Любовь Ивановна Щипанова – прозаик, её произведения печатались в газете «Угрешские вести», альманахе «История Угреши», журнале «Славянка» и других изданиях.
Цезарь
Валентина устала. В квартире всё блестит, стол уже накрыт, сладко пахнет куличом – мужнин день рожденья пришёлся в этот раз аккурат на Пасху. Причёску Валя сделала, макияж навела, супруга отправила за выпивкой – в этом мужики разбираются лучше. Осталось нарезать салат. Вчера вроде решила сделать цезарь, да последний лиловый вилочек цикория прямо из-под рук какая-то фифа выхватила в супермаркете, занимавшем весь первый этаж длинной унылой многоэтажки, что выстроена в годы социалистического застоя на месте нескольких дворов родной деревни Гремячево.
Без цикория выйдет не цезарь, а подделка – Валя такое едала. Гордо так преподносят, хотя толком приготовить-то не умеют, в Италии не были. Она тоже не была, но точно знает, что кладут в этот салат.
Как просто было раньше: намешала тазик оливье по-советски – с дешёвой варёной колбасой – и гости довольны. Теперь все исхитряются, чем бы гостей удивить, хотя за стол садятся кушать, а не удивляться заморским салатам…
Валина бабушка Катерина Николаевна – Царствие ей Небесное – говорила, что на столе главное – хлеб да соль. И права была. А уж как пекла! – ни с чем не сравнить. Всё Валино детство – это сладкие воспоминания о её кухонном творчестве…
На Новый год сидели они, внуки, кучей малой за отдельным от взрослых столом и лакомились вкуснейшей бабушкиной кулебякой со сладким чаем. Наевшись, бежали на улицу, гроздью наваливались на большие дровяные сани, катались с горы, с разгона падая в снег и визжа от счастья. Детское-то счастье независтливое, простое! Сыты дети, любят их – и рады…
Ох, как здорово было на масленицу прийти к бабушке на блины! На столе мёд, сметана, варенье всякое. Катерина Николаевна несёт стопку тонких кружевных блинов – такие у Вали не получаются. Садятся бабушка с дедом рядышком и смотрят, как внуки, краснощёкие с мороза, метут всё дочиста. Дед ворчит: «Пореже, пореже, это вам не каша…»
А к Пасхе готовились всю Страстную неделю. Сначала бабушка делала в марлевом кульке жирный творог, плотно наполняла им старинную липовую пасочницу и ставила на холод в сени, наказав внукам следить, чтоб там кошка не шастала. Яйца красили только в луковой шелухе: по-другому бабушка не признавала, брезговала. Наконец, в пятницу ставилось тесто на куличи. Тут Катерина Николаевна начинала волноваться, потому что пекла не один кулич, а каждому домочадцу по одному. Сначала она сажала в печь главный дедов кулич, с которым надо идти в церковь, а потом остальные. Пеклись они в старых кастрюльках и кружках. Куличик самому маленькому – Лёньке – бабушка пекла в консервной баночке. Внучата, её семя, толклись в крошечной кухоньке. Сердиться было грешно, и бабушка старалась куда-нибудь их выпроводить. Да не тут-то было! Каждый ждал свой кулич: его ж надо украсить и самому поставить на хрустящее полотенце под киот с теплящейся лампадкой.
В субботу утром Катерина Николаевна, наплевав на атеистическую «совецку власть», надевала плюшевую жакетку и праздничный набивной платок, укладывала главный кулич, пасху и яички в сумку и шла их освящать за Москву-реку в церковь села Беседы: Николо-Угрешский монастырь был уже давно закрыт. А в воскресенье чистое и нарядное потомство Катерины Николаевны с аппетитом кушало свои куличи, пило чай с пасхой и терпеливо ждало, когда дед станет дарить всем денежки. Это были копейки, конечно, но зато для детей – свои, кровные. Трать себе на что вздумается!
