Голова Сюзан крутанулась вбок, она уставилась на Оливера с жутким вопросом в глазах, но он ехал ссутулившись, глядя вперед поверх кепчонки Олли. Пытаясь сориентироваться, она привстала. Запах давленой полыни бил ей в ноздри, как нюхательная соль. Выкорчеванные кусты были сложены рядами по сторонам дорожки, а между рядами серой полыни она увидела маленькие подвязанные к кольям деревца, высаженные по обе стороны в круги рыхлой земли, влажной, политой не далее как сегодня. Держась за спинку сиденья, она посмотрела вперед, на дом и ветряк. В том, как они стояли в конце дорожки, ощущалась некая уверенность – казалось, поставил их тут кто‑то не лишенный воображения. Дом, увидела она теперь, был большой, намного больше, чем хижина переселенца. По всей передней стене тянулась веранда, похожая на колоннаду.
– Оливер Уорд, – сказала она, – куда ты нас везешь? Это наша земля? Это наше?
– Ранчо “Нагорье”, – ответил Оливер. – Образцовая ферма. Подумал, может, тебе захочется взглянуть.
Ей показалось, его глаза попросили ее о чем‑то, предупредили, сказали: “Подожди”. Но она не в силах была ждать, слишком многое открывалось ей разом.
– Когда ты это построил? Ты даже высадил полмили пирамидальных тополей!
Его глаза потеплели навстречу ее глазам, сузились – их выражение она не смогла до конца прочесть. Настойчивый, знающий взгляд, граничащий при этом с шутливым.
– Что сумел, то сумел, – сказал он. – Для полива здесь пока только скважина, так что я не смог разбить лужайку, высадить сад, засеять пшеничное поле и поле люцерны. С этим придется подождать, пока пойдет вода из Большого канала.
– Оливер…
– Я обязан был посадить деревья, – сказал он, глядя на нее. – Четыреста пятьдесят только вдоль дорожки. Сто робиний и кленов вокруг дома. Не хотел, чтобы ты ждала твою рощу дольше, чем уже ждешь.
– Осуществил свой план.
– Наш план.
Она отметила про себя поправку.
– Розарий затевать было поздно. С этим до следующей весны. Но я пересадил желтую плетистую из каньона. Даже обрезать не стал. Она цветет прямо сейчас, еще не отцвела.
Пока Олли, скашивая на родителей глаза и чутко прислушиваясь к разговору, правил к некрашеному дому, посаженному на плоский уступ, Сюзан смотрела вперед. Она увидела, что веранда глубокая, ее низкую широкую крышу поддерживали квадратные столбы, отстоявшие друг от друга футов на десять. Розы не было видно – где он там ее посадил? Не видно было и его рощи из сотни деревьев – хотя нет, приметила несколько подвязанных к кольям худосочных саженцев лишь немногим выше кустов полыни. Испытывая что‑то вроде отчаяния, она воскликнула:
– Да когда же ты все это сделал?!
Впервые после встречи на вокзале она увидела сейчас своего прежнего Оливера, развернувшего плечи, шутливо оправдывающегося.
– Да я тут мало что сделал сам. Через неделю после того, как у нас все завертелось с каналом, тут начали работать артели. Это будет показательная ферма. Губернатор дал мне на время казенное оборудование для бурения скважин, а ребята, занятые на канале, проложили дорогу.
Она закрыла воспаленные глаза, болезненно их зажмурила, вновь открыла.
– Господь не терпит тех, кто в каждой бочке затычка, и не терпит хлопотунов, – заметила она. Потом выпалила: – Но деньги! Как мы за это расплатимся?
Девочки на заднем сиденье подняли шум: “Это наше? Это наш дом?”, а Олли, перекрутившись, чтобы посмотреть отцу в лицо, спрашивал: “Мы что, не в каньоне будем жить?” Но Сюзан и Оливер не обращали на них внимания. Он сказал через голову Олли, не отпуская ее глаз:
– Для начала я пустил в ход деньги, которые компания заплатила тебе за дом в каньоне. Это был первый чек, что я подписал.
– Ты продал дом!
– За двойную цену. Ведь такой у нас был уговор. Я рискнул предположить, что ты согласишься с таким употреблением этих денег.
– Папа, каньон теперь что, не наш?
– Да, не то чтобы совсем наш. Но ты можешь там бывать, сколько хочешь.
– Даже двойной цены за дом в каньоне не могло на все это хватить, – сказала Сюзан.
– Я продал часть наших акций канала Джону и Бесси.
– Ох, Оливер, ну зачем ты их в это втянул! – ужаснулась она. – Ты не должен был их сажать в нашу лодку, привязывать их к каналу!
– Они сами захотели, – сказал Оливер. – У них были деньги от продажи вашего семейного дома. Я подал от их имени заявку на облесяемый участок и пустынный участок под каналом “Сюзан”. – Его взгляд был ровным, спокойным. – Разве тебе не хочется, чтобы Бесси тут обосновалась?
– Ох… – Она была в смятении. – Они не должны были рисковать своими скудными деньгами! А ты молчал. И Бесси тоже. Почему?
– Это я ее попросил не сообщать тебе, – сказал он со своей боковой, двойственной, испытующей улыбкой. – Хотел огорошить тебя новостью, что они сюда переедут. Заодно с этим домом, понимаешь? Букет сюрпризов.
– Да, конечно, это чудесно будет… но…
– Так что сейчас тебе надо решать, где ты хочешь поселиться: тут, на земле, в походных условиях, – или в пансионе в городе. Потому что я не успел все доделать к вашему приезду.
