мимоходом сверил свои часы с часами мастера.
– Ладно, – сказал он, – ответ мы получим завтра утром.
Он предложил ей руку, мистер Прагер тоже. На обратном пути к подъемнику она приостановилась, поднесла ухо к стене и услышала безнадежный перестук молотков – как будто замурованные люди взывали о помощи.
Перед стволом шахты мистер Кендалл дважды дернул за сигнальную проволоку. Они стали ждать.
– Ну, Сюзан, – спросил мистер Прагер, – как вам жизнь в недрах рудника?
– Что мне сказать? – отозвалась Сюзан. – Картины там удивительные, если уметь их передать. Боюсь, мне это не под силу. Но я не напрасно там побывала, нет, не напрасно. Как отражались свечи в глазах этих людей, в какой жуткой пещере они работают, и этот стук сквозь камень, словно погребенные заживо пытаются дать о себе знать! Наверно, мне не следовало увлекаться этой картинностью. Ведь это ужасно на самом деле – правда же? Они так похожи на арестантов.
– На арестантов? – довольно резко переспросил мистер Кендалл. – Они работают не задаром, им платят по выработке, они получают свое каждую субботу. – Он усмехнулся. – И пропивают до воскресенья.
Она испугалась, что каким‑то образом, дав волю своей чувствительности, повредила Оливеру в его глазах.
– Я не имела в виду, что они рабы, – сказала она. – Я только о том, что… под землей, в темноте…
– Некоторые корнуоллские работяги в этой шахте – подземные люди в четвертом поколении, – сказал Кендалл. – Да и ваш муж сколько времени проводит внизу. И он, и мы все. Не дай бог, вы до того расчувствуетесь, что привяжете его к веранде.
Задетая, она не ответила. Оливер и мистер Прагер тоже молчали, явно не желая провоцировать мистера Кендалла, когда он не в духе. Стало слышно, как спускалась, постанывая, клеть, вот она подошла, они шагнули в нее, мистер Кендалл дернул за проволоку, пол толкнулся в ее подошвы. Обида обидой, сказала она себе, однако надо как следует его поблагодарить за то, что позволил ей спуститься. Но в свой очерк о Нью-Альмадене она вставит что‑то, передающее ужас от этого черного лабиринта, и, может быть, она даже прямо задастся в нем вопросом, что это за жизнь, чтó сулит людям Новый Свет, если горняку, который вылез наружу из глубокой ямы в Корнуолле, приходится нырнуть в такую же в Калифорнии, а его дети должны доставлять воду к шахте в десять лет и толкать вагонетку в пятнадцать.
Каменная стена трубообразной шахты ползла вниз, Сюзан всплывала к земной поверхности, запрокинув голову, не в силах дождаться. Воздух, она чувствовала, становился прохладней, стены сделались изжелта-серыми от дневного света, клеть плыла, они поднимались, наконец их качнуло, и стоп, кругом надшахтная постройка, в нее сбоку заглядывает яркий день. Беззубая улыбка Трегонинга побудила ее улыбнуться в ответ; редко кого она так рада бывала увидеть.
Она обнаружила, что вспотела, от прохладного дуновения стянулась кожа. И едва она ступила на твердую землю, как земля содрогнулась, дернулась, будто лошадь, сгоняющая муху. И снова, и снова, и снова, и после затишья еще два раза.
– Гора все еще с вами разговаривает, – сказал Прагер.
– Они что… они что, взорвали заряды там, где мы были?
– Взорвут только в конце смены, – сказал Оливер. – Это, вероятно, в штольне Буша.
– И какие‑то арестанты там гребут лопатами деньги, – сказал мистер Кендалл.
– Ты мало что нарисуешь в такую погоду, – сказал Оливер.
– Если не прояснится, просто погуляю.
Дорога была едва видна из‑за тумана, затянувшего гору. Пес Чужак мягкой походкой ушел вперед и пропал шагах в двадцати. Откуда‑то, отовсюду, сверху, снизу доносилось звяканье путевых колокольчиков, и через несколько минут под ней с Оливером материализовался aguador[68]: большое сомбреро, козловые штаны, пегая лошадь. За ним три его мула, на каждом вьючное седло с двумя бочонками воды по бокам, и подъем он одолевал, ритмически всаживая шпоры, негуманным аллюром. Широко улыбаясь, он послал им приветствие: Сюзан несколько дней назад его нарисовала и сделала знаменитым. Первый мул, второй, третий, торопливо миновали их и исчезли, распространив в сером воздухе запах помета.
У бака с водой никого не было, мясные ящики висели на дереве пустые, скособоченные. По ту сторону узкой впадины в туман тыкались крыши и дымящиеся трубы корнуольцев: тут виднелся угол, там конек, похоже на быстрый выразительный эскиз, нарочно как бы недорисованный.
– Спустишься со мной? – спросил Оливер.
– Да, пожалуй.
Идя вниз, они вышли из нависающего тумана. Над противоположным склоном угрюмо выступила Главная улица: почта, лавка компании, пансион мамаши Фолл, контора по найму, дома, поставленные кое‑как, каждый на своем расстоянии от улицы. Не видно ни души, но все трубы испускали дым, и он стлался над землей. Из канавы вдоль улицы, размытой зимними дождями, задом наперед выбралась собака, она тащила кость, оставшуюся, могло показаться, от мамонта, и зарычала на Чужака, который стоял над ней и смотрел. Ни малейшего дуновения не шевелило сухую траву, сухой осот, сухие стебли горчицы, разбросанные обрывки бумаги.