Потом начиналось лето, а с ним появлялись на столе пышные бабушкины пироги с луком и яйцами, щавелевые с крапивой щи, вареники с вишней, шипучий ядрёный квас с пухлыми изюминками. Следом наступала пора варки варенья с огромным количеством пенок, липких пальцев, подзатыльников. И так до первой квашеной капусты, белой и маслянистой, твёрдого пупырчатого солёного огурца, скользкого маслёнка, ухи из судака, добытого зятем-рыболовом, пельменей, налепленных всей семьёй…
Да много ещё чего было памятного! Однажды Валя, покачивая на коленях своего годовалого сынишку, спросила у бабушки, чем та кормила деток – вдруг стало ей интересно. Ушла Катерина Николаевна в кухоньку и, немного погремев посудой, принесла и поставила на стол миску. В ней были кусочки чёрного хлеба с накрошенным луком, залитые водой и слегка приправленные постным маслом.
– Это мы звали мурцовкой. Попробуй, очень вкусно, особенно когда присолишь…
Стоит Валентина, забывшись, и качается в воспоминаниях, как в зыбке. Нет, не будет она делать заморский салат! Просто нарежет свежие овощи и выложит на блюдо. Едоки сами разберутся.
Валя подняла хрустящее полотенце на куличе, вдохнула запах. Хорош! Цезарь – это у них, в Италии! А у нас – на Руси – хлеб да соль, пирог да кулич!
Юная муза Угреши
Анастасия Ангелярова
Анастасия Сергеевна Ангелярова (Иванова) в 2012 г. окончила РГГУ (факультет истории, политологии и права), стихи пишет с 10 лет. В 2007 г. стала лауреатом 1-го городского конкурса юных литераторов «Юная муза Угреши» (лучший результат в номинации «Поэзия»). Её произведения публиковались в газете «Угрешские вести», альманахах «Угрешская лира», «История Угреши».
Противоречия
Больно. Настолько больно,
Что даже слов нет описать…
Остановись! С меня довольно!
Мне надоело всё прощать.
Я так хочу быть вольной птицей,
Забыть про всех и ввысь лететь,
Но высота мне только снится,
Ведь недостаточно хотеть.
Я никого не упрекаю,
Не вижу тут ничьей вины.
Ты лишь скажи мне: «Отпускаю!» —
И я достигну вышины.
Дотронусь крыльями до неба
И камнем брошусь к тебе вниз.
Каким бы ты у меня ни был,
В одном тебе вся моя жизнь!
Метро
Слишком жарко, слишком тесно,
Слишком долго, слишком громко…
И совсем неинтересно
Для души прозрачно-тонкой.
В уши – плеер музыкальный,
Чтоб не слышать перебранки.
Этот шум индустриальный —
Хрип заржавленной шарманки.
Надоедливо пестреют
Всюду скучные гримасы.
Эх, глаза б закрыть плотнее,
Чтоб не видеть серой массы…
«Мы уходили с тобой в никуда…»
Мы уходили с тобой в никуда,
Не зная, что будет дальше.
Искали мы новые города,
В которых ни лжи, ни фальши.
Мы уходили, не зная, зачем
Бросали привычную жизнь.
Мы уходили с тобой от проблем,
От скучных зеркал, тусклых призм.
Мы уходили от взглядов косых,
Никчёмных и праздных слов
Туда, где на солнечных мостовых
Ждала нас с тобою любовь…
«Мы уходили с тобой в никуда…»
Она посвящала ему стихи —
Так сильно его любила.
И, слушая ночью его шаги,
С ним мысленно говорила.
Она раскрывала ему мечты
И вся выливалась в строки.
Любовь достигла такой высоты —
Слезами искрились щёки.
Она берегла его от невзгод,
Безмерно во всём доверяла…
И вместе встречала с ним Новый год.
И верною спутницей стала.
Но вдруг оказалась ему чужой,
Беда чёрной тенью нависла…
Неужто случилось это со мной
И я тебе ненавистна?..
«Ночь. На улице темно…»
Ночь. На улице темно.
Белый снег летит, не тает…
Всё. Теперь мне всё равно
И ничто не удивляет.
Больше не придётся мне
Чувствовать такую боль.
Я рисую на окне…
Белый снег похож на соль.
Ночь. На улице темно,
Белый снег летит, не тает.
Я смотрю, смотрю в окно.