Под колесами скрипел песок, над коляской висела пыль, и она увидела, как сгусток крутящейся пыли, подхлестнутый ветром, вылетел из‑за нагого угла дома и, превратившись в недооформленный вихрь, двинулся на восток мимо штабеля древесины и примитивного отхожего места.
– Тут, я думаю, – сумела она выговорить. – Нет смысла тратиться на пансион, когда есть свое жилище.
– Довольно спартанское пока еще.
– В этом есть что‑нибудь новое для нас?
Прозвучало резче, чем ей хотелось. Он ничего не ответил – только пытливо поглядел на нее еще немного, а затем обернулся:
– Нелли! Как вам все это?
– Очень даже мило, – уютным, успокаивающим тоном сказала Нелли. – Мы все возьмемся помогать и быстро устроимся как следует.
– А Заплатка здесь? – спросил Олли, и тут же Бесси, забарабанив по отцовскому плечу, подхватила: – Можно мне тоже пони, папа? Мне почти восемь! – и тут же Агнес, которую придерживала Нелли, вскочила с криком: – И мне! Мне уже четыре!
– У вас у всех будут пони, – сказал Оливер и, взяв вожжи из рук Олли, остановил коляску в голом дворе.
Сюзан сидела, держа напряженные руки на коленях и зная, что надо проявить толику энтузиазма, каким бы притворным он ни был. Пока она жила в Виктории без мужа, он каждый свободный час тратил на то, чтобы готовить для нее это пристанище, которое они вместе в каньоне десятки раз в затворнические вечера вычерчивали, стирали и перерисовывали. Она с абсолютной точностью, до десятых долей, знала, чтó он надеялся тут устроить, и у нее наворачивались слезы из‑за незрелых саженцев и желтой пересаженной розы, которая впервые расцвела в то лето, когда родилась Агнес. Но при виде оголенного двора, лежащего проплешиной на полынном нагорье, ей хотелось плакать на иной лад. Когда накатывала тоска по дому, она мечтала о мягком сухом ветре этой долины, но в мечтах все было чисто, без этих пыльных вихрей, гуляющих по ободранной земле, и без висящей в воздухе пыли – видимо, от строительства канала вдоль подножия горы. Она мечтала о чистой и дикой долине, не обезображенной такими грубыми вторжениями. Сколько же лет должно пройти, прежде чем тут возникнет что‑то красивое или цивилизованное, сколько еще от их жизни уйдет на суровую подготовку к тому, чтобы жить? Дом в каньоне – это одно, временный лагерь. Но в этом доме ей предстояло обитать до конца дней.
Оливер соскочил на землю. Поверх колеса, немного сумрачно, проговорил:
– Учти худшее: в засуху тут будет пыль, а в дожди – грязь, и тут нет заслона от ветра. Но обрати внимание на панораму.
Она, однако, смотрела не на панораму, а ему в глаза.
– Да, – сказала она почти шепотом. Дети, чувствовала она, сидели в неуверенности – казалось, не очень‑то хотели выходить из коляски в этом совершенно незнакомом месте.
Виляя хвостом, из надворной постройки вышла собака, за ней – четверо упитанных щенков. Дети тут же попрыгали на землю, отправились к ней и присели на корточки; она жалась перед ними, виляла хвостом в пыли. Щенки атаковали их пальцы и катались на спине, подставляя для щекотки голые брюшка.
Агнес нерешительно протянула руку одному из щенков. Он схватил ее пальцы ртом, и она, хмурясь, отдернула руку. Щенок уцепился за пряжку ее туфельки и попробовал тащить, пятясь и яростно рыча. Агнес позволила ему это, по лицу ее пробегали улыбки, и вдруг, блаженно зажмурившись, всплеснув руками, она крутанулась и побежала, вскидывая юбку проворными ножками в черных чулках. Щенок пустился догонять, жирный и неистовый, тоже в полном блаженстве. Ее матросская шапчонка слетела с головы и болталась сзади на резинке. Она понеслась через двор, вокруг штабеля древесины, вокруг сарая, крутясь, как маленький пыльный вихрь, и радуясь чему‑то своему, такому же особенному, как ее серебристые волосы. Подслеповатый щенок потерял ее и остановился, стал озираться и поводить носом, и она, вращаясь, бросилась к нему обратно, но, приблизившись, заплела ноги и упала в пыль. Щенок метнулся к ее оголенным ушам, и она вскрикнула, прикрывая их. Пыль поднялась облачком.
– Боже мой, – сказала Сюзан. – Она вся извозится!
Олли и Бетси кинулись спасать Агнес и отгонять щенка. Оливер стоял у колеса и смеялся. Многие годы под летним солнцем и ветром изрезали морщинками, огрубили его кожу. Подбородок, казалось, потяжелел, усы прикрывали рот. На взгляд Сюзан, он был непроницаем, как скала, и старше своих тридцати девяти лет.
– Она, кажется, отлично себя чувствует, – сказал он.
– Да. Все они.
Нелли спустилась с коляски и пошла отряхивать Агнес. На какое‑то время они с Оливером остались вдвоем, ничто им не мешало смотреть друг на друга в упор. Она искала в его лице знаки попоек – как он жил без нее, когда некому было спасать его от его слабости? – но находила только загрубелую силу, какой набираются под открытым небом. У него, подумалось ей, такое же лицо, как у Джона. Посели его на ранчо на фронтире – и его нельзя будет отличить от ковбоев. И все же ей казалось – она имеет право на некую гарантию, что былая ссора не возобновится.