– Неприветливо тут у нас, – сказал Оливер. – Твои рисунки мне нравятся больше, чем то, что на самом деле.
– С тех пор как начала рисовать, я лучше стала ко всему относиться.
– Готова последовать совету Мэри и обосноваться тут на всю жизнь?
Она засмеялась.
– Пожалуй, нет. – Но добавила: – На время – да, конечно, пока работа у тебя здесь.
– Ты изголодаешься по разговорам.
– Мальчишечка мне неплохо их заменит. – Она взяла его под руку, поднимаясь по крутой улице в тумане, покачивая сумкой с принадлежностями для рисования; наверху повернулась к нему лицом и двинулась подле него вприпрыжку. – И мне нравится получать заказы, – сказала она. – В общем, не самую скучную жизнь ты мне устроил. Я довольно долго смогу ее терпеть.
Он бросил на нее странный сухой взгляд.
– Не знаю, будет ли у тебя такая возможность.
– Что ты хочешь этим сказать?
– То, что сказал.
– Говорил с кем‑нибудь насчет другой работы?
– Нет.
– Что же тогда?
– Я не хозяин этого рудника, – сказал Оливер. – Я только работаю тут.
Они шли по вершине пригорка, по Шейкрэг-стрит (Сюзан вставила ее в свой очерк как элемент местного колорита). Строение, где у инженеров был рабочий кабинет, стояло отдельно среди высокой сорной травы. Когда Оливер отпер дверь, из нее вырвался затхлый дух помещения и смешался с наружным воздухом, где тянуло отбросами и дровяным дымом. На Сюзан повеяло застоявшимся трубочным дымом, пылью, гуммиластиком, китайской тушью, костным маслом для сапог, и она стала махать дверью взад и вперед, чтобы освежить воздух.
Оливер встал перед длинным чертежным столом и опустил взгляд на карту, прикрепленную к нему кнопками. Рассеянно наполнил трубку, начал было приминать табак, но прервался, наклонился, провел пальцем по какой‑то линии на карте, снова выпрямился, доуплотнил табак в чашечке большим пальцем. Сюзан словно сделалась для него невидимой, едва он вошел в кабинет. Мысленно он покинул ее, был далеко. Так же, бывало, вечерами запирал за собой дверь и полностью отвлекался от нее, от ребенка, от домашних дел. В какой‑то мере она и сама была склонна к такой сосредоточенности и уважала ее, но до чего обидно было оказаться напрочь забытой, стоять и махать идиотски дверью. Сто раз пыталась вызвать его на разговор о том, что делается у него на работе, но он только хмыкал и отделывался односложными репликами.
Пламя его спички пригасало, вспыхивало, пригасало, вспыхивало, пригасало, пока он раскуривал трубку, не сводя глаз с карты. Затушил спичку, бросил в мусорную корзину. И только сейчас она заметила табличку на стене: распоряжением управляющего курить в кабинете воспрещается.
– Оливер!
Он поднял глаза, увидел, на что она показывает, кивнул и снова стал смотреть на карту.
– Да, Кендалл на днях повесил.
– Но почему? Ты же всегда тут курил.
– Да.
– Боится пожара?
– Нет, – сказал Оливер. – Не думаю, что он очень боится пожара.
– Тогда чего он боится? Так странно выглядит…
– Полагаю, хочет посмотреть, насколько я уступчив, – сказал Оливер.
– Ты хочешь сказать… Оливер, он что, против тебя?
Наконец он посмотрел на нее, пожал плечами, делаясь упрямым, неподатливым.
– Да, похоже на то.
– Чем ты ему не угодил? Мне казалось, все идет лучше некуда.
– Гм-м…
– Скажи мне.
– Ты спрашиваешь, чем я ему не угодил.
– Да. Почему он обратился против тебя?
– Чем я ему не угодил, – произнес он, постукивая по зубам чубуком, притворно стараясь вспомнить. – Ну, может быть, тем, что проделал для него такие тщательные измерения, каких никто еще в этом руднике не делал; или тем, что спас его от большой ошибки с этим подъемником и перепроектировал его так, что он работает; или тем, что наладил насос в штольне Буша.
– Погоди! – взмолилась она. – Как он мог вдруг, ни с того ни с сего, превратиться в твоего врага? Он был абсолютно доброжелателен, он всю доброжелательность проявлял, какая в нем есть. Не далее как на днях он прислал экипаж.
– Я думаю, это миссис Кендалл прислала.
– Она вряд ли так поступила бы, если бы он был против.
– Послушай, – сказал Оливер, – у тебя хватает дел, не тревожься из‑за этого. Я с этим разберусь. А ты живи себе, рисуй свои рисунки и становись знаменитой.
– Но как я могу об этом не тревожиться? Боже мой, это твоя работа, это вся наша жизнь!
– Не настолько все серьезно. Если ты боишься, что он меня уволит, выкинь это из головы. Пока Смит доволен моей работой, уволить меня он не может. Возможно, думает, что если будет мне гадить, то я уйду сам.
– Просто в голове не укладывается, – сказала Сюзан. – Мне казалось, ты справляешься великолепно, и так ведь оно и есть. Но теперь ты говоришь, что он выгнал бы тебя, будь его воля.