Мне тебя так не хватает…
Поющая в терновнике
Птица с шипом в груди
Вечную песнь поёт.
Песнь великой любви,
Что вовек не умрёт.
Сквозь страданья и боль,
Трудности и дожди
С этой песней позволь
Путь тернистый пройти.
Ну а пока живёт
В маленьком сердце свет,
Птица пускай поёт,
Встретив алый рассвет.
Песнь великой любви
Пусть вовек не умрёт,
Пусть в пронзённой груди
Вечно она живёт.
Андрей Завгородний
Андрей Олегович Завгородний – победитель конкурса «Юная муза Угреши» в номинации «Поэзия»(2010), окончил с серебряной медалью гимназию № 5 в г. Дзержинском, студент, стихи начал писать в отрочестве, во время летних каникул работал внештатным корреспондентом газеты «Угрешские вести», где печатались его очерки, заметки и стихи.
Гитаре
Моя любовь!
Везде со мною непременно,
Она поёт, когда её о том прошу,
В своих эмоциях всегда проникновенна
И не в обиде на меня, когда в ответ молчу.
Она – мой идеал:
Изгибы, форма, лёгкий стан,
Изящная глава на тонкой шейке
И чуткие послушные уста:
Вы душу ей излейте —
Вам вторит радостно она.
Найдите к ней подход —
И горечь неизбежную невзгод
Вберёт в себя,
Потом, чуть погодя, умолкнет —
И тогда найдёте вы
Источник чистой,
беззаветнейшей любви…
«Ныне я не знаю радости…»
Ныне я не знаю радости,
Не чувствую печали.
Журавли моей судьбы
Осенний хор свой откричали.
Впереди одна зима – седая,
С бело-бесконечными снегами,
Злыми снами,
Тёмными, безмолвными лесами,
По которым будто в сумерках
Бреду
И волчьей стаи,
Сотканной из тени и печали,
Жду.
Я жду всего,
Но только радости одной не ожидаю —
В неё не верю, не о ней мечтаю.
По череде неясных образов в тумане
Ищу свой путь, о цели забывая,
И, отдыхая
Средь тиши лесной,
Всё чаще думаю порой
О том, что здесь,
В недвижной и душистой хвое,
Моих желаний истинная суть —
Она в невиданном всепоглощающем покое,
Где страха нет, где чётко виден путь
И ясной тихой жизни
Тёмным страхам не спугнуть.
«Все страсти обходят…»
Все страсти обходят
Меня стороною.
Как долго я ждал
Распалённой душою
Любви водопадов,
Гремящих, кипучих,
Парами и водами
Сладость несущих!..
Но тихо в душе.
И такой тишине
Не выйти слезами,
Не сгинуть в огне.
Мне видится поле, пармо́й*) окаймлённое,
В закат бесконечностью вольно продлённое,
Со сказочной грустью в укромных лощинах,
Кровавых, златых и охровых сединах;
И видится лес, что его окружает:
Он тёмен, безмолвен, и так привлекает
Мой взор и стремленья на поиски ближнего!..
Но где-то за лесом всё более слышимо:
Твой говор пастельный, твоё ощущенье,
И солнце, и синяя высь беспредельная,
И радость от жизни с надеждой на лучшее.
Для них я оставлю чащобу дремучую
И выйду, прищурясь, на солнечный свет:
Туда устремлюсь, где тебя уже нет.
*) Парма – еловый лес на склоне горы или высокого холма.
«Каждой новой зиме…»
…и отсюда – все рифмы,
отсюда тот блёклый голос,
вьющийся между ними, как
мокрый волос, если вьётся вообще.
Каждой новой зиме
Я обязан, возможно, потерей,
Сотворённой в душе —
Не вселенной, но собственной жизнью —
Я обязан ушедшим.
Ими создан и тихий,
В тон прибою играющий слог,
Не освоенный смёрзшимся горлом,
Но звучащий в груди
Ожидающим воли глаголом.
Слух доносит до сердца
Не ропот, не крик, не воззванье.
Мой учитель, во множестве лиц
Разминувшись со мною, оставил
Для меня тишину, завещая
Научиться в молчании жить.