарешал.
Когда она раздала тетради после проверки, Сашка не поверил своим глазам. Четыре. Как это возможно? Она что, не понимает, кто я? У меня, победителя районных олимпиад, — четыре? Да я знаю предмет лучше ее самой! Это немыслимо, это оскорбительно. Она не проверяла, просто поставила оценку от балды.
Возмущение Лифчика можно было понять — по итогам контрольной выставлялась оценка за четверть. Он взял ручку и написал на парте девять огромных букв: «Брекс — сука». Потом схватил портфель и выбежал из класса.
На следующий день Лифшица вызвали к директору.
— Нонна Павловна, она сама виновата. У меня все правильно было, можете проверить.
— Извинись и вымой парту.
— Не буду извиняться. И отмывает пусть сама.
— Пока не попросишь прощения, к урокам не допущу.
— И пожалуйста.
— Посмотрим, что мать скажет, — директриса сняла трубку телефона, заглянула в личное дело и стала набирать номер.
Через час перепуганная Лифчикова мамаша прибежала в учительскую, нашла Брекс и с извинениями сунула конверт с деньгами. Потом отыскала в библиотеке сына и за шкирку притащила налаживать отношения. Унизительную сцену наблюдал весь класс.
— Извньти, — выдавил из себя Лифчик и вернулся за парту.
— У тебя просто сошелся ответ, — сказала Брексиха. — А решил ты неправильно.
С тех пор Сашка стал получать по алгебре двойки и тройки — первых, причем, было больше. Когда в конце мая Брекс объявила четвертные оценки, у него получилось два балла.
— Осенью будешь пересдавать, — не скрывала удовлетворения математичка.
Все лето Лифчик повторял материал, готовился — хотя чего готовиться, он и так знал предмет лучше всех. И вот день икс настал. Экзамен снова принимала Брексиха: откуда в сельской школе взять другого учителя? Сашку посадили одного в кабинет и выдали листочек с заданием. Брекс надзирала за ним с соседней парты, покачивая туфлей и ухмыляясь. Удав и кролик. Мы подглядывали в замочную скважину.
Неожиданно в коридоре показался химик, подошел к кабинету и постучал.
— Лариса Евгеньевна, вас к телефону. Который в учительской, красный.
— Побудете две минуты вместо меня, Руслан Русланович? — попросила Брекс.
Когда она убежала, химик подошел к Лифшицу и взял его тетрадь.
— Ну что, герой? Дай проверю на всякий случай. Все правильно. Абсолютная пятерка.
— Все равно не поставит.
— Не поставит, — согласился химик.
Так и было.
— Поздравляю, Лифшиц, три, — сказала Брекс на следующем уроке.
— Ты у меня еще попляшешь, — тихо сказал Сашка. Никто, кроме меня и Генки Морозова, не услышал.
— Сань, есть идея, — на перемене Морозов отвел Лифчика в сторону и зашептал ему на ухо.
— Вдвоем не справимся. Нужен кто-то еще.
И они подошли к Прохоренко. Прохор надежный пацан, на него всегда можно положиться.
Ко Дню учителя было принято делать подарки. В этом году мальчишки решили выпилить всем деревянные рамки для фотографий, а девочки — соорудить по икебане. В клубе только что открылся модный кружок, куда записалась едва не половина поселка. Дамская половина, разумеется. Благодаря новому увлечению опушка леса моментально очистилась от коряг и опавших веток, а из хозяйственного магазина исчезла алюминиевая фольга. И вот вечерами в школе шуршали, строгали, выпиливали…
Лифшиц, Морозов и Прохоренко тоже готовились к празднику. Только подарок у них был особенный. Прямо скажем, нетривиальный подарок, и предназначался он Ларисе Евгеньевне Брекс.
Лифшиц, Морозов и Прохоренко делали гроб. Кроме шуток — настоящий гроб из березовых досок.
Раздобыть материалы оказалось проще простого: в школе была подсобка с распилочным материалом, и, пока энтузиасты фрезеровали рамки, она вообще не закрывалась — бери не хочу. Вопрос, где расположиться, тоже легко разрешился.
— Давайте в кабинете труда, — предложил сначала Прохоренко.
— Витек, с ума сошел — в школе?
