Пушкин и море
Чёрное море, чёрные ви́хры —
Пушкин у брега стоит.
Стих, народившись, летит быстрым вихрем,
Чайкою вольной парит.
Катятся, дыбятся волны крутые,
Пеною брызжут, ревут,
Грозно сверкают, свинцово – литые,
В даль, в неизвестность зовут.
Вихрятся мысли, владеют поэтом.
С морем его рандеву.
Ветром взъерошены ви́хры при этом —
Будто сейчас, наяву.
Вот у скалы он с простёртой рукою,
Чувства созвучны волнам —
В сердце поэта нет места покою,
Словно вскипает он сам.
Пушкин и море – страсть и стихия,
Где в беспредельность порыв.
Мощно валы набегают лихие,
Слышит поэт их призыв.
Игумен Антоний (Бочков)
Две птицыОтрывок
…Ох, добрая птица[2] моя!
К орлу[3] подходить не без страха.
Ты знаешь, конечно, кто я:
Я старая, хворая птаха.
Но слушаюсь я певуна,
Когда там, вдали, за горами
Наступит тепло и весна,
Не в здешней стране – за морями.
И прозой простой говоря[4],
Как Пушкин сказал незабвенный,
Не позже конца января
Дам голос ему непременно.
Ты знаешь ли, чей это день?
«Да как же не знать?» – скажет гневно.
Но в день сей чья требует тень
Молитвы себе однодневной?
В сей день наш великий певец
Убит был на смертной дуэли.
И я попрошу, чтоб Отец
Его помянул. Ведь мы пели
И в юности, в зрелости лет,
По складу его и по ладу.
Так пусть же великий певец
Получит помин и отраду.
Елена Егорова
Молитва Натали
1
Январь. Последняя пятница.
Четырнадцать сорок пять.
Нет, время назад не пятится —
Поэту вовек не встать.
Душа отошла к Всевышнему —
Великий и страшный миг.
На белой подушке вышитой
Покоен поэта лик,
Но смерти не видно признаков —
Как спит он, глаза смежив.
Метнулась вдовушка призраком:
«Пушкин, Пушкин, ты жив?!»
Недвижно лицо с улыбкою —
Он там, в небесной дали…
В конвульсиях тело гибкое
Рыдающей Натали.
Тупым метрономом страшное
Известье в висках стучит:
«Он умер! Он умер, Саша мой!
Убит он! Убит! Убит!»
Тепло в натопленной комнате,
А сердце мороз сковал…
Скорбеть, молиться и помнить ей
Поэта – пока жива.
Нет, время назад не пятится —
Не петь ему соловьём.
Отныне каждая пятница —
День траура для неё.
2
Свеча горит у Распятия
В молельне у Натали.
Домашние знают: пятница —
День памяти и молитв.
В окне – закат догорающий…
Трёх дочек увёл Ланской —
Печаль её понимающий
Муж – любящий, золотой[5].
Все дети притихли старшие.
Готовит Саша урок,
Мария и Гриша с Ташею
Ушли читать в уголок
Гостиной. А мать – затворница,
Слезы не стерев с лица,
Об упокоенье молится
Великого их отца:
«Очисти, Господь, грехи его
От юных до зрелых дней.
Погублен адской стихиею
Певец Твой. Прости и мне
Кокетство моё беспечное,
Мрачившее жизнь ему.
Упокоение вечное
Даруй рабу Твоему.
Небес Святая Привратница,
В чертог Свой его всели…»
До гроба каждая пятница —
День скорби для Натали.
.
Валерий Аушев
Разговор с духом ПушкинаНевероятная история многолетней давности
1. Рождественская командировка
Я в Котласе под Рождество Христово,
Но в голосе восторга никакого,
И в инее душа, как и деревья…
Нахлынули, как тени, суеверья,
Как призраки, поверья и преданья,
Капризные полночные гаданья…
Вот Пушкина явился дух печальный:
– Где б пунша нам, мой друг, добыть, иль чаю?
– В гостинце подобного разряда
«Гостинцами» вас угостят, что надо:
Табличкою «Нет мест!», презреньем давки
И обезличкою, коль нет на вас заявки.
При случае, коль повезёт вам всё же,
Всё лучшее – в «двухместном» ждёт вас ложе.
Будь классиком, но, не имея справки,
Без «красненькой»[6] здесь не добыть и лавки!
– О Пушкине молва летит по свету.
Неужто мне откажут, мне – поэту!
