– Что‑то до нелепости превосходящее ее возможности, – сказала Сюзан.
– Что ты пишешь? – спросила Огаста. – Расскажи.
– Ах, ну зачем вам знать, чем я занимаюсь? – отозвалась Сюзан. – То, что делаете вы оба, намного лучше и важнее.
– Разумеется, мы люди немаловажные, – сказал Томас. – Я последний, кто будет это отрицать. Но хочу привлечь твое внимание к почти болезненной скромности этой молодой особы. Послушать ее – она средней руки иллюстратор и автор любительских очерков. На самом же деле любой редактор страны обеими руками ухватится за возможность заполучить все, что она делает. Я живу в постоянном страхе, что ее переманят из “Сенчури” золотом и лестью.
– Что ты пишешь? – вновь спросила Огаста. Она сидела близко от камина, и ее щека, тронутая светом, горела темным теплом. Ее кожа, безупречная, как поверхность воскового плода, всегда была для Сюзан предметом отчаянной зависти. – Ты обязана нам рассказать – мы твоя первая публика. Тебе известно, что я сберегла все твои письма до единого с тех самых пор, как ты уехала в Нью-Альмаден?
– И соорудила из них мой первый очерк. Если я что‑нибудь и представляю собой, сотворили меня вы двое.
– Сотворили себя вы сами, – возразил Томас. – Подозреваю также и Божью руку – никакая другая не творит настолько уверенно. Так расскажите же нам в этот час, когда более мелкий люд спит, что вы пишете.
Он был способен вселить в нее веру в себя. Близкий друг, в прошлом чуть ли не жених, он был помимо этого самым уважаемым редактором журнала в Соединенных Штатах. Просто публиковаться у него – уже была репутация.
– Что‑то, что мне не по силам, – сказала она. – Меня все время останавливает незнание. Мне приходится писать извне, с точки зрения женщины, находящейся под защитой, а следовало бы писать изнутри. Пишу роман о Ледвилле.
– Он может пойти с продолжением? Не волнуйтесь. Мы его берем. Я перебью все прочие ставки.
– Не будет никаких ставок. Только такой друг, как вы, захочет это опубликовать.
– Даже если бы это был мистер Джеймс, я бы так твердо не пообещал, что возьму роман. Вы – дело верное, Ледвилл – дело верное. Хауэллс будет скрежетать зубами.
О эта милая ободряющая улыбка!
– До чего же это прекрасно, что вы оба меня любите! – воскликнула Сюзан. – Да, роман о Ледвилле. О Ледвилле и о неприятностях “Аделаиды” с “Горным вождем” и “Аргентиной”. Там есть Прайси – вы помните Прайси? Я вам точно про него писала, про маленького англичанина, который однажды на берегу реки Арканзас встал в стременах и продекламировал мне Эмерсона. Его зверски избили бандиты из “Горного вождя”, когда пришли к Оливеру в контору забрать или уничтожить бумаги. И там есть девушка, я сделала ее дочерью мерзавца, и молодой инженер, он любит ее, но враждует с ее отцом.
– В чем‑то похоже на людей, которых я знаю, – заметил Томас, обмякший, но внимательный.
Сюзан засмеялась и почувствовала, что краснеет.
– О, она куда привлекательней автора, а герой – не Оливер Уорд. Если на то пошло, он больше похож на Фрэнка Сарджента, вашего прежнего соседа по Статен-Айленду. Безупречно красивый молодой человек.
– И влюбленный в тебя, как все остальные, – сказала Огаста.
Краска не сходила у Сюзан со щек, хотя она желала бы, чтобы сошла. Сюзан опять засмеялась.
– Фрэнк? Ну что ты! Впрочем, да, я думаю, был влюблен – безобидным образом. Я к нему относилась по‑сестрински. Оливера он боготворил, и он так возненавидел из‑за Прайси шайку из “Горного вождя”, что готов был остаться там на годы – лишь бы взять над ними верх. Но, конечно, как только Оливер выиграл для “Аделаиды” судебную тяжбу, подлый синдикат отправил их обоих на все четыре стороны. Последнее, что я слышала о Фрэнке, – что он сейчас в Тумстоуне.
– Мне так трудно держать в голове западные названия, – сказала Огаста. – Тумстоун – “Могильный камень”, ну и ну! Оливер тоже там?
Ее интерес был притворным – ей безразлично было, где находится Оливер. В ее восклицании, довольно небрежном, Сюзан услышала полупрезрительную ноту: всякий, кто имел отношение к Западу, и в особенности Оливер Уорд, вносил в голос Огасты особую интонацию, с какой она отзывалась о надоедливых торговцах, утомительных женщинах, скучных мужчинах. Ее брат Уолдо был участником синдиката, которому Оливер представил свой неутешительный отчет, – лишний повод думать о нем нелестно. Сюзан заранее знала, что имя ее мужа если и будет упомянуто, то вскользь; его хотелось обойти, как что‑то неприятное на тротуаре.
Посмотрев на Огасту жарким взглядом, она ответила:
– Нет, он не в Тумстоуне. Он продал в Ледвилле нашу хижину, а потом поехал в Айдахо, в Кёрдален, там обнаружили золото. Сейчас зима, все там остановилось, и он перебрался в Бойсе, это тоже в Айдахо, главный город территории.
– Милая ты моя, – сказала Огаста и, опустив на Сюзан взор светящихся глаз, казалось, забылась на секунду в полуулыбке, в этом ищущем, полном значения взгляде. – Кёрдален, – промолвила она после паузы. – Прелестное название, чье‑то сердце по‑французски. Правильно он сделал, что предпочел это место “Могильному камню”.
