Слова пьяного москвича послужили сигналом: меня тотчас же окружили, кто жал руки, кто лез целоваться. Какой-то особенно экспансивный и не менее пьяный субъект вывернул огромный бумажник и заорал:
— Может, деньги нужны? Бери без стеснениев, милый человек! Бери, сколько хошь…
Другой ввел в зал оркестр, заигравший туш. Заорали: «Ура!».
На шансонеток, съехавшихся со всех концов Европы, посыпался дождь сторублевых бумажек, и пошел пир горой: неудержимый, дикий, не знающий границ ни в тратах, ни в сумасбродствах, — словом, тот пир, о масштабах и размахе которого не могут иметь и не имеют хотя бы приблизительного понятия все те, кто не родился с русской душой.
Оглушенный, растроганный и в полном изнеможении вернулся я к себе в гостиницу.
На следующее утро я покинул Нижний и возвратился в Москву.
Вызвав к себе Таньку, я сказал ей:
— Ну, полно ломаться! Говори же, где Петька?
— Ой, да что вы, господин начальник, все о том же. Я говорила уже много раз, что ничего о нем не знаю.
— Так-таки ничего не знаешь?
— Разрази меня господь! Не сойти мне с этого места! Лопни мои глаза! Ничего не знаю!
— И глаз своих не жалеешь?
— Да, господин начальник, пусть лопнут, ежели вру!
Я, не торопясь, вынул из кармана бриллиант, развернул бумажку и издали показал его ей.
— А это видела?
Танька вспыхнула и прошептала: «Видела».
Я взял мою записочку с ее надписью на обороте.
— А это видела?
— Я писала, — чуть слышно прошептала Танька.
— То-то и оно!.. А говоришь: «Лопни мои глаза!» Ведь записочку-то я тебе послал, я же и ответ твой из рубашки расшил! Эх ты, Танька, Танька! Сама же своего Петьку выдала!
С Танькой сделалась форменная истерика.
Возвращая похищенные вещи княгине Шаховской-Глебовой-Стрешневой, я заметил в ней не только радость, но и немалое смущение.
— Господи, как это ужасно! А я-то заподозрила этого честнейшего и ни в чем не повинного человека!
Как взгляну я теперь ему в глаза? Как взглянула княгиня в глаза своему верному французу — мне неизвестно. Но образ этого рыцаря надолго запечатлелся в моей памяти.
Васька Смыслов
Ваську Смыслова Московская сыскная полиция знала прекрасно.
Он уже несколько раз нами арестовывался за мелкие кражи; но, отбыв тюремное наказание, снова принимался за свое «ремесло».
Как-то дня через два после довольно значительной кражи в одной из квартир на Поварском, кражи, еще не раскрытой, вдруг раздается звонок по моему служебному телефону. Я подхожу:
— Алло! Кто говорит?
— Это вы, господин начальник?
— Я.
— Желаю вам здоровьица, с вами Васька Смыслов говорит.
— Здравствуй, Васька, что скажешь?
— А ваши-то дураки третьева дня опять меня прозевали!
— Ну-у?! Врешь!..
— Ей-богу! Ведь на Поварском-то — моя работа!
— Ну, что же? Везет тебе, Васька, но только смотри, не попадись!
— Ну уж нет, господин начальник, теперь мы наловчившись, не поймают, шалишь!
— Ох, Васька, смотри не бахвалься!
— Будьте без сумления, не попадусь!
И Васька повесил трубку.
Смыслов был жизнерадостным малым с хитринкой и, как ни странно, с большим добродушием. Он, видимо, не лишен был и юмора и, чувствуя весь комизм моего положения, принялся с этого дня звонить мне всякий раз после удачно совершенной кражи. Стянув благополучно в одном из ювелирных магазинов на Кузнецком мосту несколько часов при помощи выдавленного стекла в витрине.
Васька звонил:
— А это опять я, господин начальник! Что, чисто сработано на Кузнецком?
— Да что и говорить, молодец! Комар носа не подточит…
— То-то и оно, а вы говорите — поймаете, да ни в жисть!
— Поживем, Васька, увидим!
— Да и смотреть нечего! Сказал — не поймаете.
Сделав паузу, Васька продолжал:
— А вот что я вам скажу, господин Кошкин, подготовляю я здесь дельце покрупнее, как сработаю, беспременно вам позвоню.
— Ох, Васька, лучше не звони, дразнишь ты меня!..
Васька хихикнул в трубку от удовольствия:
— Ничего, господин начальник, уж вы потерпите, это вам пользительно!..
И Васька дал отбой.
Создавшееся глупое положение начинало меня изводить. Я был уверен, что Васька сдержит обещание, и решил принять меры.
Мною было отдано следующее распоряжение: лишь только я тремя долгими звонками позвоню из своего кабинета в дежурную комнату, дежурный чиновник немедленно должен броситься к одному из свободных телефонов и тотчас же справиться на центральной станции о номере, разговаривающем в данный момент с начальником сыскной полиции. В это же время на другого чиновника возлагалась задача раскрыть имеющийся при полиции порядковый регистратор телефонных номеров с указаниями против каждого номера адреса абонента. Третий же чиновник с двумя агентами должен будет в это время одеваться и, получив адрес от первых двух, немедленно мчаться на дежурном автомобиле к указанному месту.
Двое суток мы ждали Васькиного звонка. Наконец, на третий день меня кто-то вызвал по телефону, и, подойдя к аппарату, я услышал Васькин голос. Держа трубку в правой руке, левой я нажал электрическую кнопку на письменном столе и дал три долгих звонка.