К дежурной сам явился дух великий:
– Bonjour Madame, Вас отвлеку от книги.
Желательно одно местечко в «люксе».
– Жевательной резинки дам Вам лучше.
А номера в помине нет такого.
Феномена под Рождество Христово
Вселили мы, опять же – не без «брони»…
Всесильными бывают боги…
– Кроме…
Найдётся ли местечко здесь поэту?
– Неймётся Вам… Заполните анкету.
– Но это же… Я гость, но не железный!
– На этаже на третьем Ваш «трёхместный».
– О Боже мой! – воскликнул гений Пушкин, —
Хоть к брошенной найти бы путь избушке
И в полночи зажечь очаг доверья.
Кто в помощи нуждается, всем дверь я
Безропотно и радостно открою…
И топот ног утих вдруг за стеною,
И в мареве морозной тихой ночи
Стал маленьким, спрессованным до точки
Мой скованный рождественский недуг.
Рискованно спросить:
– А был ли дух?..
1980
2. А был ли дух?
А был ли дух? А был ли сам поэт,
Который вслух сказал, войдя: «Привет!»?
На шаткий стол он чашечку поставил,
Когда читал: «Мой дядя самых честных правил…»
Я подходил к окну и к плотной шторе —
Её он отодвинул в разговоре.
Я трогал скатерть, где лежал цилиндр,
Перчатки рядом с ним из мягкой лайки…
Наш разговор тогда не оценил
И думал, как и все, что это байки,
Что это было чудо Рождества,
Явившееся в северном приюте.
Но с той поры все мысли и слова
Невольно возвращались к той минуте.
Как он возник из сумерек дневных,
Как предо мною за приход винился,
Как, озирая номер на троих,
Он изумлялся, а точнее – злился:
– Сюда б и дворника послать я не посмел,
Не говоря об остальной прислуге…
– Ах, Александр Сергеич, я сумел
Отвоевать сей кров не без натуги.
– Так – так, мой друг, а что сосед? Храпит?
– Да как ещё, ворочаясь, как глыба…
А то напьётся и мертвецки спит.
Хоть не бранится на весь мир, спасибо.
– Из кучеров, видать, – вздохнул поэт
И покосился на вторую койку. —
Нельзя ли заказать, мой друг, в буфет,
Чтоб к чаю принесли хотя бы слойку.
Да тут и с чаем, видно, проблеманс! —
И Пушкин взмокший бок отёр графина. —
Родишь ли разве здесь какой романс?
Унылая вокруг, pardon, картина!..
Так что с тобою, русский человек?
Уйдя в гудки, машины, паровозы,
В какие дебри ты двадцатый век
Завёл, потомок, утирая слёзы?!
Не для того я звёзды воспевал,
Чтоб рвали в клочья Русь…
Я не приемлю,
Чтоб мир в утехах плотских ликовал,
Забыв, кто мы. Зачем пришли на Землю?
И почему лишь жертвенность дана
Российскому народу! А Европа,
Тщеславием и сытостью полна,
Уста не раздирает от сиропа!
Да и Америка поверх глядит на Русь,
Хотя душой и славой мы богаче.
Вот, милый друг, о чём в душе пекусь,
И мыслю только так, а не иначе…
А чашечку всё ж выпью кофе ґю.
Сейчас, гляди, явлю я фокус – покус,
Немало сделал их за жизнь мою,
Но в оных было мало, друг мой, проку – с…
Не знаю, из каких субстанций он
Явил напитка маленькую чашку,
Горячий кофе гостя взял в полон —
Аж расстегнул он шубу нараспашку!
Но этот – тоньше лепестка! – фарфор
И чашечка с летящим ангелочком,
И блюдечко с изящным завиточком
Проходят перед взором до сих пор.
И через столько лет, среди дождей и снега,
Томит вопрос и летом, и зимой:
Действительно ли в поисках ночлега
Дух Пушкина являлся предо мной?
1999
Елена Егорова
Великий Пушкин
Великий Пушкин… Яркий пламень
Самой поэзии святой…
Стихи – краеугольный камень
Руси словесности живой.
Высоты духа вековые,
Глубины чувства в них. Поэт
Неисчерпаем, как Россия,
Явившая его на свет.
Гость «Угрешской лиры»
Лев Котюков
Лев Константинович Котюков – председатель правления Московской областной организации Союза писателей России, секретарь правления и член приёмной коллегии Союза писателей России, академик Международной академии Духовного единства народов мира, заслуженный работник культуры РФ, главный редактор журнала «Поэзия» и издательской серии ‘’Библиотека русской поэзии».
