Элен застонала, и я бережно опустил ее на палубу. Она вся покрылась потом, несмотря на холодный речной воздух. Ее кожа светилась мертвенной бледностью. На миг она открыла глаза.
– Я настолько плохо выгляжу? – спросила она шепотом, видя выражение моего лица.
– На самом деле даже лучше. Грязные обноски тебе очень даже к лицу.
Она нежно улыбнулась, что случалось так редко. Но улыбка быстро угасла.
– Элиас, не дай мне умереть. Если я умру, ты…
– Не говори, Эл. Отдыхай.
– Мне нельзя умирать. Пророк сказал… он сказал, что если я выживу… тогда…
– Тсс.
Ее веки затрепетали и сомкнулись. Я нетерпеливо посмотрел на доки Серры, что были все еще в полумиле от нас. На пристани толпились матросы, солдаты, лошади тянули нагруженные телеги. Мне хотелось поторопить рабов, но они и так гребли изо всех сил, а плеть капитана то и дело прохаживалась по их спинам.
Судно едва причалило, а капитан уже спустил трап, затем окликнул легионера, патрулирующего поблизости, и забрал у него лошадь. Впервые я возблагодарил небеса за суровую дисциплину у меченосцев.
– Удачи вам, Лорд Витуриус, – пожелал капитан.
Я выразил ему признательность и усадил Элен на лошадь. Она сразу повалилась вперед, но привязывать ее уже не было времени. Я вскочил на спину животного и как следует наддал пятками по бокам, с тревогой вглядываясь в горизонт и солнце, висящее низко над ним.
Город пролетал мимо как в тумане. Чередой проносились зеваки-плебеи, наемники, палатки торговцев. Я мчался по главной улице Серры, потом по Площади Казни, разгоняя толпу, вверх по булыжным мостовым Квартала патрициев. Лошадь неслась как бешеная, да я и сам, казалось, утратил рассудок, так что не ощутил не малейшей вины, когда опрокинул коробейника вместе с его тележкой. Голова Элен болталась туда-сюда, как у тряпичной куклы.
– Держись, Элен, – прошептал я. – Мы почти на месте.
Мы ворвались на Рынок патрициев, распугивая рабов своим появлением, и свернули за угол. Блэклиф возник впереди нас так внезапно, будто вырос из-под земли. Лица стражников у ворот мелькнули расплывчатыми пятнами, когда мы пронеслись мимо них галопом. Солнце опускалось все ниже. «Еще чуть-чуть, – просил я его. – Совсем немного».
– Давай, – пятки врезались в бока лошади. – Быстрее!
Мы пересекли тренировочное поле, взлетели вверх на холм и затем – на главный двор. Колокольня возвышалась в нескольких ярдах. Я натянул поводья, и лошадь остановилась. Я быстро спешился.
Комендант стояла у самой башни. Черты лица ее окаменели – она нервничала или злилась, трудно было разобрать. Рядом с ней стоял Каин с двумя Пророчицами. Они смотрели на нас, словно на какой-то малоинтересный цирковой аттракцион.
В воздухе над нами пронесся крик. Во дворе выстроились сотни людей: курсанты, центурионы, родственники, в том числе и семья Элен. Ее мать, увидев окровавленное тело дочери, рухнула на колени и забилась в истерике. Сестры Эл, Ханна и Ливия, упали рядом с ней. Отец Аквиллас оставался неподвижен, лицо его окаменело.
Рядом с ним стоял мой дед в полном боевом снаряжении. Он выглядел как бык, готовый к атаке, в серых глазах светилась гордость.
Я взял Элен на руки и пошел к колокольне. Никогда прежде этот двор не казался мне таким длинным, даже во время тех изнурительных тренировок, когда в самом разгаре лета мы накручивали по нему не одну сотню кругов.
Я еле тащился. Мне хотелось упасть на землю и проспать целую неделю. Но наконец я сделал последний шаг, осторожно положил Элен у стены и коснулся рукой камня. И почти сразу раздался барабанный бой, извещавший о закате.
Толпа взорвалась. Не знаю, кто первый закричал, приветствуя нас. Фарис? Декс? Может быть, даже дед, но им вторила им вся площадь. Наверняка даже в городе было слышно.
– Витуриус! Витуриус! Витуриус!
– Приведи врача, – зарычал я рядом стоящему кадету, который кричал и аплодировал вместе со всеми. Его руки замерли, он посмотрел на меня. – Быстро! Беги! Элен, – шептал я. – Держись.
Она была словно восковая кукла. Я коснулся холодной щеки, потер кожу большим пальцем. Элен не шевелилась. И не дышала. Я прижал пальцы к ее шее, к жилке, где должен биться пульс, и ничего не почувствовал.
17: Лайя
Сана и Мэйзен поднялись по внутренней лестнице и исчезли, а Кинан вывел меня из подвала. Я ожидала, что он сразу же уйдет, но он поманил меня за собой в ближайший узкий переулок, где не было никого, кроме шайки беспризорников, сидевших на корточках вокруг какого-то сокровища, но и те разбежались при нашем приближении.
Я покосилась на рыжеволосого бойца, увидела, что он пристально смотрит на меня, и ощутила внезапный трепет в груди.
– Они причиняют тебе боль.