Теперь вся задача сводилась к тому, чтобы в течение известного времени занять Ваську достаточно интересным для него разговором, не возбуждая при этом его подозрения.
Васька начал как всегда:
— Я обещался позвонить вам, господин начальник, вот и звоню.
— Скажи, Васька, а как ты не боишься мне звонить? Вдруг я узнаю, откуда ты звонишь и по номеру телефона открою твое местожительство.
Васька выразительно свистнул:
— Не на такого напали. Что я за дурак, что стану звонить вам от родных или знакомых. В Москве, слава те господи, телефонов в любом подъезде, а Москва-матушка велика. Подите-ка, ищите!..
— Да ты, я вижу, Васька, башковит!
— Ничего-с, господь головой нас не обидел. А ночью нынче мы опять поработали, на Мясницкой. Чай, слышали? Да только взяли самую малость!
— Нашел чем хвастать! Великое дело, подумаешь! А вот слышал ты, что этой же ночью было на Тверской?
— Нет, не слыхал, а что, господин начальник? — и в голосе Васьки зазвучало любопытство.
— То-то и оно, что ты, Васька, на мелочи размениваешься, а настоящего дела и не видишь!
— Да что же такое? Скажите ж!
— А то, что на Тверской ювелирный магазин дочиста обобрали.
— Да ну-у?!
— Вот тебе и да ну-у…
— И много взяли, господин начальник?
— Да, говорят, тысяч на триста.
— Ишь, черти… — и в голосе Васьки послышалась зависть.
— А как ты полагаешь, Васька, чьих рук дело?
Васька подумал и сказал:
— Не кто другой, как… как Сережка Кривой.
— А кто это Сережка Кривой?
— Неужто не знаете? Да что с Танькой Рябой хороводится.
— Таньку Рябую знаю.
— Ну вот, они вместях и орудуют.
— А давно ты видел Сережку Кривого?
— Да с неделю, пожалуй, будет.
— Послушай, Васька, ты бы узнал мне, где теперь Сережка; зато когда и попадешься, так я тебе твоей услуги не забуду и всякое снисхождение сделаю.
— А и впрямь, не поискать ли? — задумчиво сказал Васька, но потом добавил: — А только не найтить!
— Почему же?
— Да вы, господин начальник, говорите: «триста тысяч» — разве при таких деньгах он останется в Москве? Поди, теперь и след его простыл!..
Васька хотел еще что-то добавить, но вдруг как-то вскрикнул, трубка защелкала у меня в ухе, и я понял, что Васька пойман.
Через четверть часа он уже был у меня в кабинете.
— Ну что, Васька, чья взяла? Кто кого перехитрил?
— Да уж ловко сделано, слова не скажу, господин начальник!
Васька почесал в затылке, помялся и неуверенно сказал:
— А позвольте вас спросить насчет трехсот тысяч, это вы зря, для обману говорили?
— Конечно, для обмана. Нужно было занять тебя интересным разговором.
Васька восхищенно закатил глаза в потолок, ударил себя кулаком в грудь и с чувством промолвил:
— Ну и ловкач же вы, господин Кошкин!!
Коммерческое предприятие
В 1908 или в 1909 году я получил из Главного управления почт и телеграфов извещение, что за последние месяцы многие города России наводнены искусно подчищенными почтовыми марками, семи и десятикопеечного достоинства. Подчистка настолько совершенна, что лишь при сильной лупе может быть обнаружена. Есть основание предполагать, что в этом мошенничестве орудует хорошо сорганизованная шайка, разбросавшая сети чуть ли не по всей России. Ходят смутные слухи, что центр организации находится в Варшаве.
Получив эти сведения, я приказал агентам обойти каждому в своем районе все табачные, мелочные и прочие лавочки, где, по установившемуся издавна обычаю, продавались марки.
Москва велика, а посему операция эта заняла немало времени.
Вместе с тем я обратил внимание на то, что за последнее время появилось множество объявлений в газетах от имени коллекционеров, предлагавших скупать старые марки. Поэтому я порешил произвести обыски и у этих коллекционеров, впрочем не давшие ничего, кроме огромных запасов старых марок.
Во многих табачных и мелочных лавках агенты мои, вооруженные специально для них приобретенными лупами, обнаружили, отобрали и принесли мне марки, казавшиеся им подозрительными, каковые я принялся внимательно разглядывать.
Подчистка была идеальна: не только ни малейших следов старых штемпелей, но полная сохранность по краям зубчиков, неприкосновенность клеевой массы и так далее. Единственно при сравнении двух марок — новой и подчищенной, — в последней краска была чуть-чуть бледнее и казалась слегка выцветшей. Разница была столь ничтожна, что пришлось партию этих марок отправить в Главный почтамт на экспертизу, где лишь и была окончательно установлена их непригодность. Характерно, что марки эти попадались лишь поштучно и никогда целыми листами. Опрошенные лавочники-продавцы в один голос заявляли, что марки ими приобретены в почтовых отделениях и что о недоброкачественности их они и не подозревали. Один лишь из них, человек, видимо, крайне робкий, напуганный вмешательством властей, чистосердечно признал, что получил для своей лавки запасы марок от небезызвестного марочного коллекционера, проживавшего на одном из Козицких переулков, некоего Е. Получал он их от Е. со скидкою в одну копейку со штуки.