Лев Котюков родился в 1947 году в г. Орле. Он с отроческих лет сотрудничал в областных газетах, где опубликовал свои первые поэтические и прозаические произведения. В 1965 году он поступил в Литературный институт, после окончания которого вернулся в родные места, работал в районной и областной печати, на сталепрокатном заводе и на других предприятиях г. Орла и области.
После первых успешных публикаций в центральных газетах «Правда» и «Комсомольская правда», в журнале «Новый мир» редакции и издательства стали отклонять рукописи молодого литератора, обвиняя его в богоискательстве, патриархальности, антимарксизме. Только с середины 1980–х годов по мере ослабления цензуры начали выходить его книги и публикации в самых различных изданиях.
В 1990 году ему присудили годовые премии «Литературная газета» и журнал «Молодая гвардия». Он сразу же занял своё место в первом ряду мастеров отечественной словесности. Его книги последних лет «В одинокой толпе», «В змеиных зеркалах», «Страх любви», «Огонь летящий», «Невозможное», «Крест и пламя», «Тайна молчания», «Не спасётся никто от последней любви» и другие получили заслуженное признание в России и за её пределами.
Лев Котюков – первый поэт в истории России, отмеченный за литературные труды Патриархом Московским и Всея Руси Алексием II. Лев Константинович является лауреатом международной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, а также лауреатом и дипломантом ещё 37 международных, всероссийских и региональных премий, в том числе московской областной литературной премии Ярослава Смелякова. Л.К. Котюков имеет правительственные награды и является лауреатом Государственной премии I степени ЦФО РФ в области литературы и искусства.
Публикуемая в «Угрешской лире» небольшая подборка стихотворений Льва Котюкова посвящена любви во всём многообразии её проявлений. В творческом отношении стихи связаны с лирикой А.С. Пушкина и лучших поэтов XIX–XX века и одновременно оригинальны.
Залог
Бессмертья, может быть, залог…
Глохнет в берёзах грустно
Эхо больших поэм.
Что – наша жизнь в искусстве?
Это – не жизнь совсем.
И в ледяной отчизне,
С криком рванувшись ввысь,
Лебеди романтизма
Вмёрзли в постмодернизм.
Впрочем, ещё не вечер,
Чтоб красоту жалеть…
И с красотою вечной
Встретится наша смерть.
Будем, друзья, как дети
В мире глухих тревог,
Ибо не всем – бессмертье
Слово даёт в залог…
Жар любви
Я пережил свои желанья…
Не пережить свои желанья,
Не пережить мечты свои…
Но, словно Божье состраданье,
Объемлет души жар любви.
Объемлет души и спасает…
И я – в тебе, и ты – во мне!
Объемлет – и соединяет
В испепеляющем огне…
«Над садом ледяным свет золотого сада…»
И знала рай в объятиях моих.
Над садом ледяным свет золотого сада,
И садом ледяным сквозь неземную цветь
Уходят в ад земной пришедшие из ада,
Познав до срока рай, познав любовь, как смерть.
В пустынях мировых исходит одиноко
Свет золотых садов – эфирный, вечный свет.
Познав до срока рай и ад познав до срока,
Мы сгинули в любви – и нам исхода нет.
Мы сгинули в любви, но Божий сад за нами!
Из бездны огневой восходит пламя ввысь.
И розы ледяной дыханье, будто пламя,
И, может быть, любовь бессмертнее, чем жизнь.
«…И первая любовь ещё приснится мне…»
…И первая любовь ещё приснится мне,
И тайны вещих снов навек душе доверит.
Но жизнь моя, как зеркало во тьме,
Как бабочка – полночница в тюрьме,
Как облако, летящее в огне,
Как море, позабывшее свой берег.
О, первая любовь! Шампанское в снегу!
И адрес безответный на конверте…
Но тайны снов своих, как душу, сберегу
И жизнь свою, как смерть, превозмогу
На дальнем одиноком берегу,
Не знающем забвения и смерти.
Черёмуха
Любовь и дружба вновь со мной!
Река. Огни у перевоза.
Озноб черёмухи лесной,
Как будто входишь в дом с мороза.
Любовь и счастье вновь со мной!
Наедине со мной, воочью!
Свет опадающий земной
Не угасает свежей ночью.
Любовь и верность вновь со мной!
