– Следовательно, себя вы тоже к категории нормальных людей не относите, раз допустили убийство собственных родителей?
– Это была трагическая случайность. Я тут ни при чем.
– А про деньги, которые нашли в квартире Занев-ского, вы тоже первый раз слышите?
– Какие деньги?
– Тридцать тысяч долларов.
– Не знаю ни о каких деньгах.
– Неужели? А вот Антонова Светлана Анатольевна показала, что говорила вам об этой сумме, деньги ей в тот вечер вез Серебряков в качестве отступного.
– И где же эта Светлана Анатольевна? Пусть при мне все это скажет.
– Как вы, Елена Викторовна, уверены, в том, что ваш любовник убрал столь неприятную свидетельницу.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Хорошо, придется устроить вам очную ставку с Владимиром Заневским. Может, коллективно мы доберемся до истины.
– Устраивайте. Пожалуйста.
В соседнем кабинете так же упорно держал круговую оборону Заневский.
– Где вы были вечером двадцать девятого августа?
– Я заходил к сестре своей жены, как обычно, заносил ей работу. А что, в этом есть какое-то преступление?
– Во сколько вы ушли?
– В половине десятого. Лена может это подтвердить. Ее родителей еще не было дома.
– И вы с ними не встретились возле лифта?
– Нет, я никого не видел, спустился вниз и пошел к машине.
– А откуда у вас дома деньги, тридцать тысяч долларов, которые были у Серебрякова в тот вечер, когда его убили?
– Подбросили.
– Вместе с вашими отпечатками пальцев и следами крови?
– Должен же я был посмотреть, что в этом пакете?
– А почему не принесли пакет в милицию?
– Не успел.
– Когда вы его обнаружили?
– Вчера.
– К вам домой в последнее время посторонние люди заходили? Кто мог подбросить такую улику?
– Мало ли. Может, слесарь заходил или водопроводчик?
– Хорошо, мы возьмем показания у вашей жены. Где выбыли вечером седьмого сентября?
– Дома.
– А вчера вечером – тоже дома?
– Да.
– Елена Завьялова звонила вам около двадцати че– тырех часов, вы не подошли к телефону.
– Я спал.
– А то, что жены не было дома, вас не удивило?
– Нет. Мы поссорились, она вполне могла уйти к сестре.
– Светлана Антонова видела седьмого сентября вас выходящим из квартиры Елены Завьяловой в сопровождении Лилии Мильто. По телефону она сообщила мне об этом факте накануне своего исчезновения.
– Кто такая эта Антонова?
– Соседка Завьяловой.
– Пусть сама скажет. Вы что угодно можете на меня наговорить.
– Вы убили Светлану вчера вечером. Где спрятали тело?
– Что? Никого я не убивал!
– Зачем вы пытались взломать дверь в квартиру Натальи Михайловой, где пряталась от вас ваша жена, которая нашла спрятанные деньги и боялась, что ее вы тоже убьете?
– Она все выдумала. Саша детективов начиталась, вот и вообразила черт знает что. Придумала, будто я хочу ее убить.
– А разве не так было?
– Я просто хотел вернуть ее домой.
– Значит, вы отрицаете свою причастность к убийству пяти человек.
– Отрицаю. Я никого не убивал.
Спустя полчаса Матвеев и Леонидов подводили первые итоги допросов. Оба выглядели не лучшим образом, Павел Николаевич, вздыхая, рассматривал распухшую щеку Алексея и его запавшие глаза.
– Ну что, Леша, устал?
– Еще как!
– Молчат они. Что делать-то будем?
– Без Сашиных показаний не обойтись. Придется устраивать очную ставку ее и этих двух ублюдков.
– Как ты их.
– А как еще? Надо во что бы то ни стало сломать их круговую поруку. Пока они друг за друга цепляются, их не расколоть. Есть у меня одна мыслишка, гнилая, правда, но кто знает? Надо вечерком проверить. Ну и на Сашу я надеюсь. Она теперь главный свидетель.
– Думаешь, сможет все это выдержать после вчерашнего?
– Она добрый человек. Глядишь, еще и захочет простить родственничков. Но их надо непременно засадить, а по Заневскому вообще вышка плачет. Я постараюсь уговорить Александру, чтобы она дала показания.
Леонидов опять вернулся к тому, с чего начал: он подходил к злополучному дому, разглядывая приевшийся окрестный пейзаж. Все оставалось таким же: прутики деревьев, посаженные вдоль бетонного бордюра, несколько запачканных свежей грязью ступенек в неухоженный подъезд, остов покалеченного домофона. Но раньше в подъездной темноте и сырости он ясно различал запах мертвечины, а теперь пахло просто собачьей мочой, мокрыми газетами и влажным цементом. Почтовые ящики знакомо щерились железными зубами, приблудная черная собака с отвисшим брюхом только лениво приоткрыла на Алексея свой гноящийся глаз. Жизнь перестала казаться опасной, она поражала своей обыденностью и повторяющейся чередой неприятных мелочей.
Когда Саша открыла дверь, Леонидов вспомнил, что никогда раньше не видел ее в домашнем халате. Она была сонная, слегка растрепанная, с легкой красной полоской на примятой подушкой щеке, и этот Сашин будничный вид был лучшим признанием его нынешних прав. Из-за ее спины выглядывала кудрявая Сережкина голова.
– Ну, как вы?
