– Разговоры пресечь невозможно, – сказал Кинг. – Но могу заверить вас при них, мадам, что люди, которых я беру в наши изыскания, к своим связям относятся так же серьезно, как к своему долгу в отношении общественных земель. Скажу больше: любой из присутствующих здесь, кто имеет отношение к горному делу, в том числе подкаблучник мистер Джексон, так же мало склонен извлекать выгоду из своих отношений со Службой, как Служба – позволять ему это.
Улыбаясь широчайшей из улыбок, миссис Джексон качнулась назад, затем вперед и, продолжая это движение, встала.
– Я слишком долго занималась индейцами. Их несчастливая судьба настроила меня на скептический лад. Мне захотелось вас испытать, и я удовлетворена. Мистер Джексон, нам пора идти.
Сюзан почувствовала, что они вместе вели дело к кульминации, которую теперь сочли за лучшее не длить. Все встали, двое помощников Оливера выскользнули за дверь, чтобы не мешать. Такие милые оба, так верно все улавливают. Прощаясь за руку с У. Ш. Уордом, она успела послать мимо него теплый взгляд сначала Прайси, потом Фрэнку, который, прежде чем исчезнуть, неслышно произнес что‑то замысловатое. Уорд удалился, и теперь к ней притиснулась, налегая на ее жесткие часы-брошь, пышная грудь Хелен Джексон.
– Моя дорогая Сюзан, не будь вашего дома, Ледвилл был бы пустыней.
Стоя в дверном проеме под мягкими толчками диковинно теплого ветра, Сюзан видела, как миссис Джексон и ее муж спускаются наискосок вдоль укрепленного берега канала в молочно-бледном лунном свете. Горы, романтически серебрясь, окаймляли весь западный горизонт.
Эммонс взял ее руку, затем Жанен – оба некрасивые и обаятельные, один без подбородка, другой с кривоватым креольским лицом. Следом Конрад Прагер, чье благообразие не уступало в элегантности их неблагообразию: старая охотничья куртка выглядела на нем как отороченная горностаем. И наконец, Кларенс Кинг, который, держа ее руку, удостоил ее всей полноты своего теплого обволакивающего внимания. Она сказала:
– Если бы не слова Конрада, я бы ни за что не поверила в вашу неправедность, и, если бы не ваши слова, я бы не знала, до чего вы благородны. Нам всем с вами бесконечно повезло.
– Слаб, – сказал Кинг. – Слаб, как все смертные. Я могу петь себе хвалу до первого скандала. С кем нам повезло – это с вами. – Его яркие голубые глаза под пухлыми веками смотрели на нее с непринужденной, лестной фамильярностью, он не отпускал, стоя в дверях, ни ее руку, ни глаза. – Мне хочется вторить миссис Джексон. Глядя на эту хижину и на все то, чем в ней незаслуженно владеет ваш муж, я скрежещу зубами от зависти. Вы слышите меня, Оливер? Вам следовало бы жить не вставая с колен. Мало того, что в Ледвилле жены наперечет, – такой жены здесь нет ни у кого. – Он вновь обратился к Сюзан. – Прощаю его лишь на том условии, что мой стук в вашу дверь не будет оставаться без внимания.
Он опять поглядел на Оливера, слегка улыбаясь, как будто между ними что‑то было – какое‑то соглашение или вопрос. Оливер сказал:
– Она откроет, даже если я буду возражать.
От него Кинг легко отвел взгляд. Не смотрит ли он, снова подумала Сюзан, на Оливера чуточку свысока? Что все эти люди знают об Оливере? Много ли рассказал им Конрад? Мелькнула мысль, что Кинг, может быть, считает Оливера Уорда недостойным своей жены. Мигом ее ум пустился в объяснения и оправдания: несправедлив тот мир, в котором порядочность мистера Кинга сделала его национальным героем, а порядочность Оливера лишь стоила ему должности. Почему она не догадалась повернуть беседу в сторону изобретательности, чтобы можно было упомянуть о цементе Оливера? Тогда бы они не покидали его дом, считая его нижестоящим, младшим, пожимая ему руку с этим суховато-вежливым снисхождением.
Оливер явно ничего подобного не чувствовал.
– Спасибо вам еще раз за коньяк, – сказал он.
– Пустяки, – отозвался Кинг. – Еще дешевле, чем репутация Анри. Не говорите миссис Джексон: мой камердинер выкрал его для меня из погреба Белого дома. Одна из выгод пребывания на государственной службе.
Он улыбнулся им по очереди той самой улыбкой, что растапливала людей и побуждала их верить ему и служить под его началом. Генри Адамс гораздо позже заметил, что в нем ощущается что‑то греческое, что‑то от Алкивиада или Александра, и Сюзан, думаю, согласилась бы. Она стояла в дверях, обхватив себя руками, ловила пожелания доброй ночи, которые посылали, оборачиваясь, уходящие вверх по берегу канала, глядела, как перед ними колышутся тени от луны на ветреном небе. Когда от них остался только невидимый скрип камешков под сапогами, она закрыла дверь и повернулась, не вполне довольная в душе.
– Ну что же, – сказала она. – Трудный вопрос задала миссис Джексон под конец.
– И получила достойный ответ.
– Он очаровательный собеседник.
– Он великий человек.
– Да, – сказала она, несколько удивленная. – Я согласна.