– Рудник, который его интересует, называется “Волчий зуб”, – сказала Сюзан.
Любя и противоборствуя, они глядели друг другу в глаза. “Мой друг, которого ты не жалуешь” стоял между ними так же прочно, как если бы он грел сейчас свои фалды у Огастиного камина. В лице Огасты Сюзан ясно читала, какого она мнения о мужчинах, которые рыскают по месторождениям золота и зимуют в столицах территорий, еще не ставших штатами, с их убогой местной политикой. Сюзан сделалось душно, слишком тугой корсет теснил ей грудь. Ее подмывало то ли вскочить и выйти из комнаты, то ли кинуться Огасте на шею, воскликнуть, что все это неважно, что куда бы ни двинулась ее жизнь, за кем бы она ни была замужем, место Огасты всегда будет незыблемо. Нет, хотелось ей сказать, он не то, что ты о нем думаешь, совсем не то! Почему ты даже имя его всегда упоминаешь неохотно? Почему ведешь себя так, словно я вышла за прокаженного, за подлеца, за никчемного человека?
Молчание делалось напряженным, и она отвела взгляд от Огасты и посмотрела на Томаса. У него были сонные глаза, он по‑прежнему держал ладони домиком.
– Как заканчивается ваша история? – спросил он.
– Не так, как закончилась наша, – сказала Сюзан, состроила гримасу и засмеялась. – Мерзавца, я думаю, ждет смерть. Я думаю, он велел своим приспешникам заложить пороховой заряд в штрек главного героя и взорвать тот проход в рудник, чтобы честные люди не могли в него попасть. Когда они закладывали заряд, их застал за этим Прайси, и они его избили. Потом главный герой обнаруживает избитого Прайси и с винчестером идет по следу этих людей. Он находит динамит, успевает до взрыва перенести его во вражеский штрек, мерзавец спускается проверить, как сработала его мерзость, и взрыв его убивает.
Она состроила еще одну гримасу, бросила взгляд сначала на Томаса, затем, на мгновение, на Огасту и перевела его на свои руки. Она была сконфужена, все удовольствие от вечера улетучилось. В этой комнате, увешанной атрибутами культуры, ее история прозвучала как грубая мелодрама. Она почувствовала себя индейской женщиной, объясняющей, как она выделывает оленью кожу, втирая мозг животного в кровавую шкуру, а затем жуя все это, пока не размягчится. Огаста сидела, опустив голову и хмуро глядя на свои пальцы в дорогих кольцах.
– Я ничего не знаю про взрывчатые вещества, – сказала Сюзан. – Я ничего не знаю про мотивы, которыми руководствуются преступники, пьяницы, жестокие люди, ничего про то, как работают рудники, ничего про то, как чувствует себя избитый человек, и каково это – защищаться винчестером от шайки бандитов. Оливер все это держит при себе, считает, что я должна быть от этого ограждена.
Новое быстрое столкновение с темными глазами. Губы Огасты были поджаты, брови вопросительно подняты. “Видишь? – хотела Сюзан ей сказать. – Я его защищаю и буду защищать. Буду отстаивать его право быть”.
– Но я ухаживала за бедным Прайси, – сказала она Томасу. – Ему сломали нос и скулу, выбили передние зубы, и у него что‑то сделалось с головой, он так до конца и не поправился.
– Я уверен, что ваших познаний достаточно, – промолвил Томас со своей медленной улыбкой. – А что наш инженер и юная леди? Свадебные колокола?
– Я… не знаю. Нет, не думаю. Она выросла на Востоке, она выше своего отца во всем, хотя он когда‑то был джентльменом. Я думаю – не знаю, согласитесь ли вы, – что девушка, обладающая хоть какой‑то тонкостью чувств, не сможет решиться на брак с человеком, который невольно стал причиной смерти ее отца. Как бы она его ни любила.
– Несчастливый конец? – спросила Огаста. – Ох, Сю, зачем?
Сюзан чувствовала себя все более угнетенной, казалось, еще немного, и ее совсем раздавит. Ее история – история прежде всего варварская, чем и заслужила молчаливое презрение Огасты, а, рассказанная с женской точки зрения, она звучит еще и глупо, а потому заслуживает и ее собственного презрения. Словно мистер Джеймс взялся писать дешевый приключенческий роман. Невозмутимая деликатность Томаса не могла прогнать холод, которым повеяло. Она знала, что, будь Оливер в Нью-Йорке, такой вечер просто не мог бы состояться. Когда они единственный раз ужинали все вместе, мастерская была полна темных промежутков, неловких молчаний, избыточного усердия с обеих сторон.
– Разве не к такому концу все обычно и приходит? – спросила она, точно камень в Огасту бросила.
И вновь Томас пришел на выручку; он был тактичен до ясновидения.
– Каким бы ни был конец, мы этот роман берем, – сказал он и, зевнув, сел в кресле прямо. Стойкая сладость его улыбки была неподражаема. Сюзан много раз пыталась ее изобразить на бумаге; такого дружелюбного, мягкого и понимающего выражения она больше не видела ни на одном лице. – Никто еще не утомлен, как я? Почти два часа ночи.
– Я тоже устала, – сказала Сюзан. – Ужас как, я вдруг почувствовала.
Тут же с монаршим шелестом тафты Огаста встала со своего пуфа, и в один миг, за один взгляд все поправилось, вся любовь, которую излучала знакомая комната, вернулась после нескольких трудных минут. Сюзан словно вышла на солнце из зябкого леса.