– Заходи, заходи, – Саша втащила его в комнату. – Мы – ничего. Спать только все время хочется.
– Это у тебя такая своеобразная реакция на стресс. Некоторые, например, начинают все время жевать.
– Если ты себя имеешь в виду, то ужин я приготовила.
– Да нет, это я так, без намеков. Если честно, я тоже где-нибудь бы сейчас отрубился.
– Иди руки мой. Есть-то все равно небось хочешь?
– Хочу.
Пока Саша накрывала на стол, Алексей с наслаждением плескал себе в лицо ледяной водой, пытаясь избавиться от накопившейся усталости. На кухне он увидел три тарелки. Сережка с десертной ложкой в руке ждал, когда взрослые усядутся за стол. Вот тогда Алексей впервые подумал, что теперь у него есть семья.
– Мама, а мы завтра в садик тоже не пойдем?
– Нет. И завтра не пойдем, и послезавтра, и после-послезавтра тоже.
– Прогуляем?
– Просто будут выходные.
– У-у-у. Я думал, прогуляем. В понедельник теперь пойдем?
– В понедельник. Картошку будешь?
– Нет. Можно, после супа я пойду мультик. смотреть?
– Можно.
– А я буду картошку, – заявил Леонидов.
– Значит, тебе досталась двойная порция. – Саша загремела кастрюлями у плиты.
– Как он там? – спросила она, имея в виду мужа.
– Саша, ты его любишь? – спросил Алексей, прислушиваясь к топоту убегавшего к заветным мультикам ребенка.
– Любила когда-то. И сильно любила, раз не заметила, как мало в нем человеческого. Теперь только омерзение. Убивал из-за денег. Неужели ему мало было? Ведь неплохая работа, и я никогда не просила больше того, что он мог принести в дом. Не понимаю.
– Боюсь, когда ты узнаешь все до конца, тебе будет еще страшнее.
– Ты про что?
– Саша, помоги мне. Я хочу, чтобы твой муж и Лена сделали признание. Ты должна дать показания, что Владимира не было дома в те вечера, когда совершались убийства, что в дом не приходили Посторонние и никто не, мог подбросить сверток с деньгами. Ты понимаешь?
– Ты не представляешь, что говоришь. Давать показания против самых близких оставшихся у меня людей, выносить на свет Божий всю эту грязь и мерзость…
– На суде тебе все равно придется обо всем услышать. Они тебя предали. Оба предали, причем сестра это сделала сознательно, чтобы причинить как можно больше боли. Ты просто не хочешь в это верить, все надеешься на что-то. А ничего уже не изменится. Пойдем завтра со мной?
– Куда?
– На очную ставку.
– А Сережа?
– Посидит с моей мамой. Она давно мечтает о внуках, а тут уже сразу – ходящий и говорящий, пеленки стирать не надо.
– Что ты, неудобно.
– Удобно, еще как! Давай я буду решать, что мы себе можем позволить сделать, а что нет? Я знаю свою мать, она обрадуется, а мы закончим это дело. Поедешь со мной?
– Хорошо.
– Расстроилась?
– Не люблю всех этих объяснений. С работы, наверное, придется уйти.
– Не надо никуда уходить. Делай вид, что у тебя все в порядке. Улыбайся чаще, ничто не бесит наших врагов так, как улыбка на лице. Найдется новый повод для сплетен, а о тебе все забудут.
– Ладно тебе. Мне сейчас так плохо. Никогда не смогу забыть все это. Кажется, сколько будешь вспоминать, столько и будет больно.
– Глупости. Я сколько всего забыл. Думаешь, мало? Иногда так сам себе и говорю: «Ну, все, сегодня последний счастливый день в моей жизни». А через три дня какая-нибудь глупость случится – и опять счастлив, как дурак. Не может человек всю жизнь находиться в мрачном настроении, иначе все давно начали бы с крыш пачками прыгать.
– Смеешься надо мной.
– Утешаю. Кончай реветь, а то, если можешь, лучше водки выпей.
– Да я не пью.
– Я, что ли, пью? Стресс надо снимать. Думаешь, водку дурак придумал? А то государство случайно с ее продажи такие бабки имеет! Здесь налицо спекуляция главной человеческой слабостью: иллюзией пофигизма. Давай налью? О, тут и сок в холодильнике имеется. Сестренка любила красиво пожить.
Он разбавил апельсиновым соком немного водки, налил себе и Саше:
– Ну, давай, за то, чтоб быстрее все кончилось и мы жили долго. и счастливо.
Саша не стала возражать, они чокнулись, выпили. Александра сразу порозовела, стала клевать носом.
– Саш, постели мне где-нибудь и иди спать. Я останусь? Не тащиться же на ночь глядя на другой конец Москвы? Маме позвоню?
– Ладно.
Она пошла в большую комнату, и Алексей услышал скрип стенных шкафов.
Он плстио прикрыл дверь и набрал номер домашнего телефона:
– Мама? Это ты?
– Кто же еще?
– Ты что делаешь?
– Телевизор смотрю. Ужин приготовила: макароны сварила, сарделек. Сегодня масло на рынке опять подорожало, представляешь? .
– Мама, я женюсь. – Леонидов прижал трубку вплотную ко рту, прикрыл рукой.
– На Ляле? Ты у нее? Помирились? – обрадован-но охнула мать.
– Нет, я не у Ляли. Завтра утром мы к тебе приедем, мальчика у тебя оставим на пару часов?