Она распахнула оба окна и, вернувшись, открыла дверь.
– Вот это правильно, – сказал Оливер. – Мы накурили невесть как.
Когда она тушила лампы, ей показалось, что он смотрит на нее с любопытством. Они разделись в темноте, мимолетно поцеловались и легли каждый на свою узкую кровать. Ветер продувал хижину, наполняя, как паруса, занавески, узко собранные на проволоке, пробуждая язычок пламени в печи. Постепенно комната расширилась, впуская голубоватую мглу. За открытой дверью склон холма плыл в бледном сиянии, а на видимом прямоугольнике неба светилось, словно едва вышло из плавильного котла, облако из темного серебра с полыхающим краем. Ее овевало чем‑то свежим, прохладным, высокогорным, ночным. Она лежала, экспериментируя с тенью ладони в косой лунной полосе от окна; и, до сих пор не уняв непокорные мысли о недостатках Оливера, о том, что он все никак не выйдет из молодого и подчиненного состояния, сказала в пику своему собственному недовольству:
– Это ты из него вытянул серьезный ответ.
– Хотелось услышать настоящий ответ, без уверток.
– Тебе бы чаще высказываться в компании.
– Ты все время это повторяешь.
– И не зря. Ты молчишь, и люди думают, что тебе нечего сказать.
– Так мне и правда нечего.
– Ох, Оливер, тебе есть что сказать! А ты сидишь и сидишь в углу.
– Ага, сиднем, – сказал Оливер.
Ей послышалась в его голосе рычащая, ворчливая нота – в любой миг может отгородиться полностью, сколько бы она в темноте ни убеждала его, все сильнее вовлекаясь, все более несчастная, все явственней показывая свое разочарование в нем. Потому что да, она была разочарована. Хотела для него большего и лучшего, чем он, судя по всему, хотел для себя.
Но он не стал отгораживаться. Чуть погодя сказал – словно почувствовал, что надвигается размолвка, которой он так же не хотел, как она:
– Когда слушаю других, могу чему‑то научиться. Слушать себя – ничему не научишься.
– Другие научатся.
– Но только не эти.
– По-твоему, они не способны учиться?
– Нет, они просто уже знают все, что я могу им сказать.
– Ты мог поведать им кое‑что о порядочности, когда зашел о ней разговор. Рассказать, как ты себя повел с Кендаллом и Херстом, – что могло быть более уместно?
Он рыкнул – коротко, недоверчиво. Приподнялся в кровати, повернулся к ней лицом.
– Что я должен был сказать? “Кстати, о порядочности. Позвольте, я вам расскажу, как послал Джорджа Херста далеко-далеко”.
– Конечно. Жаль, я им про это не рассказала.
– Я бы умер на месте.
– Но им следует знать, что ты за человек! Ты так тихо сидишь, и они думают, что ты никто, а это не так. Ты же не хочешь выглядеть как Прайси.
Теперь его голос сделался по‑настоящему ворчливым.
– От Прайси ты всегда сможешь меня отличить. Я не качаюсь в качалке.
– Ох, Оливер, – сказала она безнадежным тоном, – да стань же наконец серьезным. Эти люди – из самых важных в твоем деле на всей земле. Тебе ради себя надо произвести хорошее впечатление.
– Я кого‑нибудь оскорбил?
– Нет, ты просто ничего не говоришь. Как мистер Кинг и мистер Эммонс поймут, до чего ты хорош, на что способен?
Он проговорил что‑то в подушку.
– Что?
– Они знают, на что я способен.
– Откуда?
– Не знали бы – не предложили бы присоединиться к изысканиям.
Какое‑то время она лежала в полной неподвижности, обратив лицо к его темному силуэту. Лунное свечение стояло в комнате снежной дымкой.
– Предложили? Когда?
– Сегодня днем.
– И ты молчал!
– Да, – усмехнулся он. – Я же всегда молчу. Да мне и слово некуда было вставить. Тут собрались мастера поговорить.
– Но почему никто из них вечером ничего не сказал?
– Думаю, они ждут, чтобы я обсудил это с тобой.
– А ты собирался спать!
– Не хотел, чтобы ты всю ночь думала об этом и не могла уснуть.
– Оливер, – сказала она, – выходит, они очень хорошего о тебе мнения. Если мистер Кинг не солгал, это значит, что он готов вверить тебе свою жизнь.
– У Кинга есть литературная жилка. Это значит, что он готов вверить мне общественные земли. Работу готов дать.
Она выскользнула из постели и села на край его кровати. Он обвил ее рукой, она нагнулась и быстро спросила, уткнувшись ему в шею позади уха:
– Ты простишь меня, душа моя?
– Конечно. За что?
– За желание тебя переделать. Я глупая женщина, я слишком люблю разговоры и говорунов. Какая в них важность? Вся важность в тебе. Только ты мне и дорог, душа моя.
– Я жуть как рад это слышать, – сказал он. – Залезай, ты дрожишь.
Она послушно скользнула к нему под одеяло. Узость просевшей кровати притиснула их друг к другу.
– Ты согласишься? – спросила она.
– Зависит от тебя.
– Тебе будет лучше, душа моя.
– Возможно. Я ненавижу все эти здешние судебные тяжбы, захват участков, вранье под присягой, весь этот экспертный арбитраж между игроками, которые оба жулики. Хочется делать то, что будет просто расширять познания.