А в сердце тайное страданье…
Озноб черёмухи лесной,
Твоё морозное дыханье.
Яблоко
Ты утром ни о чём меня не спросишь
И заспешишь неведомо куда.
И яблоко надкушенное бросишь
В тарелку – и исчезнешь навсегда.
Всё это – в безответном и далёком —
В том мире, где не помнят ничего.
А яблоко ещё исходит соком
От лёгкого надкуса твоего.
Сентиментальная история
В городе жёлтых акаций
И четырёх площадей
Трудно в толпе затеряться,
Трудно уйти от людей.
Летом, в нечётные числа,
После рабочего дня
Возле бродячего цирка
Ты ожидала меня.
Цирк – балаган полотняный —
Странно и весело жил,
Клоун, с утра полупьяный,
Вовсе меня не смешил.
И, никого не стесняясь,
В дальних рядах, в полутьме,
Как хорошо ты смеялась
И прижималась ко мне.
Цирк продолжает скитаться,
Стало немного скучней
В городе жёлтых акаций
И четырёх площадей.
Те же привычные лица,
Та же в глазах синева.
Кружат над городом птицы.
Кругом идёт голова.
Банальный сюжет XX века
Ознобом било утро,
И свет летел в поля.
И грезилась кому – то
Подводная земля.
«Прощай!» – сказал любимой,
Друзьям кивнул: «Привет!»
С пропавшей субмариной
Исчез, как в поле свет.
Ту жизнь, почти счастливую,
Весь мир почти забыл.
И девушку красивую
Никто не полюбил.
Любовью стала небыль —
И, может быть, не зря.
И грезят тайной Неба
Последние моря.
Усталое молчанье
В потёмках городских.
И встреча, как прощанье
На пустырях людских.
Но мотылёк несётся
В горящее окно.
И субмарина бьётся
О ледяное дно.
Над красным садом
Красный звон больших колоколов
В золотом дыму над красным садом…
И душе давно не надо слов,
И любовь, как светлый ангел, – рядом.
Красный сад распахнут вышине.
Глохнет в травах тёмный путь окольный…
И душа, как облако в огне,
Движима волною колокольной.
И без слов душа моя поёт,
Забывая беды и страданья,
И – с небес любовь земную ждёт
Красный сад, не зная увяданья.
«Где первая любовь? Где всемогущий свет?..»
Где первая любовь? Где всемогущий свет?
Как одиноко быть самим собою.
Как одинок в песке прибрежном след,
Отмеченный отпрянувшей волною.
Где поздняя любовь? Друг друга не спасти!..
Друг друга поглощают отраженья.
И с бешенством сожму пустой песок в горсти,
И разожму ладонь в изнеможенье.
Где вечная любовь? Друг друга не узнать…
Как тихо в засыпающем затоне…
Но что – то ещё хочет рассказать
Последняя песчинка на ладони.
Северным летом
Эта жизнь, как северное лето,
Как осколок льдинки в кулаке.
И уходит молодость до света
Лунною дорогой по реке.
А любовь у края белой ночи
Всё молчит над берегом одна.
И напрасно кто – то там бормочет,
Что любовь без старости нужна.
И душа с мечтою молодою
Прозревает дальние века.
И нисходят с Севера грядою
В седине громовой облака.
И дорога лунная пропала,
Но не стоит плакать оттого,
Что душе и молодости мало,
Что любви не надо ничего…
«…И влажный свет, и тёплая весна…»
…И влажный свет, и тёплая весна,
Но образы любви сознанье множит,
Как будто хочет жизнь отдать себя сполна,
Но до конца отдать, увы, не может.
И я сей жизни нынче не судья!
Коль есть любовь, – зачем печаль и старость?
И остаётся так отдать себя, —
Чтоб смерти даже строчки не досталось…
«Меркнут в памяти лица…»
Меркнут в памяти лица,
Меркнут годы любви.
Эх бы, снова родиться,
Где поют соловьи!
Эх бы, снова и снова
За июньским дождём,
В тайне вечного Слова,
Оставаться вдвоём.
И забыть, как безумье,
Все земные слова,
Чтоб в дыму полнолунья
Пела в росах трава.
И спастись в невозможном, —
И с последней Весной,
В одиночестве Божьем,
Жить любовью одной.
Чтоб в краю соловьином
Были все не одни,
Чтоб не меркло в незримом
Солнце зримой любви.
Но душа одинока,
И в незримом – темно…
И спастись раньше срока —
Никому не дано.