— А что?
— У нас в гараже можно сделать, — сообразил Лифшиц. — Батя все равно в командировке.
В тот же вечер троица собралась в условленном месте. Набросали чертеж, разметили, распилили по нему доски. На ночь будущий гроб спрятали на антресоли, задвинув связками старых журналов.
— Как его пронесем?
— На машине, мне батя ключи оставил.
— А в класс?
— Через окно.
— Надо промерить высоту фрамуги.
— Завтра измерю, — сказал Морозов.
— Геныч, как ты думаешь, какой у нее рост?
— Как у мамки моей примерно. Метр шестьдесят — шестьдесят пять. Только Брексиха сильно толще.
— Да, в такую ширину ее жопа не влезет. — Лифчик рассуждал так, будто на самом деле собрался хоронить математичку.
Мальчишки работали воодушевленно, и к празднику подарок был готов.
— Открытку еще надо купить, — озарило Лифчика.
— Какую? — не понял Генка.
— «С Днем учителя!».
— Саня у нас мозгунчик, — Прохоренко похлопал его по плечу.
На почте пахло сургучом и канцелярским клеем. Начальница отделения Феликсовна сидела за приемным окошком и проштамповывала конверты.
— У вас есть «С Днем учителя!» открытки? — голос у Прохора был просто ангельский.
— Ой, точно! Скоро праздник, а я совсем забыла, надо на видное место поставить, — спохватилась Феликсовна и полезла в коробку с почтовым товаром. — Вот, с хризантемами пойдет?
— Пойдет.
— Молодцы какие мальчики. Вам сколько?
— Одну.
— Всего?
— Ага. Любимой учительнице.
Лифчик заплатил за хризантемы, и столярная бригада покинула отделение связи.
После уроков Сашка зашел в кабинет математики: приоткрыл нижнюю фрамугу и задернул тяжелые шторы — Брексиха обожала показывать учебные диафильмы и специально выпросила у завхоза ткань поплотнее. Учителя уже веселились на банкете — из столовой долетали звуки идиотского фокстрота с бодрой партией духовых. Сашку никто не заметил.
Вечером троица собралась в гаражах. Лифшиц завел «четверку» и оставил прогреваться. Отец давно разрешил ему ездить до магазина — ГАИ в наших краях отродясь не встречалось.
— Загружаем?
Он открыл заднюю дверь, и Морозов с Прохором засунули гроб в салон.
— Готово.
«Четверка» медленно выехала из гаража.
— Геныч, уроки выучил на завтра? — спросил Лифчик.
— Сань, ты чего, какие уроки…
— А по-моему, надо литру повторить. «Вот идет солдат. Под мышкою детский гроб несет, детинушка. На глаза его суровые слезы выжала кручинушка…» — Лифчик декламировал, как заправский актер. Прохоренко с Морозовым даже не заржали, пока он читал. — Некрасов, Николай Алексеевич. Великий русский поэт. А вы неучи.
— Мужики, а если окно закрыли?
— Придется пойти и открыть изнутри.
До школы было метров двести. Кабинет алгебры и геометрии находился на первом этаже, в дальнем конце здания. С этой стороны оно практически не освещалось — окна выходили в лес и на учительские огороды.
— Подсадите.
Лифшиц подтянулся на локте, толкнул раму. Открыто, отлично. Дарители достали гроб, поставили вплотную к стене. Сашка сказал, что отгонит «четверку» назад и вернется.
— А мы? Так и будем здесь торчать?
— Ладно, садитесь в машину, никто наш подарок не стащит.
Вернувшись, троица действовала по плану. Лифшиц влез в кабинет и зафиксировал фрамугу с помощью стула. Прохоренко с Морозовым взяли гроб и подали одним концом в окно.
— Тише, не грохай.
Подарок скрылся в классе. Через пару секунд высунулась Лифчикова голова.
— Геныч, залезай, помоги. Тяжелый, зараза.
Морозов ухватился за карниз, подтянулся, забросил ногу и перевалился через подоконник. Прохоренко последовал его примеру.
В кабинете было темно. На учительском столе возвышался непонятный предмет. Огромный мерцающий кокон венчали ветвистые рога, они покачивались и шуршали от дуновения ветра.