– Со мной все нормально, – сказала я. Не хотелось, чтобы он считал меня слабой. Я и так шла по тонкому льду. – Дарин – единственное, что важно. Остальное просто…
Я пожала плечами. Кинан вздернул голову и коснулся большим пальцем еще не подживших синяков у меня на шее. Затем взял мою руку и повернул, увидев рубцы, которые в гневе оставила моя хозяйка. Его пальцы двигались медленно и нежно, точно пламя свечи, и тепло в груди разлилось по всему телу, до самых кончиков пальцев. Сердце вдруг сильнее забилось, и я выдернула руку, озадаченная собственной реакцией.
– Это все Комендант?
– Не о чем беспокоиться, – слова вырвались слишком резко. Уязвленный такой резкостью, Кинан холодно взглянул на меня, и я смягчилась. – Я могу это сделать. На карту поставлена жизнь Дарина. Мне просто хотелось бы знать…
Где он. В порядке ли. Или страдает.
– Дарин все еще в Серре. Я слышал шпиона, когда тот отчитывался. – Кинан повел меня дальше вниз по улице. – Но он… не в порядке. Они пытали его.
Я бы перенесла удар в живот намного легче, чем эту новость. Не стоило и спрашивать, кто его пытал, я это знала. Надзиратели. Маски.
– Послушай, – сказал Кинан. – Ясно, что ты не знаешь главного о шпионаже. Есть несколько основных правил: сплетничай с другими рабами – ты удивишься, как много они знают. Все время занимай себя делом – шей, чисти, носи. Чем больше ты работаешь, тем меньше вероятности, что твое присутствие вызовет вопросы, где бы ты ни находилась. Если представится возможность получить сведения, воспользуйся ею. Но всегда имей план отступления. Хорошо, что ты носишь плащ – это помогает тебе не выделяться. Но ходишь ты да и ведешь себя как свободная женщина. И уж если я это заметил, то и другие тоже обратят внимание. Волочи ноги, сутулься. Будь как побитая. Как сломленная.
– Почему ты помогаешь мне? – спросила я. – Ты ведь не хотел рисковать людьми, чтобы спасти моего брата.
Кинан вдруг очень заинтересовался полуразрушенными кирпичами на ближайшей стене.
– Мои родители тоже погибли, – сказал он. – Вся семья погибла. Давно уже.
Он быстро, почти гневно взглянул на меня, и на секунду я увидела их в его глазах – потерянную семью, вспышки огненных волос, веснушки. Были ли у него братья? Сестры? Был ли он самым старшим? Самым младшим? Мне захотелось спросить, но лицо Кинана стало непроницаемым.
– Я все еще считаю это задание дурной идеей, – произнес он, – но это не значит, что мне непонятно, почему ты это делаешь. И мне вовсе не хочется, чтобы ты его провалила. – Он прижал кулак к груди и протянул мне. – Лучше смерть, чем тирания, – сказал он вполголоса.
– Лучше смерть, чем тирания. – Я коснулась его протянутой руки, чувствуя каждый мускул.
За последние десять дней никто не касался меня просто так, только для того, чтобы сделать больно. А я так соскучилась по обычным прикосновениям: Нэн гладила мои волосы, Дарин боролся со мной на локотках и притворялся, что проигрывает, Поуп обнимал за плечи перед сном, желая спокойной ночи. Мне не хотелось, чтобы Кинан уходил. Он будто понимал это и задержался на мгновение. Но затем повернулся и зашагал прочь, оставив после себя лишь покалывание в пальцах. В следующий миг я осталась одна на пустой улице.
Я отнесла первое письмо Коменданта в курьерскую контору и направилась в сторону доков, в душный от дыма Оружейный квартал. Серранское лето славится своей изнурительной жарой, но тут она была просто невыносима, наваливаясь и терзая, словно голодный зверь.
Район гудел как улей, движение ни на секунду не останавливалось, гомон не затихал. Здесь даже в будний день было больше суеты, чем на рынке во время ярмарки. Из-под молотов размером с мою голову летели искры. Печи в кузницах горели кроваво-алым. Густые клубы пара вырывались тут и там через каждые несколько футов – готовые мечи опускали в ледяную воду. Кузнецы выкрикивали приказы, и подмастерья наперегонки спешили их выполнять. И над всем этим стоял жалобный скрип сотен мехов, как от целого флота во время шторма.
Как только я ступила на улицы Оружейного квартала, меня остановила группа легионеров, требуя объяснить, по какому делу я здесь нахожусь. После десяти минут тщетных уверений мне пришлось показать письмо Коменданта. Лишь тогда они неохотно пропустили меня.
Это заставило в который раз задуматься, как Дарину удавалось попадать сюда день за днем?
Они пытали его, сказал Кинан. Сколько еще Дарин сможет выносить эти мучения? Уж конечно дольше, чем я. Когда моему брату исполнилось пятнадцать, он упал с дерева, делая наброски с книжников, работающих в саду у меченосцев. Он пришел домой, и из его запястья торчала кость. Я закричала и чуть не лишилась чувств от одного только вида. «Все нормально, – сказал он. – Поуп меня вылечит. Найди его, а потом сбегай за альбомом. Я уронил его там и не хочу, чтобы кто-нибудь нашел».
Мой брат обладал железной волей нашей матери. Если кто и мог выдержать пытки меченосцев, так только он.
Вдруг я почувствовала, что кто-то дергает меня за юбку. Я оглянулась, решив, что кто-то наступил башмаком на подол, но уловила лишь тень, быстро ускользающую по мостовой, недобрый взгляд узеньких глазок и тихий коварный смех, от которого по спине пробежали мурашки. Кожу закололо – этот смех предназначался, я уверена, только мне.